«Жалко вождя!»

Доставили нас несколько человек на 2-й Кирпичный завод. Работала в амбулатории, хорошо, кажется работала. Но у руководства санчасти и очередного оперуполномоченного разные критерии, а потому снова я оказалась среди зимы с лопатой при вагонах с гравием и вынуждена, вспоминая Галю Даль, утешаться красотой, какая кроется в формах каждого камешка. Запаса моих мощностных возможностей хватило не надолго, и бригадир, чтобы не сгубила меня вконец лопата, поручила мне работу истопника в обогревалке. Те, кто оставались всю смену на морозе, не роптали: силы мои настолько иссякли, что бригада с пониманием отнеслась к тому, что лопата моя осталась без меня.

Позже, в один из дней моего пребывания подсобным рабочим в строительной бригаде, в марте 53-го, пришла весть: умер Ве-

ликий Вождь. Запомнилось, что Люська Тупицына плакала: жалко Сталина.

Спустя несколько дней велели идти палатной сестрой хирургического отделения, где почему-то проводились в те дни очень сложные, многочасовые операции.

Здесь, на 2—ом Кирпичном, в первые же дни встретилась со своей подругой Полиной Пушкиной, по воле лагерной машины этапов пригнанной сюда с «Предшахтной» — она, как и я в первые недели на Кирпичном, работала на амбулаторном приеме. Здесь же встретила и Маргариту (Борисовну) Набокову. Впоследствии, после освобождения, она вернулась на родной свой «Мосфильм». Одной среди прочих ее послелагерных работ там стал замечательный фильм «Джентльмены удачи», где Маргарита выступила как помощник режиссера, благодаря чему в одном из эпизодов, на стене над самым письменным столом заведующего детским садом и лжебандита — артиста Леонова в центре оказалась большая фотография нашего восьмимесячного сына Вовочки в тазике.

В хирургии мне не довелось задержаться надолго: как стихийное бедствие, как ураган, как смерч налетел Этап и перебросил меня вместе с другими речлаговками в ОЛП 1-го Кирпичного. Все пошло сначала. Работа — в бригаде на железной дороге. Забивали костыли огромным молотом, который я и с места сдвинуть не могла. В один из актированных дней конца марта или начала апреля, с температурой ниже минус 45 и с сильной пургой, из всей бригады вывели только человек пятнадцать на очистку пути. Ася, наш бригадир, меня оставила в зоне вместе с другой бригады. А мело так, что в нескольких метрах человека не

К концу дня ждем бригаду «домой», и вдруг страшная весть: зарезало поездом!» Поверить страшно! Ужасный холод и

метель, но мы все ждем у вахты нашу бригаду. Возвращаются другие, и по их то коротким фразам, то подавленному состоянию нам все страшнее терять остатки надежды. И вот через проволоку ворот в просветах пурги видим: идут с носилками. За ними толпятся люди. Да, это правда. Жуткая правда. В зону ее вносить не разрешили. И нас не пустили к ней. Оставили ее в промзоне, «на свободе».

А случилась беда так. Пытались очистить пути, чтобы пропустить состав с углем, но руки не справлялись с тем, что наметала пурга. Пустили снегоочиститель. Снега по сторонам пути — в два человечески роста! Видимости никакой, а пурга гудит так, что не слышно ничего. Но Ася как-то услышала опасность и стала кричать, чтобы уходили с дороги, побежала впереди снегочиста по шпалам, всех оповестила, и самой оставалось только отпрыгнуть в сторону... Отскочила, но недалеко, и крылья снегоочистителя затерли ее и волокли метров пятьдесят. Когда столб снега развеялся, стали искать и с трудом нашли ее глубоко в снегу, окровавленную, обмороженную, мертвую.

