ПО КАМЕРАМ И ЗАСТЕНКАМ
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА1 (перевод с болгарского)
София, 29 ноября 1946 года
Зовут меня: Ирина Васильевна Лобанова-Ростовская, рожденная в Петрограде 18-го августа 1911 года. По национальности русская, православная, замужем, один сын, грамотная, несудимая, с Нансеновским паспортом. Живу в Софии на улице Мадара, № 11, в районе Павлове Указываю следующее:
Вопрос: Как Вы сюда попали [NB: т. е. в Военную тюрьму]?
Ответ: Попыталась с мужем и сыном покинуть нелегально Болгарию, что и сделали.
В: Почему Вы хотели бежать?
О: Потому что хотела уехать в Париж к своей семье и отцу.
В: Не было ли нормальной возможности уехать к семье?
О: Не было.
В: Делали ли Вы попытки на получение визы для поездки за границу?
О: Нет, не делала.
В: Делали ли Вы попытки на получение советского гражданства?
О: Нет.
В: По какой причине?
О: Потому что хотела уехать во Францию.
В: Участвовали ли в каких-либо русских белоэмигрантских движениях в стране?
О: Ни в Болгарии, ни во Франции я не участвовала в таких организациях.
В: Вас не интересуют организации Ваших соотечественников?
О: Нет.
В: В каком возрасте Вы покинули Россию и каковым был Ваш житейский путь?
О: Уехала я из России весной 1923 года, с братьями Василием и Николаем Вырубовым, дедом Николаем Галаховым и бабушкой Ольгой Галаховой, и с тетей Кирой Галаховой. До отъезда из России, мы все жили в Петрограде. Россию мы покинули нормально, с паспортами. Ехали поездом
1 Печатается без купюр.
через Ригу, Берлин, и до Парижа. Там мы поселились у моего отца, которого зовут Василий Васильевич Вырубов. Он заведующий имениями во Франции известной аргентинской семьи по фамилии Бенберг. Мои братья живы. Василий живет в Аргентине, Николай - в Париже. В 1934 году я познакомилась в Париже с Дмитрием Ивановичем Лобановым-Ростовским, за кого я вышла замуж против желания моего отца. Неесколько месяцев после свадьбы, я последовала за мужем и приехала в Болгарию.
В: Чем занимается Ваш муж в Болгарии, и какая у него месячная зарплата?
О: Работал на фабрике «Фортуна», где дослужился до поста административного директора. Его месячный заработок, насколько я помню, 30-40 тысяч [NB: получал 50 тысяч].
В: С тех пор как Вы поселились в Болгарии, имели ли вы какие-нибудь приятности с властями?
О: Нет.
В: Как Вы организовали Ваш побег?
О: Лично я не имела никакого участия в организации побега. Идея и организация бегства были личное дело морского командира Английского флота Джеффри Мареско.
В: С каких пор Вы знакомы с командиром Мареско?
О: Я познакомилась с командиром Джеффри Мареско в марте 1945 года, на ужине у г-на Морриса в Английской миссии.
В: Как развились затем Ваши отношения с командиром Мареско?
О: Он проявил большой интерес к нашей семье.
В: Как проявился его большой интерес?
О: Он нас часто приглашал в театр, кино и к себе домой.
В: Что Вы имеете в виду под словом «приглашал»? Только Вас одну, или вместе с мужем?
О: Часто, только меня, а иногда с мужем.
В: Как относился Ваш муж на все более углубляющиеся отношения между Вами и командиром Мареско?
О: Мой муж не находил ничего плохого в моей дружбе с командиром Maреско.
В: Какова была Ваша роль на приемах, устраиваемых командиром Мареско?
О: В отсутствии другой дамы, я играла роль хозяйки.
В: По каким причинам, в обществе, Вас звали г-жой Мареско?
О: Потому что мы часто выходили вдвоем.
В: Какие лица посещали часто командира Мареско?
