ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ВОЙНА

В рубашке родился

Шел уже 1941 год. 22 июня я во дворе нашей стоянки монтировал колесо, а репродуктор был выставлен в окно, чтобы не скучно было работать, и в 2 часа дня вдруг стали передавать выступление Молотова, где говорилось, что на нас напала фашистская Германия, а мне был выдан военкоматом талон, но которому я должен явиться на второй день после объявления мобилизации и команду при военкомате за № 55. Тут же приехал Борис Николаевич и велел подготовить «ЗИС-5», то есть Сашу Карлышева, снабдив его всем необходимым и емкостями для бензина, и отправить на сборный пункт, что я и сделал, а на следующий день пошел сам. Спасибо Борису Николаевичу, он по моей просьбе все мои вещи, кроме гитары, отвез в Москву и передал маме. Моего младшего брата прикрепили возить какого-то большого начальника при Главном штабе РККА, а старший брат был отправлен строить дорогу из Ирана на нашу территорию. Он поехал туда с женой, а потом его мобилизовали, и он был командиром пулеметной роты и погиб в 1943 году под Ровно, так сообщалось в извещении, т.е. похоронке, а о его жене Кате так мы ничего и не знаем.

Собрали из нас команду, не помню точно, но человек, наверное, 100, и отравили в Тарту. Нас выгрузили в Порохове и сказали, что сюда должна прибыть эстонская воинская часть и передать нам машины, но тут, якобы, немцы высадили десант, и его нужно уничтожить. Нас построили и выдали по одной берданке на двоих и по 10 патронов к берданке. Вызвали тех, кто был участником войны с Финляндией, разбили по 5 человек и отправили в и ближайшую местность. Мы уже двое суток ничего не ели и, блуждая по кустам, у небольшой деревушки обнаружили только ярославскую пятитонку, груженую ящиками с яйцами, и в деревянных ящиках шоколадные конфеты. Наелись сырых яиц с шоколадом, и нас начало всех тошнить, очевидно, оттого, что мы обожрались; и так, никого не обнаружив, вернулись к месту стоянки. На следующий день действительно приехали машины, водители эстонцы, по-русски не говорят, побросали нам машины, а они все разные, никто из наших водителей такие раньше не видел и спросить не у кого, что к чему.

Мне достался большой грузовик "Бедфорд", с очень большой кабиной и очень длинный, такой, что на наших узких дорогах на нем развернуться просто невозможно. Загрузили меня разным хозимуществом, которым командовал какой-то старшина, оружия никакого нет, но обмундирование дали, особенно были хороши сапоги - все кожаные и очень крепкие, они мне послужили очень долго. С машиной было плохо: ни запчастей, ни инструмента, а бой уже начал доходить и до нас, нас оттесняли ближе к станции Дно, и в одном месте я увидел такую же машину, кем-то брошеную. Я с нее снял бензонасос и нашел много разного инструмента, сейчас же заменил насос на своей машине, и мой "Бедфорд"

пошел по-настоящему. Он был очень низкий, но зато в кабине можно было лежать вытянувшись, а это важно для водителя. Тут немцы стали нас постоянно обстреливать, я ехал последним в колонне, а когда дали команду развернуться, дорога очень узкая, получилось, что я застрял и перекрыл всю дорогу. Ко мне подогнали трактор. Он стоял под углом, к моей машине радиатором, и я стал прицеплять его цепочкой к моей машине, но в это время на нас налетели самолеты, началась бомбежка. Я в этой суматохе только и помню, как из радиатора трактора брызнула вода, и потерял сознание. Очнулся, только когда меня стали класть на мою же машину, ее вытащили с помощью людей, так как тракторист был убит наповал, так мне рассказал солдат-санитар, который меня сопровождал с направлением в санбат. Оказывается, меня уже осмотрел врач и выписал направление, где было написано, что у меня перелом ребер: трактор скатился на меня и прижал к машине. У меня вся левая рука и левая нога были синие как сплошной синяк, и я совсем не мог двигаться.

Меня погрузили в «ЗИС-5», там лежали еще два безногих и один раненый в живот, и кругом в кузове были раненые, кто в руку, кто в ногу. Нас довезли до реки, и когда стали переезжать через мост, снова налетели самолеты, и началась бомбежка. Легко раненые соскочили, а мы, лежачие, лежали и смотрели, как все вокруг рушится от бомбежки, но в нашу машину не попало ничего, и нас сдали в медпункт, расположившийся в деревянном доме. Меня положили у окна, напротив большой русской печи, и когда снова налетели самолеты и стали бомбить, эта печь качалась так, что я думал - она завалится и засыпет нас, лежачих, а мы даже не могли никуда откатиться. Но тут снова приехали санитарные машины, нас повезли и погрузили в санэшелон. Меня нес на носилках, оказалось, наш начальник резинового цеха из Калинина. Он положил меня на пол теплушки на сено около нар. Это было между станцией Дно и Пороховым 18 июля 1941 года. Эти 45 км нас везли трое суток до станции Старая Русса. В течение этого времени нас то обстреливали, то бомбили, несмотря на то, что на вагонах были флаги и надписи с красным крестом. Раз при обстреле мне удалось кое-как передвинуться под нары, и туда, где некоторое время назад лежала моя голова, прошла пуля, пробив стенку вагона. За двое суток к нам никто не показался, даже попить не было, и только на третий день пришли девушки латышки, принесли воды и кое-какой еды, но они плохо говорили по-русски. В Старой Руссе нас погрузили в санэшелон и повезли в г.Рыбинск, но в Бологое на станции началась страшная бомбардировка, кругом все горело и взрывались цистерны, мы просто еле уцелели. Это было очень страшно, и кто выскочил из эшелона, так и остался на станции. В Рыбинске нас привезли в госпиталь, всех перебинтовали, пересортировали: нас, лежачих, снова погрузили в эшелоны и повезли в г.Томск. Наш эшелон с ранеными был там первым. Нас разместили в госпитале, бывшем институте, п/я БИН № 104.

Я после Финской войны уже год не курил, бросил, а тут давали четвертинку табака, не помню на сколько дней, куришь, не куришь - давали

всем, и табака накопилась полная тумбочка. Я попросил одну пожилую нянечку забрать этот табак, она поблагодарила и сказала, что поменяет его на хлеб, там уже стало туговато с хлебом, но нас кормили хорошо. А в следующий раз, когда я предложил взять табак, она отказалась и рассказала, что ее вызвал комиссар и сильно ругал и стыдил за то, что она обирает раненых. Комиссар нам сказал, что ему кто-то именно так об этом доложил. А табак продолжали давать. Конечно, нас все время обследовали, делали перевязки и лечили. Меня, например, обертывали бинтами и обливали гипсом - это была такая повязка, что после двух-трех дней начинался такой зуд под ней, что не давал спать. Были там и такие тяжелые раненые, что страшно было на них смотреть. Было в госпитале и кино, и артисты приезжали, вообще очень нам уделяли много внимания, за что так всех их хочется поблагодарить. Я стал поправляться, рука и нога зажили, только рука стала какая-то слабая, поднимать я ей не мог даже небольшую тяжесть. И когда я понял, что меня скоро выпишут и я поеду снова на фронт, и там могут убить и курящего, и некурящего, я снова закурил. Пробыл я в госпитале до декабря 1941 года, после чего меня отправили в Новосибирск в батальон выздоравливающих.

Инструктор по вождению и учитель

Приехав в Новосибирск, я решил сначала зайти к тете Кате и дяде Мише. Стою на трамвайной остановке, вдруг вижу: к остановке подходит мужчина, а это оказался Рудольф Петерсон. Его вместе с заводом эвакуировали из Ленинграда, нужно было быстро построить авиазавод, который назвали впоследствии Чкаловским. Рудольф приехал с женой и дочкой, сказал, что плоховато с продуктами. Договорились встретиться дня через три, мне тоже нужно было выяснить, как я устроюсь. Я повидался с тетей Катей и дядей Мишей и поехал в гарнизон. Там меня сразу направили в 626 учебный артполк, я сдал там все свои документы, и мы стали изучать 152 м/м гаубицу, довольно мощное орудие, но позанимался я там немного, всех шоферов стали переводить во вновь организующийся 22 учебный автополк, конечно, никаких увольнительных, в город никого не пускали. В городе уже стало плохо с продуктами, а у нас в гарнизоне в палатке торговали хлебом и кое-какими продуктами. Мне все же удалось встретиться с Рудольфом, я ему в нашей палатке покупал хлеб, и он мне был очень благодарен, так как ему еще не совсем хорошо удалось обустроиться. Он был классным токарем.

К нам в полк стала прибывать молодежь из глубинок Сибири. Здоровые, красивые парни, но совершенно неграмотные - ни читать, ни писать не умели. Казарма наша была рассчитана человек на 150, а их прибыло человек 500, очень плохо были одеты. Пришлось срочно делать нары из железных кроватей и теса в 4 этажа. Утром на поверке по форме 20, а это проверка на педикулез, т.е. на вшивость, их сразу отправляли в баню и дезкамеры, каждый день почти всех, пока их не обмундировали, затем сразу

на занятия. Меня определили инструктором по вождению, и, кроме вождения, поручили учить их читать и писать, ведь шофер не может быть неграмотным. Это нужно было делать по вечерам, когда заканчивались общевойсковые учения, т.е. изучение оружия, химзащиты, строевые занятия, а я, в общем, какой из меня преподаватель, я ведь закончил школу в 1925 году. Но ребята, попавшие ко мне во взвод, были на удивление усердны и очень скоро научились читать, писать и считать, а я старался, чтобы наше подразделение было не хуже других. Нас, младших командиров, часто собирали на политзанятия и на разный инструктаж, но мы ходили все с волосами, и вот один раз комбат на эти занятия вызвал парикмахера, и нас, голубчиков, всех подстригли под машинку.

