10 лет сдачи

Через два месяца вызывают снова — ну, думаю, на этот раз уже точно на расстрел. Но с меня снимают номера, дают другое, без вырезов для номеров, обмундирование — «Распишись, с тебя сняли 10 лет каторги, и ты теперь не каторжанка, а заключенная».

Каким образом? А расстрел?

В войну укрывала во дворе дома, в погребе двоих партизан, делясь с ними своим пайком. Устроила им встречу с появившимся связным, с кем они и ушли скрытно. После, с возвращением наших, приходили они со словами благодарности в наш дом, разговаривали с моими родителями и, когда те поведали о моей участи,

обещали хлопотать за меня, заявить в органы о моей роли в их судьбах. И, может быть, произошедшее сейчас — следствие их обещаний и усилий?

Радостная, счастливая - все же не 20, а только 10! - иду в свой барак. Но на пути встает вохровец — нельзя, не положено: на мне нет номеров. Подруги выносят мои вещи, но как я от них самих, моих близких подруг и однодельцев, оставив их каторжанками, несчастными по сравнению со мною, уйду в другой, некаторжанский ОЛП, куда собираются меня перевести?! Да к тому же там ворье, кого как «друзей народа» не было и не могло быть среди каторжан. И все же перевод состоится, а я уже не каторжанка. Пока, наверное, решают в лагерных верхах, куда, когда и как переводить меня, организовав этап из одного человека, проходят еще месяц—полтора, живу в комнате с аптекаршей—заключенной. Но в конце концов, уводят меня в ОЛП №3 для заключенных.. Тревожит и пугает неизвестность.

Хуже не будет, — успокаиваю себя...

А впереди оставалось почти девять таких лет, и было еще многое. Неоднократные попытки со стороны оперуполномоченных Розы Абрамовны и других принудить к сотрудничеству, с угрозами сгноить в лагере, не выпустить никогда. И за мои отказы — были этапы, много этапов, общие работы. Снова были и номера на арестантской одежде — речлаговские. И, наконец, обещанное неосвобождение в срок, а после — вечное поселение и еще годы до реабилитации в пору хрущевской оттепели.