О: Наиболее часто его посещали:
- Александр Пулиев
- Поручик Агов, который жил около 10-ти дней в его вилле
- сестры Недковы
- сестры Трояновы
- г-жа Фанта
- Майор Александр Струмило
- семья Паница
- девица Чумакова-Петрова
- г-жа Шпиллер
- раз, советский капитан Тышкин
- болгарский капитан Зашев и другие.
В: Заметили ли Вы какие склонности имеет командир Мареско?
О: Насколько я поняла, он имел больше склонностей к молодым мужчинам, чем к женщинам.
В: Был ли командир Мареско совершенно безразличен к женщинам?
О: Сексуально, совершенно безразличен.
В: Какова роль полковника Уольбаха в Вашем побеге?
О: В одну из его поездок в Швейцарию он отвез мое письмо к отцу, и привез оттуда необходимую сумму, которую мы должны были заплатить как гонорар за нелегальный переход через границу.
В: Какая сумма денег была привезена Уольбахом в Болгарию от Вашего отца?
О: Насколько я знаю, Уольбах получил от моего отца и привез в Болгарию 1500 английских фунтов в банкнотах.
В: Кто Вам указал эту сумму?
О: Командир Мареско.
В: Знаете ли Вы сколько 1500 фунтов равняются в болгарских левах?
О: Около 6 миллионов левов.
В: Ограничивался ли нелегальный переход через границу этой суммой?
О: Мой муж должен был доплатить 500 тысяч левов командиру Мареско.
В: Считал ли Ваш муж эту сумму?
О: Насколько я знаю, да.
В: Откуда у Вашего мужа были такие деньги?
О: Он их взял из кассы фабрики «Фортуна».
В: Кто еще знал о Вашем бегстве?
О: Генерал Окслей, майор Ноуль, майор Струмило.
В: С кем Вы лично попрощались накануне побега?
О: Только с командиром Мареско.
В: Знаете ли Вы, прощался ли с кем-либо Ваш муж?
О: Знаю, что он виделся с генералом Окслеем.
В: Как совершилось Ваше бегство?
О: 18-го октября 1946 года, упакованные и готовые для путешествия, согласно инструкциям командира Мареско, мы покинули Софию поездом по направлению в Пловдив. Туда мы приехали на следующий день, 19-го утром. По указаниям командира Мареско, мой муж нашел проводника, который должен был перевести нас через границу. Проводник нам указал сесть на поезд на Авсеновград. В Авсеновграде мы сели на автобус до деревни Чепеларе. Из Чепеларе мы ехали на телеге до города Смолян, откуда дорога ответвлялась к деревне Пампорово. До Пампорово, проводник ехал отдельно от нас.
И, по его указанию, мы делали вид, что не знакомы с ним. В Пампоров мы сошли с телеги и пошли пешком за проводником. Три ночи мы под открытым небом. На четвертый день, утром, наш проводник (которого мой муж и я знали как жителя Софии Иордана Пеева, которого мы встречали на различных приемах) нам сообщил, что его друг по этому делу, был вынужден уехать в командировку, не дожидаясь нас, показал нам записку в этом смысле. После этого, он сам нас перевел через границу, и прошел с нами около трех километров по греческой территории. Там он нам сказал, что должен идти обратно. Тогда, по предварительному уговору между мужем и командиром Мареско, он передал Пееву половину банкнот в левах. Другая половина, с тем же номером, была у Мареско: это означало, что наш проводник Пеев перевел нас через границу благополучно и имеет право получить от командира Мареско заранее договоренное вознаграждение. Около получаса после того, как Пеев ушел по направлению к Болгарии, и потому что
мы были очень голодные и уставшие, мой муж оставил меня и сына там, где мы остановились, и пошел искать греческих солдат, которые могли бы нам помочь. Сразу же после этого мы услышали несколько выстрелов. Минут через 15-20 после ухода мужа, появился болгарский поручик с 2-мя солдатами. Он подошел и сказал, что они «нелегальные», и что мы должны за ними следовать. По дороге поручик спросил меня, где английская радиостанция. Я его попросила отвести нас к англичанам, которые знают о нашем прибытии в Грецию. Но, несмотря на то, что поручик указал на две мне незнакомые английские фамилии, вел он нас на север, т. е. к Болгарии. Когда мы дошли до болгарского пограничного поста, я поняла, что поручик и солдаты не «нелегалы», а пограничники, и что мы в руках болгарских властей.