Как-то у нас заболел помкомбата, который занимался по автоделу, и мне приказали его заменить, а я ведь и в водительском деле был самоучкой, но приказ есть приказ. Я стал ребятам рассказывать и про устройство автомобиля, и про правила дорожного движения по Москве, и всем очень понравилось. Сначала на занятие пришел комбат, а на второе занятие пришел комиссар полка, и меня сняли с инструкторов по вождению и приказали проводить занятия по технике и правилам уличного движения, выдали книжки и заставили составлять конспекты к занятиям. Мы хорошо оборудовали классы, сделав большую схему по электрооборудованию, схемы по устройству разных механизмов и по правилам дорожного движения. Кроме того, я сделал из дерева милиционера-регулировщика с подвижными руками и все типы машин и трамваев, их хорошо раскрасили, и заниматься стало легче. Также натаскали много разных деталей и агрегатов автомобиля, в основном по автомобилям «ГАЗ-АА», «ЗИС-5» и « М-1». И вот через 2 месяца - экзамены в ГАИ. Мои ученики все до одного сдали экзамены и по езде тоже, т.к. и по вождению у них было по 90 часов. Среди экзаменаторов была женщина капитан, а у меня во взводе был красноармеец с неблагозвучной фамилией. Направлял их к экзаменаторам я. Дошла очередь до этого красноармейца, я обратился к председателю комиссии, к кому его направить, а он говорит: "Только к Нинке", так звали капитана, а каждый экзаменующийся имел направление, в котором указывалась фамилия, имя и отчество, год рождения, оценки, полученные во время занятий, и он должен был зайти и доложить о себе по всей форме. Он зашел к ней и докладывает: "Товарищ капитан, красноармеец Бледище прибыл для сдачи государственного экзамена!". Она покраснела, смотрит в направление, а в нем именно так и написано и говорит: "Подполковник, это, конечно, твоя работа!", и все рассмеялись. А этот красноармеец был отличный сапожник и перешил мне сапоги, сделав их по тем временам модными, по модели "Джимми", и они мне прослужили до самой демобилизации.

Тогда была такая установка: красноармейцев, никакого отношения не имеющих к технике, обучать 3 месяца, трактористов, механизаторов - 2 месяца, а водителей автотранспорта без удостоверения - 1 месяц. К нам стали поступать уже побывавшие в боях, вылечившиеся, из батальонов для выздоравливающих, новые красноармейцы и сержантский состав. Кстати, и

мне присвоили звание старшего сержанта. Иногда выпадало свободное время, и я стал тем, кто попросит, ремонтировать часы, сделав себе разные инструменты. Цены в то время были сумасшедшие, например, сделать стекло и поставить стрелки в городе стоило до 500 рублей, а я сделал штампик и из лезвий безопасных бритв стал делать стрелки, стекла из плексигласа, и, конечно, ни с кого ничего не брал, но мне в благодарность все равно приносили махорку, сахар и даже хлеб, его не хватало, пайка была 600 г.

Нас, младших командиров, и в наряд выделяли дежурить на кухню в помощь дежурному офицеру по полку, ну, конечно, в такой наряд шли всегда с удовольствием, так как жратвы всегда не хватало. Например, были дни, когда утром давали на завтрак, как говорили, капусту с водой или капусту без воды, на обед - капусту с водой и капусту без воды, а ужин был как завтрак, ну, а на кухне все же что-то перепадало. Повара были больше все женщины. Как-то к нам поступил из госпиталя сержант, рост больше 2-х метров и крепкого телосложения, так комиссар полка на занятиях с младшими командирами сказал: "Я официально увеличить ему паек не могу, ну, а вы, по силе возможности, подкармливайте его. Ему ведь с его фигурой, очевидно, нужно три наших пайка". Он всегда подходил за добавкой. В одно из своих дежурств я был на раздаче. После обеда у меня остался резерв, и я ему дал бачок, в котором суп давали на 10 человек. Он съел, я ему - газик каши, тоже на 10 человек. Он все съел и говорит: "Спасибо тебе, я ведь первый раз, как из госпиталя вышел, наелся."

Как-то на занятиях с первым выпуском мне ребята говорят: "Сержант, ты вот нам все рассказываешь про Москву, но мы ведь никогда в нее не попадем, нас отправят на фронт", а я отвечал, что все это им только на пользу, и в январе 1942 года меня в сопровождении лейтенанта отправили в Москву, сдавать своих курсантов. До Москвы доехали хорошо, но были очень сильные морозы. После того как я сдал своих учеников, у меня появилась возможность заехать домой, трамваи ходили плохо. Когда я добрался, мамочка была дома, вхожу, а она сидит и печет из картофельной шелухи лепешки на голландочке, сжигая старый ломаный стул. Я, конечно, сразу достал свои новые брюки и ботинки и побежал на Арбатский рынок. Покупатель нашелся сразу, и мы забежали в подъезд 31 школы померять, а за нами милиционер, я его еле уговорил, чтобы он нас не забрал, он согласился за 300 рублей. Покупатель был студент, и все же он мне заплатил 3 тысячи, я побежал обратно на рынок, купил картошки, четвертинку подсолнечного масла, кусочек кеты и две буханки черного хлеба, а хлеб стоил 300 рублей буханка. У меня осталась тысяча, которую я отдал мамочке, а на следующий день по командировочному удостоверению получил сухой паек. В нем была копченая колбаса, сахар, пшено в брикетах и 3 буханки хлеба. Вернулся домой, а меня дожидается гостья, подруга тети Нюси, она работала где-то в гостинице и принесла мне в подарок пол-литра водки. На следующий день мне надо было быть в районе Тимирязевской академии. Трамваи туда не ходили, и мне пришлось идти пешком, со мной был еще один

боец. Там жила жена лейтенанта, с которым я приехал, ему нужно было напилить и наколоть для нее дрова.

После этого мы поехали обратно в Новосибирск. Ни Борю, ни Таню с Инной, они жили в Одинцове, я не видел. Когда я вернулся в Новосибирск, всех сержантов, кто преподавал, отправили в ГАИ сдавать экзамены на преподавателей. Мне сказали, чтобы я на экзамене держался как преподаватель, а экзаменаторы будут учениками. Технику я прочитал по всем трем машинам, по «ГАЗ-АА», «ЗИС-5» и «М-1», а по правилам движения все 32 главы, и мне выдали удостоверение шофера 1 класса, права на мотоцикл и удостоверение, по которому я могу по всем этим предметам преподавать на курсах по подготовке шоферов.

В Новосибирске есть речка Каменка, у нее очень высокие берега, и она как бы разделяет город и протекает перед нашим военным городком. Так вот, в ее берегах, как стрижи, эвакуированные накопали землянок и в них жили. Наше командование, чтобы увеличить жилые площади, решило выкопать в этих берегах и построить техклассы для занятий. И построили, обширные, очень удобные, с большой площадкой перед классами, где можно было даже заниматься строевой подготовкой. Поместили в них все оборудование, покрасили и провели электричество, и окна были большие, было светло.

В это время появился капитан, начальник оперотдела. Ему кто-то сказал, что я разбираюсь в мотоциклах, и он попросил помочь ему. У него новый мотоцикл "Красный Октябрь", но никто никак не может его завести, поэтому он хочет систему зажигания сделать по схеме «ГАЗ-А». И я до занятий и после возился с этим мотоциклом в течение недели и тоже не мог завести. Рядом с нашим полком были ремонтные танковые мастерские, и я все детали ходил проверять там на стендах, все вроде бы нормально, а он не заводится. Я все менял, ставил совсем новые детали - безрезультатно, хотя искра хорошая. И как-то раз, думаю, дай, заменю конденсатор. Взял другой со стенда и подвесил, и мотоцикл сразу завелся, хотя я перед этим проверял конденсатор мотоцикла и на постоянный и на переменный ток, и он показывал полную исправность (я его потом разобрал и обнаружил неисправность). Но факт есть факт - мотоцикл заработал. Капитан так обрадовался, что предложил мне назавтра поехать с ним в совхоз километров за 20 от города. Возвращаясь из совхоза, мы везли 2 решета клубники и какие-то документы, и не доехали всего 2 км, как снова вышел из строя конденсатор. Остановили встречную машину, водителем была женщина. Она дала нам конденсатор, и мы доехали благополучно. После этой поездки капитан выписал мне круглосуточный пропуск, по которому мне заправляли мотоцикл, и я мог в любое время выехать из гарнизона, только доложив ротному, что мне нужно отлучиться.

На 8 марта меня и сержанта Егорова, тоже преподавателя, за хорошую подготовку к экзаменам наших курсантов премировали билетами в Дом культуры авиачасти, и мы с Егоровым там на танцах познакомились с двумя сестрами, потанцевали, оказалось, что они живут на берегу Каменки, и

нам с ними обратно по пути. Конечно, мы их проводили и были ими приглашены в гости. Так я познакомился со своей будущей женой Валюсей. Она работала как техник-наноситель при аэродроме, обеспечивая сведениями о погоде вылеты, узнал, что у нее муж на фронте, и есть сын, который в Красноярске у родителей мужа, а тут она живет у тети Дуси, и когда мы с Егоровым пришли, нам сразу нашлась работа: я исправил электроутюг, наладил гитару, починил примус и поэтому очень понравился тете Дусе. Потом нам дали билеты в театр, и мы ходили с ними в "Красный Факел" на спектакль "Накануне", в следующий раз пригласили в наш гарнизонный Дом культуры, где выступали Кадочников, Черкасов, Боголюбов. К нам в клуб проходили и другие девушки, но их задерживали в проходной и заставляли выполнять разные работы по уборке, а с моим пропуском не задерживали, и я с Валюсей ходил не один раз. Однажды я заехал за ней на мотоцикле, но она, увидев меня, сбежала и попросила, чтобы больше на мотоцикле я за ней не приезжал. Сестричку ее звали Тонечка (это, кажется, двоюродная или троюродная сестра, потом жила в Колывани).

Осенью 1942 года мы полком ездили сначала на пароходе, а потом ходили пешком под Колывань, не помню - в совхоз или колхоз, помогать убирать урожай, на несколько дней. Работали с утра до вечера, а ночевали все на сеновале во дворе. Там были почти все женщины, мужики-то были все на фронте, а наши курсанты наскучались без женщин, и была кругом сплошная любовь... Кормили нас хорошо, были и свинина, и баранина, так нам не хватавшие в нашем рационе в части. По возвращении в часть мы стали заготавливать квашеную капусту. Были в земле большие бетонные резервуары и машина для резки капусты. В эти резервуары по лесенке спускались бойцы в резиновых сапогах и утаптывали там нарезанную капусту с морковкой, и, надо признаться, капуста получалась отменная.

Весной 1943 года мне вдруг поручили 60 девушек из соседнего женского автополка. Приводил их ко мне их старшина, и я стал с ними заниматься по устройству автомобиля и правилам уличного движения, и, надо отдать им должное, они были хорошо дисциплинированы, все с образованием не ниже 7 классов, очень быстро и хорошо все усваивали и на практических занятиях около машин всем интересовались. Инструкторы по вождению тоже о них хорошо отзывались, и я, конечно, очень хотел, чтобы из них получились хорошие водители, и они ко мне относились уважительно, всегда делились своими радостями и бедами, приносили мне махорочки, они ее получали, а курящих среди них я никого не видел.