Говорили, что похоронили ее на кладбище на 1 —м Кирпичном, где-то за бойней. Несколько человек нас осмелились пойти к начальнику ОЛПа, просить разрешить нам проводить Асю в последний путь, но было сказано: «Что я для вас буду еще один конвой заказывать? Не положено». И никто не знает, где ее холмик. Да и есть ли он? Даже сразу после погребения: ни имени, ни отчества, ни крайних дат — только номер, не человек.

Долго мы помнили Асю. Но время идет — в вечных тревогах, в выживании. Очередная комиссовка (возглавляла ее литовка врач Бирута) определила мне ЛФТ — к концу срока здоровье мое заметно сдало. ЛФТ — это уже не кувалда, костыли и шпалы. И стала я гладильщицей при прачечной, в промзоне, отделенной от жилой проволочной стеной и проходной вахтой.

С утюгами я была одна, а работы много, с утра до позднего вечера, по многу часов вдень. Как-то в случайном разговоре выяснилось, что молодой заключенный по имени Миша — мой земляк, из Днепропетровска. Там он окончил Горный институт имени Артема, расположенный всего лишь в половине квартала от моего университета, на удивительном зеленой и стройной красотой проспекте Маркса. Однажды среди рабочего дня Миша вызвал меня в тамбур (как бы в сени, если не по-лагерному), чтобы порадовать вестями с родины, прочитать полученное им письмо. На беду, распахивается дверь, а в ней - начальство. «За свидание» — обоих в изоляторы. Заведующая прачечной взмолилась: некому работать. Великодушно разрешили нести наказание «с выходом днем на работу». Однако, предстояло стать узницей изолятора еще раз. В самодеятельности руководительница поручила мне прочитать малоизвестные стихи, а11 их признали двусмысленными. И — в изолятор! Через день-другой пришло проверяющее начальство, спросило, кто за что.

— За двусмысленные стихи.

— Выходи.

До сих пор помню нехитрые те стихи, но, как и тогда, не улавливаю той крамольной двусмысленности.

Надо сказать, что после смерти Сталина начальство и Надзиратели в лагере заметно подобрели, стали реже случаи явных издевательств. Не стали карать за появление внутри жилой зоны без нашитых номеров (в Речлаге полагалось иметь их на правой штанине и левом рукаве). Случилось даже такое. Оперуполномоченный остановил в зоне заключенную: «Пруцкене, почему не здороваешься?». «Гусь свинье не товарищ!», — отрубила та. И пошла. Мы вокруг замерли: что сейчас будет! Кум смолчал, как-то задумался. Может быть, пытался решить, кто здесь гусь? Но в другое время, до 53-го, последствия наступили бы быстро и

однозначные: в БУР и надолго.

Устроиться в стационар не удалось, да я и не пыталась, помня слова оперуполномоченной: «Сгноим в лагере!». Потом нашлась добрая душа по имени Женя, кажется, из Краснодара, работавшая калькулятором на кухне. Уже и не помню, как мы стали знакомы, но она была как-то расположена ко мне и предложила работу на кухне, раздатчицей питания. Выбирать не приходилось (а бригадиры старались избавиться от ЛФТ), и я согласилась. Надела вместо белого халата белый передник, а вместо косынки — наколку на волосы. Правда, тоже белоснежную. Поработав с месяц, немного окрепла, хотя работа и была далеко не из легких. Наверное, молодость тоже отстаивала себя.

Чтобы успеть накормить бригады, идущие на работу, надо было очень рано вставать. После окончания завтрака шла уборка, потом подготовка к обеду, снова уборка, мойка, затем ужин (вернее сказать, обед продолжался по мере возвращения бригад до времени ужина. И рабочие получали сразу обе части дневной нормы). Со мной рядом на раздаче стояла Маруся Кренциглова из Западной Украины — моих примерно лет. Хрупкая, но бойкая и крепче меня, она много помогала мне физически. Жили мы с ней дружно. Хотя работа и была от зари до зари, все-таки не то, что на морозе, в пургу, под конвоем...