В: Что Вы знаете об организации, которая взялась Вас перевести через границу?
О: Командир Мареско мне только сказал, что наш переход через границу в руках «одной организации», — не дав мне иных подробностей о ней.
В: У кого впервые возродилась идея о Вашем бегстве?
О: Командир Мареско знал о моем большом желании уехать к отцу. Однажды в разговоре, он мне сказал, что есть возможность уехать во Францию нелегально, через Грецию.
В: Как Вы отнеслись к незаконному переходу через границу?
О: Откровенно говоря, с отвращением. Ибо даже из России я уехала с нормальными документами. Но, командир Мареско начал меня уговаривать и говорить, что пока он в Болгарии, он может устроить нам нелегальный выезд. И что, после его отъезда из Болгарии, я вообще не смогу увидеть своих родителей.
В: Кто вел переговоры с организацией?
О: Командир Мареско вел переговоры с организацией о нашем незаконном переходе через границу.
В: Кто Вам дал гарантию об успехе Вашего бегства?
О: Командир Мареско мне сказал, что побег будет успешным. Он даже добавил, что уверен в этом на 99%.
В: Кому Вы передали свой багаж, который остался в Болгарии? Когда и как?
О: Одна часть багажа состояла из:
- 4-х больших чемоданов,
- 2-х маленьких чемоданов,
- 2-х коробок - одна черная, другая зеленая, - для дамских шляп, одной картонной коробки.
Все это мы передали с мужем командиру Мареско в нашей квартире. Оттуда он их перевез на свою виллу, машиной черного цвета, с номером 113.
Остальной багаж, который состоял из:
- зеленого сундука,
- зеленого чемодана,
- двух кожаных чемоданов,
- двух старых картонных чемоданов,
- одного деревянного чемодана и
- одного обыкновенного чемодана,
остались в квартире. Командир Мареско уверил нас, что он их оттуда заберет. Он также взял на себя упаковать наши одеяла и кухонные принадлежности, радио марки «Филиппс» и пр.
В: Как Вы получили бы свой багаж? Через кого? Где?
О: Первую часть, которую мы передали командиру Мареско перед отъездом, должна была быть перевезена в Тесалоники (Солунь) на английском самолете. Мы же должны были представиться коменданту британского военного аэродрома в Солуне и получить багаж там. Ключ от чемоданов были у нас. Коменданта аэродрома я не знаю. Не знаю его имени. Но мы должны были к нему обратиться.
В: Сколько Вам надо было уплатить за перевоз багажа?
О: Ничего. По крайней мере, командир Мареско мне ничего не говорил о надобности уплаты за перевоз багажа.
В: Считаете ли Вы, что сумму, которую Ваш отец/муж заплатил за нелегальный переход границы, включала стоимость перевозки багажа?
О: Знала, что нам не надо платить за перевоз багажа.
В: Отчего командир Мареско взял на себя это обязательство?
О: Потому что хотел нам содействовать и помочь.
В: Знакомили ли Вы командира Мареско с какими-либо молодыми мужчинам среди Ваших знакомых?
О: Да, я его познакомила с молодым человеком, Владимиром Макаровым, который проживает на улице Венелин 11, в Софии, который должен был давать уроки русского языка командиру Мареско.
В: С кем и какими семьями Вы дружили в Софии?
О: Дружили мы с:
- семьей Ратиевых, ул. Регентская № 22,
- семьей Иванюк, ул. Сан Стефано № 16,
- вышеупомянутым Владимиром Макаровым,
- командиром Джеффри Мареско,
- семьей Егоровых, проживающих на Горнобанском пути,
и другими. Также я познакомилась в Софии со многими другими семьями. Но с ними у меня были только официальные знакомства. В Софии живет мой крестный отец. Зовут его Александр Николаевич Ермолов.
В: С кем из них Вы говорили о Вашем побеге?