Я с другими преподавателями устраивал, так мы называли, бомбежки. В разных подразделениях собирали даже по 2 взвода в один класс и вдвоем пли вчетвером задавали разные вопросы и сейчас же застявляли отвечать, а 1ак как вопросы были разнообразные и за ответы ставили оценки, все относились к ним очень внимательно и, если кто-то неправильно отвечал, другой должен был его поправить; это вызывало определенный интерес, и лучше усваивался материал. Вероятно, поэтому при сдаче экзаменов у нас почти не было оставшихся на второй срок обучения.

Весь наш сержантский состав неоднократно подавал рапорты с просьбой отправить на фронт, и поэтому как-то комиссар полка собрал всех младших командиров и вправил нам мозги, сказав, что это зависит не от командования части, а от вышестоящего командования. Будет такой приказ - и всех отправят, а пока мы должны еще лучше готовить водителей, в которых очень нуждается фронт. Весной 1943 года был получен приказ расформировать наш полк и весь состав отправить в г.Богородск, сначала в Гороховские лагеря, а затем в 6 учебный автополк. Ну, наши младшие командиры, опять подали рапорт об отправке на фронт, и тогда комполка построил всех и предупредил - никаких рапортов, а, если кто-нибудь еще подаст подобный рапорт, будет передан в трибунал и может быть расстрелян, как за отказ от выполнения приказа командования во время войны. Перед отправкой я попрощался со своей Валюсей, обещавшей поддерживать переписку со мной, где бы я ни был.

Шестой учебный автополк

Полк, в который мы прибыли, был очень большой, более 6 тысяч человек, и техника новая: "Студебекеры", "Джей-Си Бедфорда", "Шевролеты", "Виллисы", "Форды" - такие машины, которые мы не только не знали, но и не видели. Нас, правда, снабдили учебными пособиями и целую неделю занимались с нами, обучая новой технике. Тут я встретился со своим школьным товарищем Колей Захаровым. Он командовал комендантским взводом в звании старшины. Потом нас разбили на подразделения, и мы начали занятия с совсем молодыми бойцами, прибывшими к нам. Не обошлось и без разных приключений. Они прибывали к нам с большими "сидорами", так назывались мешки с продуктами, но жратвы всегда не хватало, и был случай, когда один другому откусил нос, и его пришлось везти в санчасть и пришивать нос. В другой раз старшина роты взял новых бойцов наводить порядок в каптерке. Один из них нашел запал для гранаты, ничего не сказав старшине, а утром перед подъемом был взрыв и страшный крик. Оказалось потом, что он из этой трубочки решил сделать мундштук, а трубочка взорвалась, поранив ему руки и живот. После этого на утренней поверке комроты сказал, что если кто-нибудь найдет хотя бы палочку, должен обращаться за разъяснениями к командирам.

Наша рота занимала небольшой двухэтажный домик, там были организованы техклассы со множеством экспонатов и пособий, заниматься было хорошо. Но среди курсантов попадались такие, которые боялись фронта, прикидывались все время непонимающими, и с ними приходилось дополнительно заниматься. Ротный как-то вызвал меня и говорит: "Как же так, ты, такой хороший шофер и преподаватель, и не можешь выучить этого дурака". Я отвечаю: "Очевидно, потому, что, как вы сами заметили, он - дурак", а ротный в ответ: "Он не дурак, он хитрожопый, и ты это учти". И этот "дурак", когда почувствовал, что вождение стало получаться и ему не миновать отправки на фронт, правда, с трудом, но стал обучаться.

В Новосибирске таких курсантов мне не встречалось.

Столовая наша располагалась в большой церкви. Там были столы, скамеек не было, и ели все стоя. Там было страшное количество крыс, и когда мыли полы, они, как дрессированные, стаями переходили на вымытые участки, лазили везде здорово, даже по электропроводке по потолку. Наряд на кухню выделяли человек по 60, в помощь дежурному офицеру одного младшего командира. Повара вольнонаемные, преимущественно женщины. На 6 тысяч нужно было 6 больших котлов, вмазанных в плиты, которые подтапливались дровами, а чтобы перемешать еду в котлах, были большие деревянные мешалки, вроде весла. С таким веслом в сапогах по плитам ходил человек и размешивал готовившиеся супы и каши. Была и механическая картофелечистка, но приходилось вручную вычищать глазки и поврежденные картофелины. Всем этим командовали младшие командиры, а также выдавали из каптерки продукты. И вот как-то раз я захожу с поваром в каптерку, и мы видим, как на бутылке с томатной пастой (а бутылка как из под молока с широким горлышком) сидит громадная крыса, опускает хвост в бутылку, потом облизывает и снова опускает в бутылку, и нисколько нас не боится, и съела уже больше полбутылки. Мясные продукты, правда, хранили в железных ящиках. Дежурный офицер только присутствовал и с врачом проверял на вкус обед и все питание, а сержанты и всем командовали, и были на раздаче, иной раз совсем не приходилось соснуть. Как-то после такого дежурства я построил наряд, выделил старшего и отправил, а сам иду и прямо на ходу засыпаю. Навстречу старшина ведет строй сержантов, увидел меня и сказал, что нужно срочно идти на политинформацию к комиссару полка майору Ушиканову. Это был очень строгий человек, но весьма образованный, на его занятия всегда ходили с удовольствием, он очень интересно все рассказывал о положении на фронтах, о всей стране, но был беспощаден, если при обходе подразделений части замечал какой-нибудь непорядок, например, лежащую под нарами метлу или лопату, сейчас же наказывал дежурного; его все и уважали, и боялись. По прибытии на занятия старшина ему докладывал о прибывших и отсутствующих. Я пришел, спросил разрешения присутствовать, он кивнул головой, и я сел на свободное место около печки и мгновенно уснул. Только услышал команду: "Встать! Можно покурить". Вышли во двор, покурили - и на занятия, а мне опять досталось место около печки, я только сел - и снова уснул и слышу команду: "Всем встать. Идти на построение. Сержанту Петрову остаться!" Когда все вышли, он говорит мне: "Объявляю вам 2 наряда вне очереди за сон на моих занятиях. Доложите комроты". Я стал оправдываться, что я с суточного дежурства и сутки совсем не спал, а он говорит: "Если бы я отпустил Вас к девочкам, Вы бы не уснули". Вот так я за всю службу в армейских условиях заработал первое и последнее взыскание. Я, конечно, ротному доложил, он обещал поставить оба наряда подряд, но мои курсанты меня подначили: "Товарищ сержант, что-то Вы часто стали дежурить!", и все рассмеялись.

В этом полку был драмколлектив, и меня пригласили в нем участвовать. Им руководил сержант, талантливый был малый, киноактер. Он

женился на дочке командира нашего полка, очень славной блондинке, тоже игравшей в нашем драмкружке.

По фронтовым дорогам: Румыния, Венгрия, Австрия, Чехословакия

В конце концов, после третьего выпуска, курсантов стали отправлять на фронт. За это время к нам приехал оперуполномоченный, которым оказался, теперь уже майор, новосибирский начальник оперчасти, у которого был мотоцикл. Увидев меня, он очень обрадовался, пригласил к себе пить чай и предложил помощь в случае необходимости. Я ему объяснил, что подавал рапорт об отправке на фронт, но мне отказали. Тогда он сказал, чтобы я встал в строй, когда будет построение для отправки на фронт, а он прикажет комбату, чтобы меня, если хочу, отправили. Так и сделали, и я со своими курсантами поехал в Москву. Разместили нас в Тушине, на улице, где сейчас Институт им. Курчатова, а тогда там было танковое управление. Нас всех построили, когда приехали, как их тогда называли, покупатели. Они ходили вдоль строя, всех опрашивали, а там было много молодых водителей из второго учебного автополка с практикой вождения от 3 до 5 часов, т.е. для фронта они совсем не подходили, их надо было еще учить и учить, они были совсем без практики, хотя теоретически вполне грамотны. Покупателем был командир Овченков в звании майора и помпотех, старший лейтенант, фамилию не помню, они набирали водителей во вновь формирующийся 284 отдельный батальон спецназначения. Дошла очередь до меня: "А ты, сержант, что тут стоишь, может, ты шофер?". Отвечаю: "Да, первого класса". "Виллис" знаешь?". - "Знаю, однако никогда на нем не ездил, но думаю, что поеду." - "Ты откуда?" - отвечаю: " Из Москвы". После этого они набрали еще человек 30. Привели они меня к "Виллису" и сказали ознакомиться с ним, пока они будут оформлять документы. Я стал заводить, а он не заводится; осмотрел, а у него совсем болтается карбюратор. Нашел ключи, в нем полно было любых инструментов и ящичек с запчастями первой необходимости, и инструкция на английском языке, хорошо, с русским переводом. Такой комплектации можно только позавидовать. Когда они вышли, машина была готова, я ее даже обтер, и мы сразу поехали. Помпотех спросил, как же я его завел, и я объяснил, что был отвернут карбюратор. Мы приехали в подразделение, в бараки, на Лесной улице. В бараках был наш штаб. Комбат дал команду, чтобы меня одели и обули во все новое обмундирование, выдали наган и все, что положено бойцу.

