"БЕЖЕНЦЫ" - ПЕРМЬ, НОВОНИКОЛАЕВСК (НОВОСИБИРСК), ИРКУТСК

Помню, очевидно, это было в феврале 1917 года, у папы на костюме был красный бант, а позднее, уже наверное после октября, в нижней столовой дед сидел в кресле перед открытой крышкой подполья, в который спустился один красноармеец, а другой стоял напротив деда, штыком уперся ему в живот и кричал: "Сейчас проткну тебя, паршивый буржуй!", а дед плакал. Дальше не помню, но думаю, что это был обыск, что искали, конечно, не знаю, и после всего этого мы всей семьей уехали к моей крестной Александре Михайловне Меркурьевой, сестре моей мамочки, в Пермь. Муж ее Дмитрий Петрович. У них была лавка на рынке, в которой моя мамочка до

замужества работала кассиршей, и в этой семье было четверо моих двоюродных братьев и две сестрички.

Дом их стоял на горке в конце длинного двора, а на улицу выходил фасадом одноэтажный дом с высоким крыльцом, в котором жил часовой мастер и была его мастерская, а между домом крестной и фасадным был еще дом, который назывался флигель. Было это на Петропавловской улице, номер дома 143. Наискосок через улицу была продовольственная лавка, в которую мы ходили в основном за ирисками. А в лавке Дмитрия Петровича на рынке помню почему-то только бочки с патокой и мешки с крупчаткой. У крестной внизу, в столовой, за столом усаживались все, и мой младший брат Борька сидел в своем детском стульчике, и когда пытался встать, дядя Митя доставал с буфета кусочек ремня, показывал его Борьке и спрашивал: "Чем пахнет?",- а Борька отвечал: "Фметаной" и садился на место. Всем нам выдавался сахар кусочками на неделю. Мы, конечно, быстро с ним управлялись. Самая экономная была Зоя, а нам приходилось пить чай только вприглядку.

Из Перми мы уехали с мамой, Ваней и Борисом в теплушках, нас называли беженцами, и, сейчас я понимаю, бежали от красных и приехали тогда в Новониколаевск (теперь Новосибирск) к дяде Мише Порсеву. Это был муж моей тети Ксении. У них был оружейный магазин. Там же жила младшая сестра папы тетя Катя с мужем дядей Алешей и дочкой Женей, моей ровесницей.

У дяди Миши был хороший деревянный дом с большим садом, лошадь и кучер - остался после войны военнопленный австриец, женился на его горничной. Он меня называл "лапша говяжая". Вот тут началась в Новониколаевске интересная охота и рыбалка на реке Инюшке. Приехал папа.

Помню, как зимой была организована большая охота с загоном, и после охоты привезли в большом плетеном коробе на одиннадцать охотников 11 волков и 300 зайцев. Мама потом рассказывала. Она вообще стреляла, как и отец, без промаха. На нее зайчики шли прямо без конца, и она стала жалеть их, а охотники с других номеров на нее кричали и сердились, что она не стреляет.

Еще интересный момент, когда Борька сбежал из дома. Он оставался с тетей Ксенией, а папа с мамой уехали на охоту. Я был у тети Кати. Когда вернулись с охоты папа с мамой, мы уже начали поиски и нашли женщину, которая видела, как он на железнодорожном пути играл в калачики. Она спросила, чей он, и он ответил, что из вагончиков. Она обошла весь состав, но никто его не узнал. Тогда она сдала его в железнодорожную милицию. Папа и дядя Миша всюду объехали и все обзвонили, но Борьки нигде не было. Наконец позвонили в железнодорожную милицию. Там ответили, что Боря Петров у них. Когда за ним приехали, он сидел на лавочке с милиционерами и ел бублик. Привезли домой, начали расспрашивать, где он был, а он спрашивает: "Бить не будете?"

Вскоре из Новониколаевска мы поехали дальше на Восток, тоже в теплушках. Доехали до Иркутска. По дороге папа заболел сыпняком, но не

помню, где его оставили. Помню только, что приехали мы в Иркутск к дяде Мише Варову, старшему брату моей мамочки. Поезда в Иркутск приходили на станцию Черемхово, а сам город расположен на другом берегу Ангары. Берега соединялись понтонным мостом, и, когда переходили по этому мосту, можно было видеть дно этой прекрасной реки - такая в ней была чистая вода, и больших хариусов и тайменей, стоявших против течения. Когда приехал отец, он ловил с этого моста на спиннинг хариусов и один раз поймал тайменя, как тогда говорили - больше пуда.