О: Относительно нашего побега я ни с кем не разговаривала, кроме командира Мареско и полковника Уольбаха.
В: Поддерживает ли Ваш муж отношения с людьми и семьями отдельно от Вас? С кем именно?
О: Насколько я знаю, нет.
В: В котором часу возвращается Ваш муж вечером?
О: Зимой, он возвращается с фабрики в 7-8 часов вечера. А летом, выйдя с фабрики, он почти каждый день ходил в дипломатический теннисный клуб, где он состоит членом, и возвращался в 10 часов вечера.
В: От кого Вы получали подарки? По каким причинам и какого рода?
О: Получала от командира Мареско цветы по праздникам. Также, он мне привез купальный костюм из Франции, туфли на веревчатой подошве, губную помаду и прочие мелочи, стоимость коих я ему возвращала.
В: На какие фильмы Вы главным образом ходили с Мареско?
О: На русские и американские фильмы разнообразных сюжетов.
В: Какие мнения выражал командир Мареско относительно болгарского народа, правительства, отдельных лиц и партии?
О: Он любил болгарский народ. И очень любил говорить с болгарскими крестьянами. Он не одобряет состав правительства и его политику, ибо он консерватор по убеждению. Он говорил, что в стране есть тысячи болгар в концлагерях, которые не приверженцы нынешнего правительства.
В: На какие темы Вы говорили с командиром Мареско?
О: На семейные и светские темы.
В: Что Вам говорил командир Мареско о своей службе в Болгарии?
О: Он мне говорил, что является представителем Британского военного флота в Болгарии. Другого ничего не говорил.
В: Какую сумму Вы попросили у отца в письме, которое ему доставил полковник Уольбах?
О: В этом письме я попросила отца прислать мне через полковника Уольбаха 1500 фунтов.
В: Зачем Вам была нужна эта сумма?
О: Потому что командир Мареско мне сказал, что надо уплатить эту сумму организации, которая займется нашим переходом через границу.
В: Кто определил сумму в 1500 фунтов?
О: Командир Мареско. Предполагаю, что организация попросила у него эту сумму за то, чтобы перевести нас через границу.
В: Как Вы были намерены поддерживать отношения с командиром Mapeско после Вашего отъезда?
О: Я не беседовала с ним по этому вопросу. Он знал адрес отца в Париже, 6, rue de Seze, Paris 9. Предполагаю, что при его поездках в Париж, он бы нас там навестил.
В: С кем Вас познакомил и кому Вас рекомендовал командир Мареско за границей?
О: Никаких адресов за границей командир Мареско мне не давал, и ни с кем не связывал.
В: Что считал командир Мареско, - есть ли в Болгарии диктатура, и кем диктатура навязана?
О: Командир Мареско говорил, что в Болгарии диктатура коммунистической партии.
Все вышеупомянутые вопросы мне были продиктованы во время допроса. И смысл, и содержание мне вполне ясны и понятны. Все вышеуказанные ответы мною диктованы. Они соответствуют истинной правде. И за их верность я подписываюсь:
Ирина Лобанова София, 29.XI.1946 г.
Оказывается, человек может жить и за решеткой, в камере и в тюрьме. Это проверено многократно. И счастлив тот, кому не случилось испытать этого на себе.
Камера-одиночка, куда был помещен Никита, вмещала только Подобие кровати - узкий деревянный лежак, с соломенным тюфяком на нем. И это все. Ни простыни, ни подушки, ни одеяла. «Врагам народа» не полагается.
Вдоль лежака оставался узкий проход, по которому можно было ходить. Два шага в одном направлении, два обратно; непомерно высокая дверь с небольшим постоянно открытым за решетчатым окошком на самом верху. «Чтобы не задохнуться», - догадался Никита.
Камера была без окна. Лампочка в железной сетке под потолком горела всегда. Выключателя в камере не было. Не положено.
Через решетку в оконце над дверью угадывался дневной свет, проникавший туда из окна в конце коридора. Камера его была как раз там, в самом конце. По неверному этому свету он пытался примерно угадывать время дня.