Тут уже была полуторка «ГАЗ-АА» и санитарная машина на базе «ГАЗ-АА», появился и врач, лейтенант, по имени Иван, фамилию я не помню, так началось формирование. Стали прибывать водители и сержантский состав. Среди сержантов из госпиталя прибыл сержант Кузнецов, я очень испугался, когда увидел его спящим с открытыми глазами, я подумал, что ему плохо и хотел идти за врачом, а он сильно храпел и проснулся. Оказывается, это у него с детства. Батальон сформировали в 3

роты, каждая рота по 3 взвода, во взводе 3 отделения; появились командиры рот и взводов. В каждом взводе была должность техника, он же был и помкомвзвода. К этому времени мы получили еще 3 мотоцикла "Харлей Дтидсон" с колясками, для каждой роты по мотоциклу. Комбат говорит мне: 'Завтра мы с тобой поедем в город в Сандуновскую баню". Приехали, разделись, попарились, помылись, и он обращается ко мне: "Пойди, принеси но кружечке пива", кружечка стоила 75 рублей, а у меня было всего 150, и я их истратил на это пиво, а майор рассказывает, что до меня у него был шофер, который всегда его обеспечивал и выпивкой, и закуской, и его не интересует, где и как тот все это доставал, и я должен быть не хуже того шофера. Потом спрашивает: "Где ты живешь? Поедем к тебе", ну, я и привез ею к нам. Мамочка моя была очень рада, Таня, Борина жена, в то время жила с Инночкой у своих родителей в Одинцове. Ему все у нас очень понравилось, а мне тем более, я мамочку не видел с 1942 года. Она за это время стала работать в аптеке кассиршей, а Боря сначала работал при Горвоенкомате, потом стал возить какое-то начальство из Комитета Обороны, но из-за девушек проштрафился, и его отправили на фронт, где он и пропал без вести. Сколько после войны я ни писал, пытаясь узнать об его исчезновении, мне все время отвечали, что о его нахождении ничего не известно. На Ваню пришла похоронка, в которой сообщалось, что он был командиром пулеметной роты и погиб, похоронен под г.Ровно. Так я остался без отца и братьев, один с мамочкой, которая, будучи членом Осавиахима, во время войны получила значок отличного стрелка, а ей уже было около 60 лет.

Батальон продолжали формировать, стали выставлять караулы, а комбат все больше фокусничать. Например, идет утром в подразделение, часовой знает его и не задерживает, а он приходит, строит батальон и говорит: "Гак к нам любой диверсант может пройти, пропускают без опроса и вызова начальника караула"; на следующий день часовой его не пропускает, он опять строит батальон и теперь говорит: "Какой же это часовой, который не знает своего командира части!". Как-то раз майор, т.е. комбат, с помпотехом приказали отвезти их на Малую Бронную. Привез, они меня отпустили на 2 часа, и я поехал домой. Вернулся через 2 часа, а их все нет, я ждал долго, наконец, выходят оба пьяные и говорят, чтобы я вез их к себе домой. Ну, я привез, а он просит, чтобы я достал еще пол-литра, а у меня ни пол-литра, ни денег на покупку нет. Мама угостила их чаем, а я сдуру рассказал, что был судим и отбывал срок, он и взъелся. Потребовал ключи от машины, сказал, что поведет ее сам. Я, конечно, за руль его не пустил, и он сказал, что отдаст меня под трибунал за невыполнение приказа, а когда я их привез, вызвал караул, и меня посадили на гауптвахту. На вторые сутки ко мне на губу пришел наш парторг, старший лейтенант Аристов, и стал спрашивать, за что майор меня посадил. Я все ему рассказал, и тут же ко мне пришел наш оперуполномоченный, тоже стал меня обо всем расспрашивать и сказал, чтобы я принес все свои документы. Меня выпустили, я съездил домой, привез все документы: об освобождении, об участии в Бессарабской кампании, в Финской войне, справки с мест работы в Калинине. Этот

оперуполномоченный был не то узбек, не то таджик. Познакомившись со всеми документами, сказал, чтобы меня выпустили с гауптвахты, и тут появились наш комиссар батальона, майор Ефремов и старший лейтенант Струлев, командир первой роты, и выпросили меня на должность техника первого взвода, нужно было уже ехать получать "Студебекеры" на завод ЗИЛ, где их собирали, а водителей, умеющих ездить на них, не было. До тех пор, пока не получили первые 10 машин, так никто из водителей на них и не ездил, а они с очень сильными тормозами, и пока мы доехали до Тушина, три машины разбили, хорошо, что не особенно сильно. На следующий день совместными усилиями все исправили. Так, наученные горьким опытом, поехали за следующей партией, получили и прибыли без поломок. С завода ЗИЛ мы получали "Студебекеры" с бортовыми кузовами, сделанными у нас, без всякого дополнительного оборудования. Позже я получал машины, идущие к нам через Иран. Эти машины были замечательные, кузова заделаны железом и из очень хорошего дерева, с полным оборудованием и полностью со всеми тремя ведущими мостами и лебедками, и мне во взвод достались пятнадцать машин. За время формирования снабдили все машины шанцевым инструментом, и я организовал размещение шанцевого инструмента на бортах кузовов, чему последовали и другие взвода. В то же время я на мотоцикле обслуживал всех командиров в нужных поездках по городу, обучал вождению тех водителей, у которых почти не было практики, и осваивал эти замечательные "Студебекеры". У нас уже появилась и санчасть с хорошей сестричкой Машей, и рота Р.Т.О., и цистерна бензозаправка.

В роту прибыли помпотех, лейтенант Литош, и комвзвода лейтенант Митюшкин. Это были танкисты, их направили к нам после госпиталя. Они были ранены, и у обоих раны еще плохо зажили. Литош в левую руку, так и не зажившую до конца войны, а Митюшкин в правую, она у него совсем почти не сгибалась. Он стал моим комвзвода, а когда ротный стал помкомбата по строевой части, Митюшкин стал нашим комроты. Это были очень хорошие командиры, они ведь уже побывали в боях и знали что к чему, не то что те воображалы, с которыми начиналось формирование. Два раза мы ездили в лес, рубили деревья и продавали их в ближайших деревнях, а деньги передавали начальству, но все такие дела сближали бойцов. У меня во взводе было три москвича, я даже сумел получить для них увольнение повидаться с родными. Один из них, Володя Баженов, стал комиссаром роты. У него был очень приятный голос, и он хорошо пел.

Когда все было готово, нам дали задание привезти танковые тралы из местечка Березанка, это за Калининым, недалеко от станции Бологое. "Студебекер" был рассчитан на полтонны, но он впоследствии всегда работал с большой перегрузкой. Трал представлял собой вал, на котором укреплялись большие звездочки. Эти тралы крепились к танкам в передней части и, когда звездочки натыкались на мину, она взрывалась, не причиняя вреда самому танку. Тралы были очень тяжелые, и на автомашину грузили по полкомплекта. У нас был водитель, который плохо видел, я удивлялся, как он прошел медкомиссию, но зато он был очень хозяйственный и

исполнительный. Случилось так, что он наехал на какое-то препятствие, и на одном заднем мосту сорвало заклепки на чулке, и колеса стали выходить, сдвинулись с положенного места, поэтому его груз перегрузили на другие машины. Меня оставили ремонтировать его машину и сказали ехать в расположение части, если не удастся догнать. Так мы доехали до небольшого населенного пункта, спасибо, там была кузница, и стали заниматься ремонтом, все разобрали, но такие заклепки сделать было нельзя, и я додумался снять с каждого моста по болту. Удалили старые заклепки и поставили чулок моста на эти болты, все остальное поставили на место. Нашли НЗ, немного отдохнули. Денег у нас не было, даже купить что-нибудь поесть, мы поехали, а по дороге пассажиров сколько угодно, так как транспорта по дорогам в то время двигалось мало, и мы стали подвозить по пути людей, и нам подбрасывали и деньги, и кое-что покушать. Шофер сидел с пассажирами и собирал, что давали, так у нас появились деньги и еда. Все пассажиры знали, сколько с них брали гражданские водители, и платили, а мы ничего об этом не знали, но раз давали, он и брал, и все нас благодарили и предупреждали, где КП и, не доезжая этих пунктов, останавливали и сами выходили, поэтому до Москвы нас никто не задерживал. Но у самой Москвы на КП нас задержали, а у нас, кроме путевого листа и водительских удостоверений, ничего не было; нас сопроводили в комендатуру, где, кроме удостоверений, отобрали карабины, и у меня был отличный нож, который я сделал, когда мы были в г.Дзержинске на танковом ремонтном заводе, я ею отковал и сделал наборную ручку, хорошо отполировал и сшил ножны, он выглядел как настоящий финский нож, за который мне давали по тем временам большие деньги - 1000 рублей; сняли ремни и отправили на гауптвахту. На следующий день меня вызвали к коменданту в звании майора. Я ему доложил все, как есть, и попросил позвонить в часть, чтобы за нами приехали, а он сказал, что никуда звонить не будет, кому надо - сами нас разыщут, и снова нас отправили на гауптвахту. Вечером во всей комендатуре погас свет, к нам пришел сержант и спрашивает: "Кто может исправить предохранитель, к майору!". Ну, все молчат, тогда я пошел. Майор спрашивает: "Можешь сделать?", я отвечаю: "Попробую, только вы сначала позвоните в нашу часть", а он как заорет: "Да я тебя сейчас расстреляю за невыполнение приказа!", а я говорю: "Расстреливайте, если у вас есть такое право", - а он: "Сейчас я тебе покажу, какое у меня есть право", - и отправил обратно на губу. Вскоре снова пришел за мной сержант и отвел к майору. Я сказал: "Звоните при мне, и я тогда пойду исправлять". Он набрал номер и попал на нашего помпотеха, я ему доложил обо всем, и он обещал прислать за нами ротного, а я с сержантом пошел со свечами к распределительному щиту. По инструкции этот шкаф можно вскрывать только в присутствии не менее чем двух человек. Там нашли контрольную лампу, и я увидел, что оба предохранителя сгорели, а у нас нет даже резиновых перчаток. Пришлось идти к машине, у нас была камера, которую я разрезал и, используя ее, начал ремонтировать вставки, но проволока была миллиметра три толщиной, первую вставку поставил, а когда ставил вторую, свет вспыхнул, и сразу

обе вставки опять сгорели, возможно, где-то было короткое замыкание, а возможно, просто большая нагрузка, здание было очень большое. Хорошо, нашли еще проволоку, я решил попробовать в две нитки, поставил, и свет появился. Я сказал сержанту, чтобы он обошел все помещение и, где можно, выключил свет. Нас с гауптвахты выпустили, а утром за нами на мотоцикле приехал мой комвзвода с документами. Комендант все нам вернул, кроме моего ножа, и сказал, что нож мне не положен, а если и положен, то специального образца, и еще поинтересовался, почему у меня три водительских удостоверения. А у меня первое - удостоверение водителя первого класса, второе на мотоцикл, а третье преподавателя. Я ему все объяснил, а он говорит: "Молодец, что не побоялся расстрела!"

Тралы были доставлены в танковую часть, все были в сборе. Вскоре нас погрузили, и мы поехали в Молдавию под Яссы. Когда мы туда прибыли, уже начали созревать фрукты, было тепло. Мы расположились, не помню как назывался этот населенный пункт, все были рады, что можно уже спать прямо в кузове, а не в кабине, натаскали в кузова соломы, а в ней оказалось такое количество блох, что не только спать, а даже сидеть было невозможно. Блохи залезали везде, страшно кусались, а у большинства водителей были ботинки и обмотки, и приходилось их разматывать, чтобы достать этих паразитов, а солому пришлось сжечь.