Дом у дяди Миши был на Большой Русиновской улице, идущей от центра города, которую пересекали 12 Иерусалимских улиц, идущих по большой горе, с которой мы катались на коньках и санках и очень здорово на бревне, которое было сделано как лодка. Его снизу обмазывали пометом и обливали водой. Получалась такая гладкая льдина, отлично скользившая по выдолбленной лошадьми дорожке. Садились на бревно иногда до десяти ребят и взрослых, и катились вниз до Графокутайсовской улицы, идущей параллельно главной.

У дяди Миши было четыре дочери: Люся, Вера, Зоя и Зина. Кроме них, в доме жил еще один человек, которого почему-то называли Шахер Махер Яшка Бляхер. Была зима, и морозы были очень сильные, но мы, ребята, все равно катались и играли на улице. К лету, когда приехал папа, мы переехали в дом, где на втором этаже была гостиница. Мы жили на первом этаже, у нас было две комнаты, одна темная и холодная, и, кроме нас, в этой квартире жила женщина с двумя сыновьями, которые все время дрались между собой, конечно, мы не знали почему. Она очень полюбила мою маму и. как могла, нам помогала. Этот дом был на углу Графокутайсовской и 3 Солдатской улицы. Папа, когда приехал, стал ездить на охоту, и у нас всегда было много битых зайцев и птицы, которые, я помню, висели в темной комнате на веревках. В этот же дом приехали папины знакомые - Вера Ивановна с мужем по фамилии Халтуларин. У них была дочка Ира и сын Костя, который очень сильно заикался. Эта тетя Вера сама шила обувь и мне все показывала и рассказывала, как и что нужно делать. Как шить заготовки и делать выкройки по колодкам. Так я под ее руководством сшил первые, из синей кожи, ботинки все на металлических гвоздях, а кожу на обувь папа принес и много, так что было из чего шить. Во дворе этого дома стоял небольшой домик, и рядом с ним была наша уборная, из которой можно было видеть, что делается в этом домике, если в его крыльце были открыты двери, прямо против второй уборной, которая была рядом с нашей. В этот домик обыкновенно ходили китайцы, которых в Иркутске в то время было очень много. Ходили китайцы с женщинами, ну, нам было интересно, что они там делают, и через щелочки мы с ребятами все видели, и было все ясно.

Как-то папа привез большой мешок крупчатки, но она была подмочена керосином. Мама напекла из нее шаньги и пироги с рыбой, поешь - и страшная отрыжка керосином. Что только с ней ни делали, и прожаривали на противнях, все равно не помогало; и только тогда, я помню, мама решила все испеченное смолоть в мясорубке и из этой перемолотой муки снова

испечь и хлеб, и пироги, и шаньги, так что мука не пропала. У нас не было хлеба, картошки, а дичь всегда была, и даже гуси. На рынке покупали молоко, которое, я помню, продавали замороженное в кружках с палочкой, за которую можно было взять и посмотреть, какое молоко, а оно снизу прозрачное, а вверху сливки.

Все сибиряки все время жевали серу древесную, вот почему они все скуластые и у всех белые и крепкие зубы. Эту серу продавали в тазиках с водой, такие кусочки вроде конфеток ирисок коричневого цвета, и была такая присказка: "Позвольте для примера, Вам, барышня, сказать: когда исчезнет сера, что будете жевать." А где находился сам рынок, не помню.

Папа работал в Союзе охотников, и ему поручили организовать оружейную мастерскую и выделили на 6-ой Солдатской улице, против Гранд-отеля, большие помещения, бывшие каретные мастерские хозяина Сапожникова. Они были все разгромлены. Вот в них (папа нашел мастеров из Ижевска) и была организована кузница и мастерская, где работали два мастера. Я, конечно, с ними сразу подружился. В этом дворе, где была мастерская, были ели, два дома и около мастерской дом, в котором мы поселились. В нем была большая русская печь и большая кухня, в которой стоял большой стол, и по-сибирски под столом - курятник. У нас появились куры и свои яйца. Был очень хороший серый петушок, который совсем не кукарекал, и вот мама ему прокукарекала, и он научился и стал кукарекать. Ночью, как все, мама пекла сама черный хлеб и сибирские калачи из серой муки. Кроме кухни, была большая комната в три окна, а под подоконниками вешали бутылки, в которые стекала вода со стекол. Помню, как из туалетов зимой, из выгребных ям выкалывали их содержимое, грузили на повозки в большие деревянные ящики и вывозили на лошадях на лед на Ангару, а этих возчиков называли золотарями. Около уборной стояла большая собачья конура, в которой жил большой кудрявый пес Джек. Я с ним быстро подружился. В одном из домов, который был ближе к воротам, жил с женой сапожник поляк, очень хороший мастер своего дела, и работали они с женой очень хорошо. Заработают и все пропьют вплоть до инструмента, а потом снова работают. Я ему понравился, и он научил меня делать дратву, всучивать щетинку, делать деревянные гвозди. У него был старший брат, который заведовал большой сапожной мастерской. Он взял меня к себе в подмастерья. Там я научился тачать голенища сапог, шить сандалии. Эта мастерская обслуживала армию и на нее шили ботинки, в которых подошва приколачивалась на деревянные шпильки, надо было научиться их приколачивать с двух ударов молотка. Ознакомился я со шпандырем. После я самостоятельно сшил сафьяновые детские сапожки, и мама их на рынке обменяла на разные продукты. Потом папа познакомился с замечательным сапожником по фамилии Калита. Он сшил папе охотничьи болотные сапоги, которые после изготовления испытывались в кадке с водой. Папа надел их и стоял в этой кадке долго, но сапоги не потекли. Папа эти сапоги очень берег, и после охоты в них засыпался овес, и они подвешивались. Прослужили они папе очень долго. Этот сапожник научил меня шить выворотные чувяки и

