Мама.

 

Когда в воскресенье, 29 июня, я не пришел домой к себе на ферму - пригород Хантов, мама забеспокоилась, ее материнское сердце предчувствовало, что что-то случилось со мной, что-то неладное.

— Где бы мог он быть, может заболел, тогда бы он все равно пришел или бы передал с кем-нибудь, может его в армию забрали, опять же не могут сразу, чтоб не дать проститься, дали бы денек на проводы, - думала она.

Мысль о том, что меня могут арестовать, она гнала от себя прочь, но все же тревога не покидала ее - "Неужели... да нет, должно быть, - в уме она перебирала всевозможные варианты. В понедельник пошла в городок - так все называли в то время поселок Ханты-Мансийск - сначала зашла в военкомат, там ей сказали, что Чемакина не призывали, когда призовем, будет известно, затем - в больницу, тоже нет, пока ходи-

 

 

ла, наступил вечер, надо возвращаться домой.

На следующий день сразу пошла в милицию, спрашивала у всех милиционеров о сыне, никто не отвечал, пока какой-то добрый милиционер не отвел ее к дежурному, тот посмотрел журнал поступивших за несколько дней и сказал: - Нет, не поступал, нет среди задержанных, может быть в КГБ.

— В КГБ? - испуганно переспросила мама.

—Да, там надо справиться, - ответил он.

В приемной начальника окружного отдела КГБ ей ответили: - Нет у нас никакого Чемакина, а чтобы отвязаться от нее, сказали:

— Нет у нас Чемакина, может быть в тюрьме, справьтесь там, и идите, идите, не мешайте работать.

В тюрьму КГБ, конечно же, ее не пропустили, туда вообще никого не пускают, туда только заводят, а выпустить могут только те, кто туда заводит.

Ее материнское сердце сразу поняло, что ее зря гоняют из кабинета в кабинет, они скрывают правду, но в другой, наверное, уже в третий или четвертый день ей, наконец, сказали: -Да, он арестован и содержится у нас.

Сердце мамы сжалось в комок, перехватило дыхание, сердце стало биться часто-часто, слезы непроизвольно потекли...

— За что, скажите, за что его взяли? - молила мама.

— Мы не знаем, пока идет следствие, не можем ничего сказать, вот закончится следствие, тогда и скажем, за что.

Раннее утро. В лесу прохладно, поют какие-то пташки, лес оживает; по лесной дорожке быстро идет женщина, прижимая узелок к груди. Мысли ее быстрее бегут, она перебирает в уме, за что могли взять ее сына, он у меня не курит, как другие, не пьет, смирный, за что? - но ответа не было.

Слезы катились из ее глаз, застилая их; на повороте, не заметив большой корень, торчавший из земли, запнулась за него и упала, выронив узелок, из которого выпали горячие, только что испеченные пирожки. За что же, господь, ты наказываешь нас, прости нас, грешных, - молилась она, собирая рассыпавшиеся пирожки и еще сильнее заплакала.

В милиции, ей было все равно, как называется эта самая КГБ, передачу не приняли, сказали: - Не ходи и не занимай нас, пока его не осудят, никакой передачи мы не примем.

— За что же будут его судить?

— Потом скажем за что. Она каждый день ходила, носила передачу, просила повидать сына. Ее каждый раз просили освободить помещение, а иногда и грубо выдворяли. - Иди, не мешай работать. И только через два месяца, когда меня осудили, приняли у нее передачу, она передала мне теплые носки, обувь, одежду и, конечно, продукты, но свидания не дали. Думы ее были не веселы. Что с ним будет, будет ли жив, когда я его увижу и вообще увижу ли... Ни за что, ни про что загребли, увезут далеко-далеко, не узнает никто, где зароют сынка моего... И со слезами, застилающими в глазах, шла,

 

 

не разбирая дорога... Передачу я получил в общей камере, куда всех переводят после суда.

В этой более просторной камере сидели осужденные за "контрреволюционные преступления", "матерые" преступники. Так, неграмотный татарин, ежегодно меняющий обои из газет, которыми он обклеивает свою избушку, а перед праздником 1-е Мая -сжигает их как мусор, сидел по доносу соседа, что он якобы специально сжигает портреты вождей партии и правительства, которые всегда находятся на первой странице, за что получил 10 лет лишения свободы. В камере вместе со мной сидели три брата Пешковых, осужденные за слушание читки Библии, не за распространение, а только за то, что слушали, а может быть и вовсе не слушали, по 6, 8, 10 лет соответственно возрасту их -18, 21, 28 лет. А их отца, сохранившего и читающего Библию, присудили к расстрелу.

Мы всей камерой слышали и видели через щель в колпаке над окном - камера находилась у самого крыльца, как его на рассвете повезли на телеге на расстрел, как он стонал. Братья рвали на себе волосы, но ничего сделать не могли, только проклинали палачей.

Сидел еще один рабочий с пилорамы, который получил 10 лет за нелестный отзыв о геройстве маршала Ворошилова, рабочий когда-то вместе с ним воевал. Еще несколько таких же "крупных преступников" сидело со мной, но подробности их "преступлений" я теперь уже не помню.