Так как наш батальон предназначен был возить горючее, т.е. бензин и солярку, и у машин выхлопная труба должна быть под передним крылом, чтобы в случае утечки топлива от выхлопа не возникло загорание, нам приказали переделать, т.е. перепаять глушители и трубы под подложку и крыло, поэтому пришлось снимать их и перегибать трубы. Раздобыли переносное горно, а топливом были только вышелушенные початки кукурузы. Это была сложная работа. Кроме того, нужно было продолжать обучать водителей, учить ездить, так как они еще не совсем освоились с этими замечательными машинами, да еще дали несколько контейнеров, которые нужно было укрепить на бортовые машины емкостью по полторы тысячи литров. Их ставили по 2 штуки на машину, так как мы перекачивали горючее из железнодорожных цистерн, а часть получали в бочках емкостью по 200 литров.

Очень хочется рассказать об одном человеке. Был у нас в роте отличный старшина. Соберет нас, младших командиров, всех опросит, что нужно для водителей, все запишет и сделает. Организовал баню, дополнительное питание. Он сделал помощником того водителя, с которым я был в Березанке, и, если колонна готовилась в рейс, этот бывший водитель с ведерком ходил по колонне и всех снабжал хлебом с кусочком сала, так что, если мы где и задерживались, у нас всегда было, что перекусить. Он хорошо умел налаживать отношения с мирным населением, очень быстро устанавливал контакты на румынском, венгерском и немецком языках. Он ходил с записной книжечкой, все записывал и быстро обо всем договаривался. Соберет женщин, они нам постирают, почистят картошку, он их по-своему благодарил, сумел даже для них организовать киносеанс, это уже в Австрии.

У нас все было готово, машины загружены бензином и соляркой, ждали приказ о начале наступления, так как мы должны были двигаться за нашей армией. Мы доехали до места, где должны были ждать приказ. Там к нам подъехали бензозаправщики на нескольких машинах-цистернах, и была команда слить им топливо из наших цистерн. Когда все было организовано, меня вдруг окликнули и бросились обнимать. Это были мои ученики, самый первый выпуск 1942 года, 15 человек. По прибытии в Москву их посадили на санитарные машины, они работали при госпиталях, перевозя раненых, и сказали, что все время меня вспоминали. Им очень пригодились мои занятия, когда я рассказывал им о Москве, и теперь они были очень рады меня видеть, поэтому, пока сливали топливо, сварили баранину, притащили канистру со спиртом и начали нас угощать. Тут подъехали комроты и мой взводный, их тоже усадили и рассказали, по какому случаю ребята все это устроили. Они сказали, чтобы мы только не переусердствовали, выпили с нами, а мне было велено доложить по окончании всех процедур. Ребята рассказали, что после санитарок их посадили на эти заправщики и отправили в нашу 6 танковую армию, где их закрепили за дивизионами танков, а так как армия двигается быстро, они не успевают с заправкой, и нам придется им помогать. Так и получилось, что мы часть топлива сливали, заправляя прямо танки, и снова ездили к железнодорожным эшелонам, и снова сливали или в танки, или в их заправщики.

Вскоре, не помню точную дату, после сильнейшей артподготовки мы с очень большой скоростью пошли за танками. Кругом все, что могло гореть, горело, а так как стояла сухая погода, была ужасная пыль, так что совершенно было не видно впереди идущие машины, пришлось увеличивать интервалы между машинами. А кругом валялись трупы убитых немцев, и было много наших солдат. Я не помню точно, но продвинулись мы тогда, наверное, километров на 100, и двигались все вперед и вперед по направлению к Бухаресту. Тут нам объявили, что Румыния прекратила сопротивление, и ее воинские части будут вместе с нашими войсками очищать от немцев Румынию. Мы остановились под Бухарестом в местечке Штыфанешти. Здесь нас построили и объявили, что у нас будет новый комбат, майор Романов, а старого комбата сняли за пьянку и издевательства над подчиненными. Не знаю, кто доложил новому комбату обо мне, но он, подъехав ко мне на "Виллисе", приказал сесть к нему за руль, и мы поехали в какую-то усадьбу, где в сарае стояла без колес совсем новая машина "Форд-Седан". Мы его осмотрели, с него был снят распределитель и карбюратор. Нашли слугу хозяина машины. Хозяин сбежал с немцами, а этот слуга показал нам, где спрятаны колеса, но об остальном он не знал, однако рассказал, что можно приобрести в ремонтной мастерской. Комбат оставил мне 2 бочки бензина, приказал все оборудовать и догнать, а часть пошла дальше. Хорошо, что этот слуга прилично говорил по-русски, иначе мне была бы полная труба. Я по-румынски не знал ни слова, и денег у меня не было, а нужны были леи. Я с этим слугой за 50 литров бензина в мастерской все достал, а инструмент в "Форде" был, и я на следующий день уже был готов ехать. И, опять же, за

бензин мне дали несколько монет. Я совершенно не знал, что сколько стоит, а там были монеты по 50 и 100 лей и еще какая-то мелочь. У меня на эту машину не было никаких документов, а за нами уже шли подразделения, называемые трофейщиками. Они, если кого увидят на машине или мотоцикле, а документы на них не оформлены, то их отбирали.

Когда я выехал из Бухареста на трассу, меня остановила хорошенькая блондиночка в форме лейтенанта и попросила, если я еду в сторону фронта, ее подвезти. Я сказал, что это не положено, а она рассмеялась и предъявила мне документ, удостоверяющий, что она следователь военного трибунала. Я ее посадил, и, когда меня на КП остановили, она предъявила свой документ, ей козырнули, и дальше мы ехали без приключений. В небольшом селении остановились что-нибудь купить покушать, и тут женщина-румынка несет целую корзину прекрасных груш бера, а я не знал, сколько ей за них платить, дал 50 лей, и она отдала все груши с корзинкой и, уходя, все время кланялась. Лейтенант купила какие-то булочки, мы выпили в лавочке кофе и поели сосиски, а груши были такие сладкие, что мы смогли съесть только по три штуки. На рассвете мы проснулись с ней в обнимку, и она мне созналась, что я ей очень понравился. Когда доехали до указателя в ту воинскую часть, куда она ехала, мы с ней распрощались, но я так и не помню, как ее звали, помню только, что она из Ленинграда.

Вскоре я добрался до нашей части. Комбат был очень доволен, и на этом "Форде" я возил его два дня, а потом он приказал пересесть на "Виллис", и я его возил еще несколько дней. Он очень был строгий, но справедливый, и я никогда не слышал, чтобы он на кого-то закричал. В моем взводе не было командира, так как мой взводный стал командиром роты, а наш ротный стал замкомбата по строевой службе. Когда мы стояли, нас хорошо кормили, так как старшина организовал хорошую кухню. Был у нас отличный повар, а ребята из рейса привозили то поросеночка, то барашка, и к нам стали приходить кушать все командиры. Этот повар рассказывал, что у него на Украине сожгли жену, двух дочерей и дом, и он очень хочет за это рассчитаться с немцами. Очень жаль, но он во время боев у Секешфехервара попал между двух машин, и его раздавило насмерть, не дожил посчитаться с немцами. Был он также хороший шофер.

Комбат любил быструю езду и все говорил: "Давай, давай!". Как-то мы объезжали места, где должен был сосредоточиться наш батальон, дело было в Карпатах, прошел дождик, и было очень скользко. Нам встретилась какая-то воинская часть и перекрыла дорогу. Я стал притормаживать, и "Виллис", ударившись о бордюр, перевернулся и выкинул нас метров за двадцать от дороги под откос и улетел дальше, а мы только ушиблись, да я разорвал штаны. Вылезли на дорогу, комбат попросил бойцов спуститься к "Виллису" и поставить его на колеса. Я выехал на дорогу, с машиной ничего не случилось, комбат сел, и мы поехали дальше.

Вскоре ребята пригнали брошенный немцами наш «ЗИС-5»-фургон, очень хорошо отремонтированный, и наш старшина обзавелся, что называется, собственной каптеркой и транспортом, а еще шикарной

спецмастерской "Бюссинг-дизель" с замечательным оборудованием: там были токарный, шлифовальный и сверлильный станки с приводом от спецмотора и, кроме того, оборудование для подключения всего этого к сети любого напряжения, в общем, не машина, а мечта! Я еще подумал, вот бы такую машину в любой колхоз или совхоз - прямо клад. И вдруг комбат приказал РТО все оборудование снять, и в этом кузове, переставив его на "Студебекер", сделали штаб из двух комнат, где он поселился вместе с прибывшей к нам врачихой, очень симпатичной женщиной. К нему в это время прибыл старший сержант, новый шофер, а я перешел опять к себе во взвод.

У меня не было командира взвода, а во втором взводе появился младший лейтенант, ленинградец, такой комик, что только завидев его, все начинали смеяться, хотя он еще ничего не сказал, очень остроумный и находчивый, и появился у нас почтальон, он ездил и как курьер на мотоцикле. Как-то раз едем с комбатом, и видим, на боку лежит большой "Бюссинг", а рядом стоит с мотоциклом наш почтальон. Он тут же рассказал нам, что у него плохо держат тормоза, и он ударил этот грузовик в колесо, а тот от удара перевернулся, ну, все тут посмеялись. Комбат остановил два "Студебекера", зацепили тросами этот грузовик и поставили на колеса.

Мы шли за двигавшейся вперед армией, изредка останавливаясь и разных населенных пунктах на 2-3 дня, перевозя горючее и заправляя танки. Нам выдали ручные насосы, но они очень медленно качали, и один водитель придумал привод от заднего колеса, получилось здорово. Так оборудовали две машины, и дело с перекачкой пошло быстрее. Когда разоборудовали "Бюссинг", мне достались тиски и тумба с инструментами. Тиски я установил на заднем борту, так как много было разных работ, особенно много приходилось ремонтировать колеса. В "Студебекере" большое количество колес, 10 баллонов, и в них постоянно попадали то патроны от разного оружия, то подковы, и даже был случай, когда влез снаряд от 20 мм авиапушки, а если хотя бы один баллон спустит, ехать нельзя, так как он трется бортами о соседний и загорается. Мы приспособились снимать диски с подбитых и сгоревших "Студебекеров" и одевать на них резину с немецких брошенных пушек, так что в каждой машине было по три-четыре колеса в запасе. Это нас очень выручало, и мы также научились вулканизировать камеры.