ичиги - это такая мягкая и очень удобная обувь. Я научился подшивать валенки кожей в обтяжку с задника, чтобы они не промокали. Все это в жизни мне очень пригодилось.

Но все же я сын оружейников, и меня снова заинтересовала мастерская и кузница, где я помогал качать большой мех, который раздувал горно, и, как мог, помогал работать молотом, изготавливать инструмент и детали для ружей и производить закалку инструмента. Мастера решили, а они меня очень уважали, проверить, как я соображаю, и изготовили из свинца перовое сверло и послали в кузницу закалить его. Я заложил в горно разодеть для закалки, и оно исчезло. Я побежал к мастерам объяснять, что все делал правильно, но оно сгорело. Мастер дядя Миша пошел со мной в кузницу и показал, где мое сверло. Оно, конечно, расплавилось и утекло в поддувало. Так я познакомился со свинцом, и мы с ребятами потом заливали битки - это самая крупная бабка называлась биток - для игры в бабки, очень популярная тогда игра. Также играли в заску. Заска - это кусочек меха с длинной шерстью вверх, а снизу к нему пришивали кусочек свинца, и эту заску нужно было ногой подбрасывать, приплясывая. Побеждал тот, кто больше раз подбросит. Еще играли в лапту с чижиком.

К нам приехала младшая сестра моей мамочки тетя Тоня с сыном Колей и две сестрички. Старшая Люся и Тамара, ровесница моего младшего брата. Еще у нас поселилась какая-то дальняя родственница учительница, которую звали тетя Туля. Мы поддразнивали ее, называя Туля-пуля виде пуля виде оптика топтика туля. Очень славная старушка. Было ей, наверное, лет шестьдесят. Работала она в школе и занималась с нами, обучая арифметике, русскому языку, немецкому и французскому. Когда мы уже кое-что начали понимать, она нам отвечала только тогда, когда мы к ней обращались по-немецки или по-французски, и мы довольно прилично научились говорить, так что потом в школе мне с немецким языком было совсем не трудно. Я до сих пор помню по-французски стишки, и говорят, что у меня очень правильное произношение и выговор. Мой старший брат Ваня ходил в школу и был скаутом, а меня и Колю мама отвела в церковь, чтобы мы там прислуживали. В церкви за алтарь никому входить не разрешалось. Только священник, дьякон и мы с Колей туда заходили. Помню, как-то мы зашли и видим, как дьякон и священник сидят за столиком и из чаши для причастия пьют красное вино и закусывают просвиркой. Нас это как-то удивило и поколебало веру в правдивость всего того, о чем говорилось в проповедях и других разговорах о вере, было во всех обрядах, и у нас пропал интерес к церкви. Вскоре от нас уехала тетя Тоня с ребятами в Оренбург, и мы остались своей семьей. Появились очень хорошие знакомые - семья кондитеров бабкиных. У них, как и у нас, на кухне был стол, под которым жили куры, и был очень большой и красивый петух, но не кукарекал. Моя мамочка ему прокукарекала и он стал кукарекать. Все сказали, что Лиза, т.е. моя мама, испортила петуха.

На главной улице Иркутска, не помню точно, но, по-моему, улица называлась Миллионной, был кинематограф. Назывался "Одеон". Это недалеко от нашего дома, и мы в него ходили. Какие были фильмы, не помню.

Моя двоюродная сестра, дочка дяди Миши, вышла замуж за шофера. Он ездил на автомобиле "Кадиллак" и покатал нас на этой машине. Звали его Сережа Королев. Сережа, когда к нам приезжал, все в машине показывал и объяснял. Он, пожалуй, и заложил в меня такую страсть к автомобилям. Знаю, что потом у них был сын Вова. Он после войны жил в Киеве.