На допрос вызывали его редко. То ли у следователей хватало других дел, то ли не видели особого смысла терять на него время.
Когда конвоир вел его по широким коридорам и этажам, мимо вереницы замкнутых наглухо дверей, он всякий раз невольно говорил себе, что где-то там, в какой-то из этих камер его отец. Или мать. Он думал, как бы подать им знак о себе, но ничего не приходило на ум.
Военная тюрьма, куда привезли их, была отстроена, видно, совсем недавно. До этого много лет обитали здесь просто жильцы. Многолетняя аура мирной жизни и домашних стен не была еще вытеснена и размыта духом безысходности и отчаяния, духом тюрьмы.
На допросах следователь требовал, чтобы Никита «о враге народа, государственном преступнике Дмитрии Лобанове-Ростовском рассказал все». Кроме того, что следствию известно было и без того, рассказывать ему было нечего. Так что вызовы эти на допрос были для следователя скорее проформой. И Никите скоро это стало понятно тоже.
Иногда, точно так же, для проформы, следователь кричал на него и стучал по столу тяжелым большим кулаком. Когда это произошло первый раз, от неожиданности и от того, что до этого никто на него никогда не кричал, он, действительно, испугался. Но потом догадался, что это тоже какая-то часть игры и следователь так поступает, потом что по каким-то правилам ему следует вести себя именно так.
Но особенно больно и оскорбительно было через каждое слов слышать от следователя: «Вре-е-ешь!»
Никита знал и верил (в то время, во всяком случае), что лгать никогда нельзя, это подло и низко. И он ни в школе, ни дома никогда не лгал.
И вот услышать вот так, прямо в лицо «Вре-е-ешь!»
Лучше б его ударили.
Правда, другой следователь, пожилой, всегда вежливый, всегда отутюженном темно-синем костюме, никогда такого не позволял. Иногда он просто говорил с Никитой о вещах, не имевших никакого отношения к тому, как он сюда попал: о школьных его делах, о книгах и собаках.
Кроме редких этих вызовов на допрос, все остальное время проводил он в своем «пенале». Так по школьной привычке окрестил он то тесное, замкнутое пространство, в которое его замуровали. Быть замкнутым в одиночке, остаться один на один с собой - не легкое испытание. Для многих тяжелейшая пытка.
От одиночества некоторые приходят в отчаяние и сходят с ума. Другие, наделенные, видно, иным психическим складом, способны переносить это легче.
Сам Никита от собственной компании не очень страдал. Скорее наоборот - окажись он в общей камере или просто в компании с кем-то еще, ему это было бы куда хуже. («Я знаю, что такое ад. Ад - это другие». Ж.-П. Сартр.)
Самодостаточность эта, благоприобретенная или врожденная останется у него на всю жизнь.
От вынужденного безделья в замкнутых четырех стенах было лишь два спасения - спать чуть ли ни все двадцать четыре часа и переноситься мысленно в то, что совсем недавно еще было его жизнью: вечера дома, когда возвращался с работы отец, уроки, перемены в школьном дворе.
Что делает сейчас Платон1, с которым сидит он на предпоследней парте? Наверное, удивляется, почему нет его, Никиты. Думает, заболел. А он - здесь.
Каждый вечер, когда в зарешетчатом просвете над дверью пропадали блики дневного света, наступало самое страшное.
1 Чумаченко Платон Васильевич, в 1946-1948 гг. учился с Н.Д. Лобановым-Ростовским во французской школе Св. Кирилла и Мефодия в Софии, в 1948 — 1949 гг. в школе в районе Овча Купел, а с 1951-1953 гг. в школе № 5 в районе Павлове; сын белогвардейца - Василия Платоновича - студента Новороссийского университета, города Одесса, прапорщика белой армии, кончившего Медицинский институт в Софии. В.П. Чумаченко был собственником «белодробного» (туберкулеза легких) санатория «Витоша» в Софии. Ныне П.В. Чумаченко - один из ведущих болгарских геологов, доктор геолого-минералогических наук, специалист по датировке слоев юрского периода.