Передвигаясь по дорогам, мы уже знали: если над нами пролетел разведчик, «Хейнкель-111», его называли "рамой", он имел два фюзеляжа, то через 2-3 минуты шли «Фокке-Вульфы» или «Мессершмитты», и нас будут бомбить. Нужно было как можно быстрее рассредоточиться и, если есть близко зелень или какие-нибудь строения, скрыться, но не всегда это удавалось. Один раз они на нас напали на совсем открытой местности и начали бомбить, а со второго захода расстреливать из пулеметов, и у моей машины загорелся борт, а я бегал, разгоняя уцелевшие машины. Но на счастье, пока я бегал, ребята забросали песком мою машину, хорошо еще, что она была загружена соляркой, а, если бы был бензин, едва ли удалось

затушить. Немцы очень охотились за бензовозами, и мы нередко подвергались таким бомбежкам, но пока все шло благополучно.

Мой взвод был дружный, но, тут надо отметить, были и очень интересные водители. Алексеенцев, почтенный водитель, со стажем с 1927 года. Я к его машине даже никогда не подходил. У него всегда было все в порядке, он был большой чистюля, например, все ложку носили за голенищем сапог, а у него была только в котелке, и он не особенно дружил с молодежью. Были два водителя - страшные картежники. Оба белорусы. Панченко -молодой, Пашковский - пожилой, и оба жуликоватые. Водитель, ефрейтор Женихов, его называли стукач, так как, если, с его точки зрения, что-то было не так, он сейчас же докладывал командованию. Очень интересный москвич Кулешов, с железными нервами. Помню, был налет, а он в это время накачивал баллон, все попрятались в укрытие, а он качает, как будто ничего не происходит. Со мной служил очень услужливый, небольшого роста, но очень сильный Газис Рахматулин, специалист резать барашков, и всегда мне говорил, что, если его родственники узнают, что он ест свинину, его проклянут. Когда я садился за руль, он укладывался на сиденье клубочком, отдохнуть.

Нас перебросили в этих горах в небольшой городок Алба-Юлия, в 8 км от городка Дева. Это интересный городок, расположенный вокруг высокой пирамидальной горы, в которой размещалось бензохранилище. Пока мы были в Алба-Юлия, там была мирная жизнь. Я с ротным поехал в городок на мотоцикле, встречать колонну нашего батальона на КП. Узнали, что она прибудет часа через три или четыре, и поехали по городку. Видим: стоит «Т-34», ствол пушки придвинут к двери, а со второго этажа танкист кричит нам: "Здесь только одна девочка, остальные ушли на обед", а нас шесть человек. После такой встречи поехали дальше. Видим скверик, а вокруг него стоят кабинки для девочек, и наших бойцов и командиров полным-полно. Тогда мы поехали по магазинам, накупили печенья, конфет, фруктовой воды, вина, колбасы, только вышли из магазина, и к нам подходят две хорошенькие девочки с повязками на руках. Оказалось, это француженки, и, потолковав с ними, частью на пальцах и с помощью некоторых вспомнившихся мне слов, мы поняли, что их освободили наши из концлагеря, и они хотят кушать. Мы стали их угощать, а они попросили их покатать. Ротный сел на багажник, их посадили в коляску, и мы поехали за город, где в зарослях виноградников очень хорошо провели время. Потом отвезли их в город, встретили приближающуюся колонну наших машин и повели их в наше расположение. На следующий день, так как у меня не было контейнеров, отправили в Деву загружаться топливом. В этом бензохранилище нам стали выдавать топливо в двухсотлитровых бочках, их нужно было по слегам закатывать в кузова. Машину загрузим, отгоним, а другую подгоняем. В это время налетели "Фоккеры" и начали по-страшному бомбить и обстреливать. Румыны все разбежались, и мы все грузили сами в этом аду. Я смотрю - нет Рахматулина, а он отгонял очередную машину под окружавшую хранилище зелень, подбежал к нему, а он спит, уткнувшись в руль, я стал его материть, а он

услышал и говорит: "Тудыть, его мать, этот Гитлер, я седьмые сутки совсем не спал", и побежал, он очень здорово раскатывал бочки по кузовам машин. Тут выдавали на каждую машину запасные пробки к бочкам, прокладки и ключ. Нас это очень удивило, так как мы обыкновенно свои бочки закубаривали деревянными клиньями. Когда бомбежка кончилась, появились румыны, я подписал накладные и поехал в свою часть, а там уже все было готово, началось снова наступление с предварительной артподготовкой.

Мы опять поехали вслед за танками и остановились только в Венгрии в местечке Хатван. Это железнодорожная станция. Мы остановились, батальон сосредоточился у этой станции в форме буквы П. Меня назначили дежурным по части. Дело было к вечеру, и вдруг в наше расположение въехали три "Катюши", это ракетные установки. Расположились в центре нашей стоянки и стали разводить костер. Я подбежал к ним и говорю: "Сейчас же затушите костер, кругом машины с горючим, и, если нас обнаружат фрицы, начнется бомбежка!", а их командир - на меня с автоматом. Я бросился в штаб, рассказал начальнику штаба, в чем дело, он скомандовал комендантскому взводу, и мы побежали к стоянке. Начштаба разбросал костер, а их лейтенант спрашивает: "Как же нам быть? Мы уже сутки не ели". Начштаба указал им на сторожку, она была без дверей и окон, но с печкой, и он посоветовал им занавесить проемы палатками и готовить все, что угодно. После этого инцидента я проверил все посты и пошел немного отдохнуть, так как сказали, что с утра будет артподготовка, и мы должны быть готовы к рейсу. Часов в пять утра я снова пошел проверять посты, и, когда проходил мимо сторожки, меня окликнули ракетчики: "Старшина, зайди, с нами перекуси, чего с нами воевал!". Я зашел, у них на плите целый противень жареной картошки с бараниной, у меня слюньки потекли. Они мне подают кружку и говорят, что в ней неразведенный спирт. Ну, я вижу, стоит белое эмалированное ведро с водой и рядом бидон. Я выдохнул, выпил полкружечки, зачерпнул из ведра и стал запивать, а это тоже оказался спирт. После этого я чуть не загнулся, а они все рассмеялись и дали большой половник воды из бидона и еще скорее картошки с хлебом. Потом они уехали, а я сдал дежурство. Стала появляться наша пехота и другие воинские части.

За нашей стоянкой ребята обнаружили большой винный склад. Там на козлах стояли бочки с разным вином и три большие дубовые емкости, сверху закрытые тесом, и солдаты, а их было очень много (хозяева, как видно, сбежали с немцами), конечно, бочки быстро все опустошили и принялись за эти емкости. Поскольку забраться на них невозможно, стали делать так: выстрелят в чан, подставляют котелок и уходят, а вино все вытекает, и так до самого дна. Наделали дырок и пили, сколько хотели, а остальное вино вытекало прямо на земляной пол. Нашим шоферам пить было нельзя, так как ожидали рейс, но ребята все же несколько бочонков с вином погрузили.

После очень сильной артподготовки началось наступление. Нас разбили на маленькие подразделения, и я со своим взводом двигался в

сторону населенного пункта Каль. Здесь скопилось очень много воинских частей и только одна зенитная установка. Образовалась пробка, но кругом болота, и выбраться из этой пробки было трудно. Нас обнаружили фрицы, налетели "Фоккеры", штук десять, и начали нас бомбить и обстреливать. Конечно, было очень много раненых. Я забежал во двор небольшого домика, а бомба попала в домик и разнесла его в щепки. Я упал и, очевидно, только благодаря этому уцелел, а самолеты повторяют налет за налетом. Один самолет зенитка подбила, но раненых и убитых было много. Тут появился ротный и приказал мне двигаться любыми путями в населенный пункт Вац, так как там стоят танки без горючего. И мы через огороды и тропинки, через болото, окружающее поселок, перебрались при помощи лебедки. Сначала протащили одну машину, потом стали вытягивать другие, и при помощи одного мадьяра, местного жителя, он говорил по-русски (был военнопленным в Империалистическую войну), который показал, как нам добраться до дороги, а до Ваца было километров 30-40, мы к рассвету добрались. Приехав туда, нашли наш заправщик, он как-то добрался раньше нас, и тут подъехал начальник тыла на "Виллисе", генерал-майор Петренко, с адъютантом, и спрашивает: "Кто привел колонну?". Я ему все доложил, он рассказал, где танки, приказал их заправить и приказал адъютанту всех нас наградить; "А старшине - звезду!", т.е. мне. Это была моя первая награда.

Вац очень небольшой и красивый городок. В центре замечательный сквер, и вокруг домов много зелени. Танки мы заправили, а оставшиеся бочки сложили в центре сквера, машины расположились все под зеленью. Тут подошла пехота, и охрану бочек передали им, а к нам стали прибывать машины нашего батальона. Мой взвод разместился в доме напротив сквера у бывшего полковника. Старик тоже был в России и неплохо говорил по-русски. Ребята где-то добыли поросенка, килограммов на 40. Мы все это время почти совсем не ели, и полковник пообещал приготовить нам ужин, если мы зарежем этого поросенка. Но из наших никто не умел резать, наконец, Петрович решился. Положили поросенка во дворе, и Петрович немецкое шило, а оно как нож, воткнул в него, а поросенок вырвался и с ножом начал бегать по двору. Не помню кто, но уложили его из автомата, и выяснилось, что Петрович воткнул нож под правую ногу, а нужно было под левую. Потом опалили паяльной лампой и разделали, начистили картошки, и полковник замечательно нам все приготовил, а из ребрышек пожарил такие сухарики, прямо, по его выражению, к чаю. Вино у нас было, и мы здорово поужинали. Только улеглись и стали засыпать, как слышим: над нами летит разведчик. Не знаю, как он увидел, но сбросил бомбу прямо в бочки, что были сложены в центре сквера. Тут и началось... Все горит, ему все стало видно, и он начал бомбить кругом. Часть машин, которые удалось завести, стали загонять в переулки, а некоторые пришлось толкать буксиром, так как осколками у одной пробило кабину и щиток приборов, у другой коробку передач, а на моей машине срезало половину тисков, которые были привернуты к заднему борту, другие машины тоже пострадали, и мы два дня и две ночи ремонтировались.