Я стал чаще ходить в оружейную мастерскую и наблюдал, как ремонтировали ружья, делали ложи и аксидировку - воронье стволов, и как для этого составлялся так называемый ржавый лак.

Был такой забавный случай. Папа и мама уехали на охоту. Мы остались только с Туленькой, я бегал во дворе, и пришел какой-то дядя и стал меня расспрашивать, где папа и мама. Я рассказал, что уехали на охоту. А в Иркутске в это время было очень много грабежей и убийств, были такие банды, назывались кошовники, которые ездили на лошадях, ловили прохожих, раздевали и голых выбрасывали. Прыгуны сидели в кюветах, накрывались простынями, а когда проходил прохожий, прыгали на него и тоже раздевали. Много было убийств и квартирных краж, поэтому, когда я рассказал Тулечке, что меня какой-то дядя расспрашивал о родителях, Туленька испугалась и, когда мы ложились спать, положила с собой колун. Это такой большой и тяжелый топор. Я зарядил ружье и тоже положил свою двадцатку рядом - так мы и уснули. Ночью мама с папой приехали, стучали, стучали и не могли достучаться. Вскрыли окно и через окно влезли, а мы так и не проснулись.

В Иркутске было много автомобилей. Помню, была такая крытая машина, называлась "Фиат 60 /90". Я, как и все мальчишки, сделал себе большой крючок из проволоки на сыромятном ремешке, надел его на руку и на коньках зацепился за этот автомобиль, а отцепиться от него не смог. Когда же отцепился, то летел кувырком так, что весь изломался и больше никогда не думал цепляться, но автомобиль меня ужасно заинтересовал.

Ангара замерзала только в очень сильные морозы, течение было очень быстрое, поэтому лед был не гладкий, а ледяные торосы. В летнее время вода была очень чистая, но очень холодная, поэтому мы ходили купаться на речку Ушаковку, за которой был знаменитый монастырь. Зимой морозы в Иркутске доходили до 40 градусов мороза, а летом - до 40 жары.

Не помню, в каком году, но папу послали организовывать заготовку дров для города. Так мы поехали на лесосеку километров за сорок от города. Какие там были сосны: стройные, высокие и очень большие. Грибов, ягод и дичи сколько хочется. Сосны валили, пилили и кололи на большие доски, протесывали их, и они шли на крыши и полы в землянках. Для папы перед землянкой на берегу большого оврага, в который стекал родник, свалили сосну, пень от которой больше 1 1/2 аршина в диаметре. Снизу этот пень все время рубили, делали щепки на костер, так что из пня получился стол на одной ножке. Родничок подняли в желобок, чтобы вода его стекала в

большую бочку, в которой хранилась солонина. Лесорубов наехало много, нужно было всех кормить, хлеба не было, тогда стали делать русскую печь, очень интересную. Сделали сруб, в него заложили глину, утрамбовали, потом засыпали туда битое стекло и снова глину, на которую положили большой кусок бревна с дуплом и сверху опять глину. Все очень сильно утрамбовали, сделали из глины трубу и затопили. Когда дупло выгорело, глина обожглась, получилась замечательная печь, в которой стали печь отличный хлеб, варить щи и каши.

Мамочка моя ходила за грибами и однажды нашла тряпочку, в которой оказались три пятнадцатирублевых и два десятирублевых золотых и золотое колечко. Все удивлялись, откуда в тайге такая находка, кто мог потерять. Папа всех опрашивал, но не нашлось никого, кому принадлежали бы эти вещи. Так они остались у мамочки.

К нам на лесосеку с той стороны оврага повадился приходить медведь. Встанет на задние лапы и рычит. Папа его застрелил. Потом из его мяса приготовили запеченные в печке окорочка. Через некоторое время из бочки стала пропадать солонина. Папа караулил несколько дней и в конце концов убил воришку. Это оказалась очень красивая рысь. А какие красивые там были глухари, я больше в жизни нигде никогда таких не видел.

Лес валили. Огромные сосны такой толщины, что пришлось спаивать две пилы, чтобы такую подпилить и распилить. Когда такая красавица падает, она и другие деревья за собой валит. Затем обрубают сучья, размечают на 3/4 аршина и эти кругляки колют большими колунами, и складывают большими поленницами длиной в несколько саженей.

В то время в Иркутске было очень много китайцев. Они ходили по дворам, кричали - "Аршинный Тряпка", у них на аршине висел большой узел с разными тканями, а другие кричали - "Таварь починяю", это сапожники, которые при вас ремонтировали любую обувь.