В первый день он даже не сразу понял, что происходит. Сначала где-то во дворе слышно было, как завели грузовик. Мотор работал, не стихая, на полные обороты минуту, другую. Потом к нему присоединился другой. И еще один. Никита знал, иногда так прогревали мотор зимой. Но уезжать машины явно не собирались. Он прислушался. Лучше бы этого он не делал.
Если Вам никогда не случалось кричать от боли, Вы прожили наверное, счастливую жизнь. Хотя, может, и не сознаете этого сами. Вы прожили счастливую жизнь тем более, если Вам не пришлое слышать, как от боли кричат другие. Кричат мужчины. Каждую ночь. И крики эти только отчасти, и то лишь для соседних домов, заглушает ночной шум моторов. Да, конечно, Вы счастливы, если не кричали от боли сами и не слышали криков других. Если каждую ночь Вам не казалось, будто Вы начинает распознавать среди остальных голос близкого человека. Голос отца.
Допросы всегда начинались почему-то с наступлением темноты. Такова, надо думать, была традиция. Не болгарская, само собой, у здешних усердных стражей и палачей были наставники. Никита не раз встречал их на улице. Они были в советской военной форме и красивых фуражках с голубым верхом. Даже здесь, двое таких попались ему навстречу, когда конвойный вел его в камеру в первый раз.
Остальные, следователи и охрана, приходившие в это здание каждый день потому что это была их работа, были такие же ничем не приметные люди, как те солдаты, что избивали его отца по дороге, в машине. На улице эти люди были неотличимы от остальных. Они так же ходили, разговаривали, улыбались, здоровались друг с другом, никто из них не было похож ни на убийцу, ни на садиста.
- Самое тяжкое, - вспоминал он потом, - это первые дней сорок. Потом привыкаешь. Привыкаешь настолько, что уже как бы и нет разницы, держат ли тебя за решеткой столько-то месяцев или столько-то лет. Это становится жизнью.
В жизни этой, сколь ни покажется странным, иногда были и свои радости. Именно радости. В прошлом своем бытии, на свободе Никит может, быть и не воспринял это так, но здесь, в тюрьме, для всего был как бы свой отсчет.
Такой радостью, даже счастьем, было, когда другой, пожилой следователь принес, видно, из дома, и дал ему в камеру две книги: Майн Рида и Карла Майна. Когда он читал и перечитывал их, стены камеры раздвигались и исчезали совсем.
Какие бы обстоятельства ни привели этого человека служить в Военной тюрьме, то что в этом страшном месте он сумел увидеть ребенка и пожалеть его, пусть это ему зачтется.
Другое из немногих его развлечений заключалось в том, чтобы прислушиваться к тому, что происходило за дверью. Обычно царила там полная тишина, но иногда к окну, что было в конце коридора, приходил парикмахер или «цирюльник», как назвали его. Там, у окна, где было светлей, он стриг заключенных. По шагам, по шарканью ног и тукам, которые доносились к нему, Никита знал, когда кого-то ведут к окну, кого-то обратно. Иногда он слышал слово-два, которые произносил парикмахер: «Наклони голову», «повернись» или что-то еще такое же. Самим заключенным говорить было запрещено, они ему не отвечали, и это было все, что он мог слышать. Но для него, не слышавшего порой по неделям голоса человека, это была как бы весть «оттуда», из другой жизни. Чуть ли ни со свободы.
Но однажды произошло нечто необыкновенное.
Очередной заключенный, которого стригли возле окна, стал насвистывать. Знакомый мотив заставил его вздрогнуть: «It's a long way to Tipperary, it's a long way to go...»
Это был отец!
Даже не догадываясь, не зная, где могли бы держать сына, он наугад, как шанс один из тысячи, пытался подать ему знак. И Никита тут же подхватил мотив и стал насвистывать его, как бы в ответ.
По тому, как на какой-то миг надломился за дверью звук, Никита понял, что отец услышал его. Потом, когда мелодия за дверью стихла, ему были слышны удаляющиеся шаги отца и другие, тяжелых сапог конвоира. Долго еще потом, вспоминая, он улыбался счастливый, наедине с собой.