Часть машин уже направилась в Будапешт, там тоже требовалось горючее. В Пеште я сначала разыскал свои три машины. Проезжая по улицам города, видел на крыше дома подбитый самолет. Мне очень захотелось в туалет, и я остановился около одного совершенно разрушенного дома, оправился, и вдруг увидел на стене надпись, сделанную кровью "Здесь ничего не трогать. Здесь мне спасли жизнь", и тут же в этих развалинах появилась мадьярка и стала меня приветствовать, а я готов был сквозь землю провалиться. Двигаясь по городу, видел, как мадьяры отрезали от убитых лошадей куски конины для еды. В Будапеште шли тяжелые бои, и они были блокированы, там не было питания у населения, и видел наши пехотные кухни и к ним огромные очереди из жителей, их подкармливало наше командование. Я нашел Женихова. Он расположился в шикарной квартире на втором этаже. Зашел, а Рахматулин спит на шикарной кровати под шелковым одеялом одетый и в сапогах, а две мадьярки, очевидно, хозяйка с дочкой, стягивают с него эти сапоги, а он так устал, что даже не проснулся. Потом мы ездили через Дунай в Буду. Это аристократическая часть Будапешта. Там только отдельные коттеджи с очень хорошими гаражами и хозяйственными постройками, и ни одного человека. Все хозяева сбежали с немцами. Мы отправили стоявшие здесь танки и поехали снова в Пешт, где весь наш батальон расположился во дворе в казармах военного училища, огороженного хорошими кирпичными стенами, в которых были большие пробоины от снарядов. Вообще, и за городом и в самом городе шли очень тяжелые бои. Припарковав машины в форме буквы П, собрались ужинать. В это время через пролом пробежал мальчуган лет двенадцати и прямо в центре бросил противотанковую гранату, к счастью ничего и никого не задело. Мальчика поймали, но мы никак не могли понять, как он сам уцелел, и повели его в дом за забором, в котором расположился наш оперуполномоченный с комиссаром. Он оказался сыном хозяев этого дома, что было дальше - я не помню.

Весь наш батальон отправили вывозить раненых в тыл, их было очень много, а многие из наших водителей были не спавши. Погрузили раненых, их нужно было везти очень аккуратно и приходилось часто останавливаться, да и водители засыпали на ходу. Я почему-то не помню, в каком месте мы их разгрузили, но потом нас, дав нам отдохнуть до утра, отправили перевозить другой большой госпиталь, ближе к фронту. Мы погрузили все имущество госпиталя и вытянулись в колонну. В это время у Пашковского разболелся зуб, и он попросил Панченко его вытащить, уселся на пенек, а Панченко большими автопасатижами залез ему в рот и вытащил больной зуб. Все это видел проходивший мимо начальник госпиталя, подполковник медицинской службы. Он сказал, что видел много операций, сам хирург, но такую операцию видел впервые, и скомандовал Пашковскому немедленно идти к старшей сестре, чтобы она хотя бы йодом помазала ранку.

Госпиталь мы разгрузили в Братиславе, и нас опять отправили в Румынию за горючим, а ездили через Арад-Мару в Сибиу, заправились из железнодорожных цистерн и поехали к фронту. В это время нас передали в

распоряжение 3-го Украинского фронта, но не надолго, мы воевали в составе 2-го Украинского. Помогли им с горючим, и нас снова вернули в нашу Армию. Потом нас опять послали в Румынию за боеприпасами, только мой взвод.

За это время в батальон привезли несколько машин парашютного шелка в рулонах. В рулоне было 100-150 метров, шириной, наверное, 2-2.50, а у нас не было обтирочного материала, и каждый запасся по 2-3 рулона и стали надраивать свои машины, а когда было разрешено посылать посылки, каждый мог отправить домой этот шелк, что я тоже и сделал, послав метров 50. Он такой тонкий и крепкий, что из него можно шить великолепные рубашки и блузки и, когда я вернулся домой, мы так и делали.

Не помню, где мы загружались боеприпасами, только помню очень хорошо, что на Дебрецен была очень красивая дорога, асфальтовая, обсаженная с обоих сторон яблонями и грушевыми деревьями. Доехали до сторожки, в которой обнаружили хорошее моторное масло, и каждый сразу заполнил канистры. К этому времени уже каждый шофер обзавелся канистрой, так как нужно было иметь в запасе воду и масло, и под вино. Пока с этим возились, видим: Женихов идет с хворостиной в руках и гонит перед собой целую стаю гусей. Когда подогнал поближе, гуси испугались и стали разлетаться в разные стороны, ну, ребята начали по ним стрелять из автоматов и подбили штук 5-6. Но одного гуся Женихов поймал, нашел корзинку и поместил его в кабину. Гусь так привык ездить, что на стоянках выходил из машины сам, а как только машину заводят, он сам лезет в кабину в свою корзинку. Он приехал с нами в Манчьжурию, и его съели только на Октябрьские праздники. Он был очень ласковой птицей, его все любили и подкармливали.

После этого приключения мы поехали дальше, загрузились ящиками с патронами, ручными гранатами, запалами и поехали обратно, и остановились в одном небольшом поселке, где когда-то стояли несколько дней. Домик и все постройки были без стекол, и ребята привезли ящик стекла хозяину, он был очень доволен, угощал нас вином. А в этот раз, увидев меня, сказал, что у него на праздничный день хранится очень хорошее вино и поэтому, за наше хорошее к нему отношение, откопал очень старый бочонок с замечательным вином и угостил нас. Потом мы остановились ночевать снова в том Хатване, где были винные склады. Пока готовили ужин, ребята позвали меня в эти склады. Они обнаружили в проломе за кирпичной стеной темные бутылки. Пролом был сделан под надписью, высеченной на стене: 1802 г. и дальше по стене 1808 и так дальше до 1850 года. Ребята стали ломать стенку, а там видимо-невидимо этих бутылок с пробками и свинцовыми колпачками сверху, залитыми варом и засыпанными золой. Решили попробовать. Вино было совершенно прозрачное, совсем без осадка. Быстро сообразили: разгрузили одну машину по другим и нагрузили целый "Студебекер" этими бутылками, а, кроме того, каждый запасся отдельно. А вино оказалось коварным: если выпить одну бутылку на двоих, голова совершенно светлая, а ноги не идут. Вот тогда я понял, что значит, вино

ударяет в ноги. Из-за этого совсем не пришлось спать, все время ходил, проверял часовых, все же мы были на чужой территории, но все водители пели себя хорошо. Ужин был хороший, отдохнули и на рассвете тронулись в путь. У меня оставалось еще 5 часов в запасе до назначенного срока. По приезде в часть машины пошли на разгрузку, а я на машине с вином - в расположение части. Ротный, как увидел, сразу опробовал. Тут приехал комбат и приказал весь "Студебекер" отправить в штаб Армии, и сам с ротным поехал сопровождать.

Я остался готовить посылки к отправке, нужно было обследовать все содержимое посылок. И тут выяснилось, что Панченко отправляет все посылки с хозяйственным мылом. Комиссар приказал мыло разрезать, и в нем обнаружили разные золотые вещи. Панченко отправили к оперуполномоченному. Он сказал, что выиграл в карты, часть выменял у населения на хлеб, часть купил за деньги, их у него, выигранных в карты, тоже было много. Его предупредили и посадили на губу до первого рейса. Он мне божился, что у него дома фрицы все разорили, и он очень хотел помочь семье. У него была жена, дочка и родители, родом он был из Белоруссии.

После боев под Будапештом нам дали несколько дней отдыха, мы стояли в местечке Вацратот, приводили в порядок технику, мылись в бане, оборудованной из нескольких бочек с горячей водой и палатки. А наш замечательный старшина собрал младших командиров в одном доме на совещание, поставив на стол таз с вином, кружки и закуску, а мы предварительно опросили всех, выяснили, кому и что нужно из белья, обуви, боеприпасов и т.д. Но к этому времени ребята уже все обзавелись и автоматами и пистолетами, и я, кстати, тоже нашел в кювете пистолет "ТТ", его бросили, и он заклинил. Я его исправил, пострелял в консервные банки, он очень точно бил, сдал свой наган, и мне записали "ТТ" в мою красноармейскую книжку. Он был еще удобен тем, что патроны к нему были такие же, что и к нашим автоматам.

После этого отдыха нас отправили к озеру Балатон, сначала в населенный пункт Шахи, а затем в Секешфехервар. Там шли сильные бои, и мы попали с гружеными машинами в довольно сложную обстановку. В открытом поле стояли стога сена, за которыми мы укрывались, а по нам все время вели обстрел из орудий и пулеметов. За каждым стогом могли укрыться только 1 или 2 машины, но снаряды рвались как-то между стогами, и просто удивительно, как никого из нас не задело. Ко мне в машину прибежала наша медсестра Машенька. "Ты жив?"- спрашивает,- "Ну и хорошо! У тебя есть что-нибудь выпить, а то мне очень страшно". У меня были яички от куропаток, сало. Я налил в котелок вина, в крышке поджарил яичницу на сухом спирте, и мы с ней выпили и хорошо перекусили. Это было днем, а к вечеру обстрел прекратился, наши войска подавили стрелявшие по нам огневые точки, и шли дальше. Нам дали команду двигаться за ними.

После этой операции нас направили в Австрию. Мы остановились в очень интересном месте. Это был какой-то замок, в пять этажей, обнесенный большим водным каналом, с двумя подъемными мостами, а в канале было

много рыбы. Ну, наши начали глушить рыбу ручными гранатами. Во дворе замка мы все и разместились. Там в галереях были замечательные коллекции и картины, сервизы из очень красивого фарфора и хрусталя, шкафы со столовым серебром, разное древнее оружие. Хозяева все сбежали с немцами. Пока мы размещались, наш замечательный старшина собрал целый двор австриячек. Они чистили картошку и стирали белье, просто удивительно, как он с ними договаривался. К вечеру на другой день к нам приехала кинопередвижка, и их пригласили в кино, так австриячки в него все просто влюбились. Он, правда, был очень симпатичный и умел со всеми ладить.

