Родительские слезы

 

За месяцы после ареста впервые разрешили, и мне принесли передачу - с теплой одеждой и другим, минимально необходимым человеку. Я радовалась и обливалась слезами: это все укладывала моя мама, и сейчас она стоит под дверями тюрьмы. Бедные мои родители! Сколько страданий выпало им пережить! Кто поддержит их в разрушенном доме, больных и убитых горем?!

Как рассказывали мне родители потом, поддержки ждать не приходилось. Напротив, люди избегали встреч с ними, боялись, чтобы не увидели их вместе и, если выражали сочувствие, то тайно. Находились и такие, что бросали в лицо: «Вырастили врага народа!»

А папа мой, Иван Николаевич Чернета, был из всеми уважаемых людей на своей улице в заводском районе и в ближней округе: один из самых квалифицированных рабочих металлургического завода, взятый на войну и отозванный с нее снова на свой завод, кому поручались наиболее ответственные задания, спокойный, рассудительный мудрый, грамотный, знающий Закон Божий. К нему шли за советом - и родня, и соседи, и знакомые. Правда, производственный и житейский авторитет не помогли, когда в середине тридцатых он не смог подписаться на очередной заем на сумму, как требовалось, месячного заработка (в ту пору он с напряжением всех сил достраивал свой дом), и его уволили с завода с «волчьим билетом», с каким везде отказывали в работе. А значит, не полагалось и продуктовых карточек. Спасибо, нашелся добрый человек, хорошо знавший его, и, рискуя сам, принял на тот же завод.

Настрадалась и мама моя, Мария Акимовна. От невзгод войны, дважды прошедшей огнем и металлом по Днепропетровску. От того, что оба сына Иван и Павел с приходом наших в левобережную часть города пошли добровольцами в армию, готовившуюся к форсированию Днепра, и тут же, в начале операции сложил свою голову Ванечка. А Павлик от ранения стал инвалидом. И вот ко всему, оказалась в тюрьме дочь. Еще одной раной на их сердца! Кому излить было свое горе, кому довериться?!..

В тюрьме вызовов на допросы нет, они остались в СМЕРШе.

 

Дни тянутся мучительно, в тяжелых размышлениях о своем положении. В камере постепенно сменяются люди и немало новых. Они рассказывают, что уже пожелтели листья, пришли и холода. А я все в тюрьме. И что-то ждет впереди...?

Вдруг в коридоре послышались какое—то движение, беготня, клацание замков и грохот тяжелых, кованых дверей. Открылась и наша дверь: «Построиться!». Стою в первом ряду. На пороге появляется очень благополучного вида, со сверкающими золотом звездами на погонах — прокурор. Молча рассматривает изможденных тюрьмой и бедой женщин. По его виду для него будто и войны нет, и не гибнут ни чьи сыновья. За его спиной еще с десяток таких же не знающих тягот жизни лиц. Прокурорский взгляд скользнул и по мне:

— Почему в камере со взрослыми малолетки?

— По документам она не малолетка.

Прокурор удовлетворен ответом, и дверь быстро захлопывается.

Так я получила тюремное прозвище «Малолетка». Оно, однако, не помешало вскоре получить и звание каторжанки. На 20 лет. А заполнивший этажи одного из наиболее видных зданий в городе аппарат КГБ, СМЕРШа, мог рапортовать: одержана еще одна победа! Его «умелыми» действиями изобличен в антисоветской деятельности враг, скрывавшийся под личиной милой девушки—студентки. Подобрав в дни оккупации одну из кем-то разбросанных листовок—призывов изгнать немцев и стать самостоятельными, она не только прочитала ее, но показала подругам (о чем с детской доверчивостью подробно рассказала следствию я сама), то есть проявила себя как организатор антисоветской группы.

И стражи безопасности вынудили ее сознаться во всем!