КАТАСТРОФА

 

Письма эти дойдут до них и они их прочтут. Правда, позднее. Намного позднее. Пока же они продолжали спускаться по пологому склону. За деревьями просматривалась дорога, которая, видно, вела к селению, что виднелось внизу.

Потрогав рукой лицо, отец сказал, что в таком виде, обросшим не пристало являться людям. Они остановились возле ручья, он вынул из кармана походную свою бритву, намылил лицо и принялся бритье. Никита держал зеркальце. Вода была ледяной, дело шло медленно и трудом. И здесь мать принялась торопить отца, что было совсем не в е привычке.

- Не говори под руку. Я могу обрезаться, если стану спешить.

Он еще брился, когда в стороне, куда ушел Данчо, раздались глухие хлопки.

- Стреляют?

Секунду-другую они прислушивались. Данчо? С ним что-то случилось. Пограничники, - греки или болгары - видно, сумели заметить его. Едва ли греки. Все знали, что зимой они не патрулируют, больше отсиживаются в казармах. Значит, болгары! А это не приведи Бог.

Быстрым движением отец стер с лица пену.

- Нужно спешить! Но было уже поздно.

В то же мгновение вразнобой раздалось в несколько голосов:

- Не двигаться! Руки вверх!

Пограничники! В болгарской военной форме. Наставив на них автоматы, они стояли, держа их в кольце.

Никита даже не испугался. Какая-то волна нереальности вдруг захлестнула собой все. Все было, как во сне, когда снится кошмар. Такого не могло быть никак.

Потом, не раз перебирая в мучительной памяти эту сцену, Никита так и не мог понять, откуда появились они, как подкрались.

Они выросли буквально из-под земли.

Отец поднял руки. Никита повторил движение это за ним.

- Ты! - Один из пограничников повелительным жестом шевельнул автомат, направляя его на мать.

 

Этот возглас, «Ты!», и то, как он прозвучал, сразу дал им понять кто теперь они, и что ожидает их.

Потом, годы спустя, Никита узнал, что произошло с Пеевым. Пограничники заметили в лесу их следы и пошли по ним. След был свежий, и они надеялись, видно, застать их еще на своей стороне. Но даже, когда оказалось, что те уже в Греции, это не остановило их.

Данчо заметил погоню и попытался уйти. Тогда-то они и стали стрелять. Стреляли на поражение. Но он и сам имел опыт, прослужив па границе не один год. Спрятавшись за поваленный ствол, он попытался отстреливаться. Но часть спины в коричневатом тулупе все же была им видна и они старались в нее попасть. Какое-то время выстрелов от него не было слышно, и они рискнули приблизиться. За деревом на снегу лежал человек.

Но, оказалось, это был только тулуп. Самому Данчо удалось уйти. Пристроив за деревом свой тулуп, он умудрился по-пластунски по снегу отползти в кусты и скрыться. Он был профессионал, и его не поймали. И, наверное, вообще бы не нашли, если бы не злая усмешка судьбы. В кармане тулупа, что бросил он, затерялся обрывок квитанции на ремонт часов. По нему и вычислили его.

За Данчо пришли через час после того, как он добрался до дома. Это произошло после того, как, никем не замеченный, не остановленный, он благополучно преодолел налегке весь обратный путь через зимний лес, а потом на каких-то ночных попутках добрался все-таки до Софии. В дверь постучали, как раз тогда, когда он был, наконец, уверен, что все обошлось, что все позади.

Не так ли уверены были они, когда оказались в Греции, думая гоже, что все опасное и плохое у них позади? И как у Данчо, потребовалась самая малость, пылинка на чаше весов, чтобы качнулись они обратно.

Если бы в последнюю минуту отец не стал бы бриться, они были бы уже в селении. И их было бы не достать. Они бы ушли. Навсегда.

Но, чтобы повести себя иначе, не так, как повел он себя, чтобы пренебречь привычкой, бывшей как бы другим его «я», нужно было, чтобы и сам отец был бы другим. Без тех вошедших в плоть и кровь представлений о том, что пристойно, а что не принято и не должно. И когда только тогда, не будь он самим собой, будущее его, как и всех их, могло бы оказаться другим.

Впрочем, до времени, когда Никита мог бы задуматься (или не задуматься) обо всем этом, предстояло еще дожить. Пока же его везли, по неровной и извилистой лесной дороге. Рядом с окаменевшим лицом

 

сидела мать. Отца посадили в другую машину, которая бампер в бампер шла следом.

