Загублена Арбениным и «опером»

Пришла пора очередного, в масштабах города, смотра в помещении театра художественной самодеятельности лагерных коллективов. Наш выступил со сценами из «Маскарада» Лермонтова, где Нину играла я. Арбенин — молодой фронтовик—артиллерист Валя Шишкин. Финальный мой выход. Должно быть, от излишнего волнения я испытала какое-то замешательство, включилась не сразу. Боковым зрением улавливаю отчаянную жестикуляцию режиссера из—за кулис, слышу подсказки... Но вот что-то проснулось во мне, и я, вдруг почувствовав себя по-настоящему больной, заговорила уже совсем больным голосом: «Я нездорова..., — и далее, — ... я бледна, как смерть бледна...».

Были очень теплые, долгие аплодисменты.

И вот подведены итоги смотра: победителем стал коллектив нашего ОЛПа. А я названа лучшей исполнительницей женской роли, и (неслыханное событие!) получаю в виде приза отрез на платье — шотландку в бело—серо—желтую клетку (которую вскоре пришлось, хотя и было очень жалко, отдать Зинке Кашиной — гражданской жене начальника медсанчасти ОЛПа Владимира Петровича Соколова, тоже заключенного, но имевшего какое-то влияние на начальство в лагере — «в благодарность, как напоминала и подсказывала Зинка, за то, что он взял меня на работу в амбулаторию». И в надежде, что он сможет отстоять меня от этапов. Однако, как оказалось вскоре, он и не подумал о том в нужный час).

После выступления режиссер встретил меня массой похвальных слов, обещанием хлопотать о моем переводе в театр. Но на пути его стараний встала непреодолимая власть оперуполномоченного КГБ, без успеха пытавшегося склонить меня к сотрудничеству. А потому в наказание вместо театра был этап (отреза нет, а этап — вот он). На ОЛП 2-го Кирпичного завода. Были общие работы — на заводе, на путейских работах, вместе с моими подругами по несчастью украинками, русскими, прибалтийками...

Здесь вернусь на страницу-другую назад, в дни самодеятельности. В воспоминаниях иных авторов лагерная самодеятельность порой предстает как имевшая жестко заданную прорусскую ориентацию. Берусь утверждать, что подобный взгляд в прошлое — заблуждение. В коллективах разных лагпунктов, где я была их участницей или наблюдала как зритель, в концертных программах звучали песни и мелодии любых национальностей, населявших страну (и лагерь). Надя Слюсаренко с успехом исполняла на украинском «Ганзю», Нина Скляренко танцевала грузинский танец. Две девочки в костюмах гуцулок пели «Гуцулку Ксеню» и «В руках топир». Вера Лешук танцевала «Кабардинку». Молодой заключенный из Прибалтики в паре со мной танцевал латышский

танец. И разный по языку зритель все принимал одинаково с интересом и энтузиазмом.

Возвращусь еще на одну минуту: к тому месту своего повеетвования, где препятствием для перевода в театр послужил мой отказ сотрудничать с оперуполномоченными. Из этого факта не следуют и неуместны никакие обобщения, и абсолютно недопустимо полагать, что путь в труппу пролегал только через такое сотрудничество. Избави бог подумать так. У каждого судьба складывалась по-своему — неисповедимы были пути и такого божества, как ГУЛАГ.

Для читающего эти страницы, опасаюсь, сам лагерь может предстать как нечто, где было много места развлечениям, искусству, радостям. На самом деле, это были лишь редкие минуты, мгновения в той страшной действительности из многих тысяч дней, которую определяли не эти минуты в КВЧ, в ее клубе в отдельные воскресные дни после недель десяти-двенадцатичасово этого изнуряющего труда. Суть же лагерного срока определяли другие службы, такие как оперуполномоченные КГБ, под колпаком у которых оставался каждый час каждого, служба режима, в чью задачу входило создание для обитателей зоны самых тяжелых условий неволи. Была служба с пугающей аббревиатурой «УРЧ» (учетно-распределительная часть), приводившая в исполнение решения «оперов» — кому дорога в шахту, кому на рельсы, шпалы, гравий, а кому —, на этап, чего страшился всякий, поскольку он означал неизвестность, как правило, с новыми тяготами и бедами, с безысходностью в конце. С физическим и нервным, кому угодно ломающим жизненный хребет, истощением, со смертями и болезнями.

И нужно было не сломаться, выжить... И так по 10, 15, 20 лет — каждый день!