- 45 -

Диагноз на латыни

 

... Второй день я в Воркуте. Зная с моих слов об окончании мной в предвоенную весну годичных курсов медицинских сестер при Госуниверситете и направляя после этапа и комиссовки на работу в оздоровительный пункт, Ваго, начальник медсанчасти ОЛПа, прежде чем доверить мне сестринский пост, проверяет достоверность этих «со слов»: дает прочитать диагноз на латыни. Я легко справляюсь ...

Подобная проверка, конечно же, была не только уместна, но и необходима в данном случае, поскольку в медицине цена любой ошибки, и кадровой тоже, может быть высока. Вместо с тем известно же, невольничья судьба порой вынуждала людей ради выживания идти на любые ухищрения, чтобы облегчить свою участь хотя бы на неделю, на месяц, на два, приписывая себе знания и опыт, какими никогда не обладали. В лагере рассказывали даже вот такую то ли быль, то ли байку, однако, очень похожую на правду.

Начальники лагерных пунктов, как правило старшие офице-

 

- 46 -

ры, в большинстве своем обладали умом, к сожалений, использовавшимся ими как орудие более изощренного угнетения заключенных. В то же время, хотя и редко, встречались и простоватые, недалекие, малообразованные. И, надо признать, часто достаточно безвредные. Вот к такому, командовавшему лагпунктом на строительстве БАМа (Байкале-Амурской магистрали, работы по которой начинали еще в конце тридцатых, и был создан Бамлаг), пришел заключенный и доверительно сообщил, что ему из достоверных научных источников известно о несметных минеральных богатствах, залегающих под Байкалом. И у него есть хорошо продуманные технические соображения о том, как добраться до них. Но их нужно подтвердить, снабдить расчетами, для чего, если начальник позволит заняться ими, ему понадобится около двух месяцев. Попросил до полного завершения расчетов никому об идее не рассказывать, чтобы авторство и славу, которые будут принадлежать ему, начальнику лагеря, не отобрали, не присвоили себе другие. И еще, чтобы в эти месяцы его не беспокоили.

Два месяца минули, и начальник спросил нетерпеливо: «Ну как?». Доныне безвестный гений прогресса был рад сказать, что все близко к завершению — работы осталось максимум на месяц.

Наконец, пришла пора явиться пред очи будущего «автора грандиозного технического проекта», то есть начальника лагеря, «с расчетами». Доложил: «Для получения доступа к залежам озеро придется высушить. Нужно изготовить два очень больших электрода, опустить их в Байкал и вскипятить воду. К образовавшейся ухе пригнать и рассадить по берегам сто тысяч заключенных с ложками, и те выхлебают все до дна...»

Конечно, на какое-то время его уделом стали большая лопата, кувалда и рельсы...

Итак, я направлена в ОП №2, хотя пока еще не знаю, что это такое. Оказалось, тот же барак с нарами в два яруса. Только ле-

 

- 47 -

жат на них мужчины не в рабочей одежде, как в обычных бараках, а на чистых постелях. Но в сочетании с безжизненными лицами с потухшими глазами у большинства обитателей белизна постелей выглядела как последняя дань людям, чьи души, может быть, уже не удержать в их иссохших телах. Ох как часто это «может быть» переходило в неотвратимость! Ведь попадали они сюда с последней стадией дистрофии, иные уже не могли передвигаться сами, и приводили их под руки. У таких часто не было сил даже есть без посторонней помощи, приходилось кормить и поить их с ложки. Их клали на нижние нары. Остальным оставалось преодолевать высоту верхних нар. Крайнее истощение нередко оказывалось не самой последней бедой людей, и они, лишенные жизненных сил для сопротивления, становились жертвами болезней. И гибли. Особенно косила их пневмония.

Двух месяцев практики в ОП оказалось достаточным для перевода меня в амбулаторию, где работала на приеме больных с замечательной женщиной, врачом из Симферополя Марией Матвеевной Кизима — до сих пор перед моими глазами ее удивительная способность безошибочно устанавливать диагноз еще на расстоянии. Бывало, очередной больной только показался в дверном проеме, а она: «Иди сюда, дорогой, — здесь пневмония». И фонендоскоп и температура 39—40° тут же подтверждают ее заключение... Значит, больному дорога в стационар. А там уже, как повезет. И как же многим не везло! Ослабленные каторгой и болезнью часто они становились еще и добычей эпидемии дизентерии. Их переводили в специализированный стационар на 50—60 коек, откуда за ночь выносили каждый раз по 8—10 человек. Это был настоящий могильник! Вынесенные на одну ночь находили приют в морозной пристройке, и уже на следующую ночь, под строгим контролем и охраной вывозились за пределы лагеря, на вечный, но неглубокий покой в неподдающейся ломам и киркам вечной мерзлоте.

 

- 48 -

Тут я заболела сама: на ногах сначала появились синие пятна, потом на их месте — незаживающие долго раны, и меня снова перевели в ОП. Там я встретилась с медсестрой со стажем Дусей Андрощук и научилась у нее многому, что должна уметь делать профессиональная медсестра. На 2—3 года старше меня, она работала столь умело, красиво, что нельзя было наблюдать без восхищения. Банки она ставила, будто играла с мячиками, ее повязки на самых даже неудобных местах у больных не сползали, и не было случая, чтобы она не попала в вену с первого раза. Очень хотелось достичь уровня ее мастерства, профессионализма, и у меня, не сразу, конечно, не вдруг, стало получаться так, что наш врач говорил: «У меня две Дуси, но как одна — не могу их различить». А я продолжала учиться у своей подруги. Она была милая, ласковая с людьми, очень чуткая и отзывчивая душа. Прошло столько уж лет, что не укладываются в полувековые рамки, а передо мной ее образ: в белом халате, в высоко повязанной марлевой косынке, с большими голубыми глазами, обрамленными черными ресницами, как-то смущенно улыбающаяся. Где-то она теперь? Как и многие каторжане нашего лагеря, она была из Западной Украины. Мы не надеялись когда-нибудь выйти на свободу, поэтому и адреса друг друга не старались запоминать. Не обменивались ими.

Надо сказать, в свою будущую профессию я ушла с головой. Чутко ловила, схватывала любую подробность, какая научила бы лучше, более умело оказывать помощь ждущим ее несчастным. Не отказывалась ни от какой работы, дежурства, смены, менее всего думая о себе. А Дуся Андрощук, увидев мои ноги, сказала: «Пей шиповник — сколько сможешь» (его выдавали нам для больных). Я заваривала, как было предписано, поила своих подопечных и пила сама. Через две недели раны мои стали затягиваться, а скоро и вовсе остались только их следы, рубцы.