Слева и справа от них - по солдату с автоматами на коленях. Разговаривать запрещено. Солдаты насторожены, руки держат на автоматах, как если бы были готовы тотчас же пустить их в ход. В том что они готовы стрелять и будут стрелять, сомнений быть не могло Выстрелы, которые слышали они уже сегодня, не оставляли ни сомнений, ни надежд.

Время от времени их конвоиры делали короткий привал. И тогда пока двое солдат держали их под дулами автоматов, несколько остальных тоже с автоматами наизготовку стояли лицом к деревьям. В те годы в лесах скрывались «бандиты», как называла их новая власть Правда, сами они называли себя «партизаны». То были отдельные вооруженные группы тех, кто не успел уйти с немцами или просто не желал принять порядки, что принесли Советы. Время от времени газеты писали об очередном разгроме такой «банды». И это был единственный официальный источник, упоминавший о вооруженном сопротивлении. Остальное дополняли слухи.

Уже на первом привале оказалось, что отец не может ни идти, не стоять. Никита с ужасом видел, как, когда его вытаскивали из машины, он просто валился на снег. Брюки ниже колен были все в крови. Прямо в машине солдаты били его по ногам.

Постепенно дорога становилась шире, один раз проехали уже линию электропередач.

Вдруг машина затормозила. Она остановилась так резко, что все даже солдаты, повалились вперед. В то же мгновенье раздалась оглушительная очередь из автомата. Выстрелы пришлись по земле, перед: самой машиной. Никита успел заметить фонтанчики земли и снега взлетавшие вверх.

Какие-то штатские с автоматами и винтовками окружили машину.

- Всем выходить! Оружие на землю!

Солдаты испуганно и поспешно побросали свои автоматы на снег.

Какая поразительная перемена произошла с теми, кто только что охранял их, за какие-то доли секунды! Где повелительные их интонации и жесты, то брезгливое презрение, которое источали они? Безоружные, столпившиеся в кучку, они старались спрятаться один за другого и на лицах были только недоумение, растерянность и испуг.

Увидев штатских, родителей и Никиту, партизаны сначала сами видно, не знали, что делать с ними.

 

- Арестованные? Не бойтесь нас. Вы свободны. Можете сесть в машину.

Слова звучали отрывисто, четко. Так говорят люди, которые привыкли командовать. Водитель, который вез их, тоже остался в машине. Может, потому, что он был не в форме, а в кожанке и без оружия.

Один из партизан, главный, наверное, среди них велел поставить машины за деревьями так, чтобы их не было видно с дороги, и подсел к ним.

- За что это взяли они вас?

Мать и отец наперебой стали ему рассказывать, как долгие месяцы готовились они перебраться в Грецию, чтобы оттуда попасть во Францию. В Париже их ждет ее отец, Василий Васильевич Вырубов. Они переписывались с ним, передавая письма через иностранцев, что приезжали в Софию. И вот, они уже перешли границу и были на греческой территории, когда болгарские пограничники на чужой земле настигли их.

- Вы понимаете, - горячилась мать, - они нарушили международные соглашения! Они вторглись на территорию чужой страны! За это нужно ответить! Это ведь произвол!

Но тот только махнул рукой.

- Солдаты такие же, как и власть. Закона для них нет. Неужели вы еще не поняли этого? У вас был хороший проводник, наверное?

- Боюсь, он попал к ним в руки. Мы слышали выстрелы.

- Наверное, я знаю его. Мы всех знаем здесь.

Но отец сказал, что едва ли. Он познакомился с ним случайно и он даже не знает, как его зовут. Никита дернулся было поправить его. Наверное, он забыл. Он сам ведь его называл по имени: Данчо, Данчо Меев. Но быстрый взгляд матери остановил его.

- Мои люди, думаю, провели бы вас быстрей. Мы сами часто ходим через границу. У нас есть надежные тропы, которых не знает никто.

Неподалеку со стороны, куда увели солдат, послышались выстрелы и очередь из автомата, потом еще. Видя, как мать с отцом тревожно переглянулись, собеседник успокоил их:

- Ничего. Нас они тоже в плен не берут. Они получили за все.

Никита видел, как мать вся сжалась.

Тут же к машине подошел кто-то из партизан:

- Все, господин капитан, - доложил он, - Порядок. Пора уходить.

- Документы взяли?

- Само собой. И оружие. Не впервой.

 

- А с этими-то что будем делать? - Капитан показал головой т них.

- Пускай идут, куда им надо. Не наша забота. Нам бы самим уйти, пока не спохватились.

Но капитан не согласился с ним.

- Так не годится. Сам видишь, люди в беде. Нужно будет обязательно перевести их обратно через границу. У нас много времени это не займет.

Тот пробурчал, что нет лишних людей, но спорить не стал. Здесь капитану кто-то подал, видно, какой-то знак и он, ни слова не говоря выскочив из машины, торопливо куда-то ушел.

И тогда водитель в кожанке стал просить отца, чтобы его тоже они взяли с собой.

- Это мой единственный шанс попасть «туда», я ребенком еще мечтал о Париже!

Ответить отец не успел. Дверца рядом с водителем распахнулась резко. На сиденье тяжело плюхнулся конвоир - тот, что сопровождал их до этого. Живой и здоровый. В руках у него был автомат.

- Заждался? - кивнул он водителю. Тот расхохотался.

Тут же распахнулись разом обе другие дверцы и конвоиры, пересмеиваясь между собой, заняли снова свои места. Машина рывком тронулась с места. Водитель, время от времени, откидываясь, оборачивался назад и смеялся.

Все это был спектакль.

Первые секунды сознание просто отказывалось это понять.

Отчаяние, это второе отчаяние, охватило их, оно было даже острей и безысходней того, когда они услышали над собой там, в Греции:

- Не двигаться! Руки вверх!

Спектакль был разыгран затем, чтобы «разговорить» их, сделать так, чтобы они рассказали сами обо всем, что было связано с их побегом, его подготовкой. Неудавшимся побегом. Неудавшимся окончательно и бесповоротно.

По прошествии многих лет уже не Никита, а Никита Дмитриевич Лобанов-Ростовский, узнает, почему греческий проводник в условленном месте не встретил их. Ведь именно это, и только это сломало их жизни и погубило их.

Почему же не было проводника?

 

Н. Лобанов-Ростовский был тогда в США, когда ему стали известны некоторые детали того, что тогда произошло. Греческую часть их побега готовил полковник Барнс¹, у него там был свой человек, готовый в нужное время и в должном месте встретить их. Сумма, которую оговорил за это американец, была огромна. Он ее получил. Само собою, вперед.

Большая часть, как посреднику, предназначалась ему. Меньшую же, как и полагается в подобных делах, получить должен был тот, кому предстояло идти на риск и подставлять себя - встретить их в Греции возле границы и проводить.

Деньги он брал с чистой совестью - проводник у него, действительно, был. Правда, нанимать его он и не думал. Ведь тогда какую-то долю нужно было бы отдать ему. Очень надо! Тем более, эти русские - да кто они такие вообще? Кто за ними стоит? Никто. Никого. А попадутся, туда и дорога. Тем лучше. Тем более, все с концами.

Тогда же Никите Дмитриевичу стали известны не только имя этого человека, но и адрес его в Вашингтоне и телефон.

Трудно сказать, как поступили бы на его месте Вы или я. Но Лобанов не попытался даже встретиться и ним. Хотя бы для того только, чтобы посмотреть в глаза человеку, на чьих руках была кровь его отца. Он даже не позвонил.

- Американские мои друзья, - объясняет он, - посоветовали мне этого лучше не делать. Дело в том, что я ожидал тогда получения американского гражданства. А человек этот, объявись я перед ним, мог бы запросто этому помешать. У него были связи.

Вспоминаю Льва Николаевича Гумилева, который провел в тюрьмах и лагерях почти 20 лет. После освобождения ему встретился человек, писавший на него доносы, прилагавший усилия к тому, чтобы

 

его арестовали. Что делает Гумилев? В лицо ему произносит фразу убийственную, как кажется это ему самому («Науку не остановить!») Но фразу - совершенно неловкую, неуместную и тем более непонятную палачу. Что же тот? «Даже не остановился», - вспоминал Гумилев, недоумевая. Еще бы!

Вот почему, даже, если полковник согласился бы встретиться Никитой, ничего, кроме жалкой и бессмысленной сцены, представит невозможно.

В Софию въезжали уже на рассвете. Улицы были еще пусть Дом, куда их привезли, внешне не отличался ничем от других соседних домов. Прохожим и проезжавшим мимо и в голову не могло прийти, что это и есть та Военная тюрьма, только упоминая о которой люди переходили на шепот и оглядывались через плечо.

Ворота распахнулись бесшумно. И, как только машины въехали, с лязгом захлопнулись позади. Это было, как знак: войти-то легко, выйти... Потом пронзительный звук этот Никита не раз слышал из камеры. Начались тюремные дни.