После небольшого отдыха мой взвод направили в Вену. Поездили по Вене, и нас отправили на трофейный склад недалеко от Вены, забрать там контейнеры для топлива. Приехав на склад, мы там никого из начальства не нашли и самостоятельно стали загружать контейнеры. Это были большие емкости, из которых поливали водой улицы. Мы загрузили ими все машины и прихватили с собой железные прутья для крепления этих бочек на машины и уже собрались выезжать, но тут появился старшина с целым взводом трофейщиков и сказал, что для того, чтобы взять эти бочки, нужно разрешение из штаба Армии. Я сказал, что сообщу своему командованию, и ему пришлют такое разрешение, а сейчас ведь мы делаем одно дело, нам нужны бочки для горючего, которое мы перевозим для наших танков. В общем, разговорились, он оказался тоже москвич. Я пообещал ему рулон парашютного шелка и канистру вина, так мы и порешили, выпили по кружечке вина, и я оставил ему канистру с вином. Он и вся его команда остались очень довольны тем, как разрешилась ситуация, и он мне говорит: "Раз так, пойдем, я дам тебе мотоцикл". Пошли в склад, а там на втором этаже стоит, наверное, не одна сотня мотоциклов. Он мне говорит: "Выбирай", - я показываю на понравившийся мне мотоцикл, а он говорит, что его брать нельзя, так как он сам на нем ездит. Я ему: "Но мне надо на ходу, возиться некогда", - "Ладно, забирай!". Это был чудесный спортивного типа " НСУ", четырехтактный с верхними клапанами и на 500 кубиков. Я его тут же заправил, пробег у него был всего 90 км, и мы поехали впереди колонны на мотоцикле. Приехали в подразделение и попали прямо на комбата. Он как увидел, сразу говорит: "Дай, покатаюсь?" Я доложил, что на эти контейнеры нужно разрешение, и он обещал оформить и переслать документы. На следующий день он подъехал на "Виллисе" и говорит: "Не обижайся, я мотоцикл отдал в РТО, они его упакуют и отошлют мне домой, а тебе я подарю хорошее ружье". Так я больше не видел ни мотоцикла, ни ружья. Ну, я подумал - не дорого взято, не больно жаль. Мы набрали австрийцев, и они начали устанавливать контейнеры на наши машины. Но мой взвод опять оставили без контейнеров, в резерв, чтобы, когда понадобится перевозить горючее бочками.

Вскоре меня со взводом отправили за пустыми бочками в местечко Левице в Чехословакию. Приехав туда, нашли склад, и кладовщик выдал нам к каждому десятку бочек по ключу и прокладки для пробок. Мы полностью загрузились и решили выехать утром, остались ночевать, так как там были

пустые дачные домики, где мы разместились. Я выделил часовых, и мы улеглись спать. Лежу и слышу, как кто-то разговаривает. Поднимусь - все вроде бы спят, а прислушался, присмотрелся и вижу: из под одного одеяла на полу что-то светится. Поднял одеяло, а это Панченко с Пашковским играют и карты при свете карманного фонарика. Я, конечно, их отматерил и пошел проверять посты, все было в порядке. Заменил часовых и только зашел в ломик, как слышу - самолет. Он в наше расположение бросил какие-то бомбочки, которые рвались в разных местах, прыгая как лягушки, но все обошлось благополучно. С рассветом мы покушали и собрались в путь, но гут по нам из разных мест начали стрелять из автоматов, и нам пришлось отстреливаться. Фрицы хотели нас окружить, но у них ничего не вышло, так как появились два "Т-34", сделали по ним два выстрела из пушек и прострочили пулеметами. Неизвестно, чем бы все закончилось, если бы не помощь танкистов. Оказывается, они тут патрулировали, услышали стрельбу и пришли на помощь. У нас, как оказалось, были пробиты несколько бочек, хорошо, что они были новые и пустые. Мы вернулись в часть без потерь.

Как-то раз мы проезжали по фашинированной набережной Дуная, а в конце на пригорке фашин не было, и фрицы приспособились нас расстреливать с другого берега, но из одного орудия, и мы сообразили проезжать этот участок сразу после выстрела по одной машине. Настала моя очередь, я ехал с ротным, и перед нашей машиной разорвался снаряд, я аж зажмурился. Но все же наша колонна прошла без потерь, а дальше попали под пулеметный обстрел и даже не могли понять, откуда стреляют. В нашу машину попала пуля через крышу кабины, между мной и ротным прошла под сидения, так что нам опять повезло.

Один раз я ездил со своим взводом за горючим через всю Румынию в порт Констанца, на Черном море. Загрузились и поехали обратно, но не помню, сколько времени мы затратили. Во всех этих странах дороги в основном были асфальтированные, а если грунтовая, то хорошо ухоженная. Помню, в Австрии остановились, а на дороге пожилой человек на грузовом мотороллере с асфальтом заделывает разрушенное полотно дороги. Он творил по-русски. Я поинтересовался, зачем он ремонтирует, а он ответил: "Вы приехали и уедете, а я здесь всю жизнь работаю. Это мой участок".

После этой поездки мне тоже пришлось поставить на машину цистерну. Она была короче кузова, и между ней и кабиной уместились запасные колеса, канистры, и разные инструменты, и запчасти. Мне всегда и выпадало замыкать колонны, не только ротные, но иногда и батальонные, помогать и подбирать отставшие машины, зачастую подтаскивать буксиром, а по очень большая перегрузка. "Студебекер" рассчитан на полторы тонны, а при буксировке получается, что сам груженый, да еще такую же груженую машину на буксире тащишь, да нередко в большой подъем, особенно в горах. Конечно, при таких нагрузках сгорало сцепление, лопались шпильки на передних мостах, но мы эти неполадки научились ремонтировать сами, не прибегая к помощи РТО, почти прямо на дороге.

Все эти страны - Румыния, Венгрия, Австрия, Чехословакия - территории не особенно большие, и можно за день проехать от одной до другой границы, что и приходилось делать не раз. После взятия Будапешта и освобождения Вены пошли за Армией в Чехословакию через Брно в Йиглава. По дороге на одной машине лопнула клапанная пружина, и я остался с ней устранять неполадку, а тут проходила наша воинская часть, и ребята говорят: "Старшина, возьми там в кустах, мы поймали фрицевского связного, хороший мотоцикл". И точно: очень хороший и хорошо укомплектован. Мотоцикл "ДКВ", я его осмотрел, выкатил на дорогу, а он не заводится, пробег у него всего 3000 км. И тут, как по заказу, 4 наших автоматчика вели человек 6 пленных. Остановились около нас перекурить, угостили всех и пленных. Они все рядовые, ну, я и попросил их поднять и поставить этот мотоцикл в кузов между цистерной и кабиной и закрыл плащпалаткой. Закончил ремонт машины и поехал догонять своих, догнал в Чехословакии в Йиглава. Весь батальон уже разместился по домам. Меня пригласил ротный, я пришел, а он с помпотехом наставил рюмки и выпивают на пробу, кто сколько рюмок выпьет. Мой взвод приводит в порядок технику, и каждый из бойцов себя. Это было 7 мая 1945 года, а в ночь на 8 мая я проснулся от страшной стрельбы. Ротный приказал срочно по тревоге вытянуть колонну, но мы ничего не понимаем: кругом строчат автоматы, раздается винтовочная стрельба. Мы быстро стали готовиться к рейсу, уже по колонне бежит наш кухонный помощник, всем дает на дорогу хлеб с кусочком сала, словом, никто ничего не знает, но по нам никто не стреляет, все выстрелы направлены в небо. Вдруг подъезжает на "Виллисе" комбат и говорит: "Отбой. Эта стрельба в честь окончания войны!", ну, тут наши все начали тоже стрелять в честь Победы.

Во время нашей стоянки в Вацратоте мне в сапожной мастерской сшили очень красивые сапоги, бежевого цвета и очень удобные, но стоило их поносить, как у меня появился на ногах грибок, да такой, что мне совсем нельзя было надевать сапоги, так как ногам было жарко, и сразу появлялись водяные пузырьки, которые лопались, образуя болячки, и ноги горели так, словно стоишь на раскаленной плите. Это было ужасно. Очевидно, кожа, из которой были сшиты сапоги, была заражена этой гадостью, с которой я даже после войны долго не мог справиться. Что я только ни делал - ничего не помогало: ни уколы, ни ванны, никакие лекарства, поэтому мне разрешили ходить в тапочках и гражданских брюках. Избавился я от этой заразы только в 60-е годы.

Когда мы стояли в небольшом поселке, не помню его названия, мой взвод поехал сливаться, а батальон фрицы обнаружили и пробомбили, и, когда мы вернулись, то увидели очень много раненых, правда, не серьезно, но всех нужно было перевязать. Это делала наша Машенька, а когда она закончила перевязки, упала в обморок. Подойдя к ней, обнаружили, что у нее полные сапоги крови, и ее сразу отправили в госпиталь, а потом мы узнали, что из нее извлекли 22 осколка. Перед демобилизацией я встретил ее в Маньчжурии. Она после госпиталя была разведчицей, и у нее было уже

много наград. Она забеременела и поехала домой, я спросил тогда: "А как же муж?", а она говорит: "Кто вас, мужиков, знает. Может, и не приедет". Она была очень добрая и ласковая девушка, родом с Урала.

Из Йиглава мы поехали в Прагу. Население Праги встречало нас очень приветливо с цветами. Сначала мы стояли в парке на окраине города. Я после остановки пошел, доложил ротному, он мне разрешил поспать. За последние дни мне совершенно не удавалось поспать, да еще было расстройство желудка. Я постелил под машину кошму, под голову положил шинель, выпил кружку спирта, запил вином, съел половину банки тушенки с хлебом и только лег, ко мне подбегает старшина роты: "Иди, тебя ротный вызывает!". Это был уже другой старшина. Нашего замечательного старшину, это было без меня, я был в рейсе, якобы за изнасилование хозяйки, у которой он стоял, и его с ней застал муж и поднял шум, отправили в штрафбат. Но потом нам рассказали, что вместо штрафбата его отправили в офицерскую школу, кстати, мне тоже предлагали подать рапорт для поступления в эту школу, но я совсем не собирался стать военным и отказался. Я пришел к ротному, а он говорит: "Смотри, какое вино привезли, махни!". Ну, я и махнул еще кружечку и пошел спать. Проспал я 16 часов, а проснулся, и тут идет наш врач и говорит: "Чего не приходишь? Я привез сульфидин". Он всегда ко мне очень хорошо относился, я ему и рассказал, как я выпил и закусил. Он рассмеялся и сказал, что с такой дозы не только мои бациллы, но и я сам мог загнуться. А у меня все наладилось.

Сильно растрескался указательный обмороженный палец на правой руке. Я его забинтовал и полез под машину, нужно было помочь заменить сцепление, бинт размотался, а тут подошли две девушки чешки. Поздоровались, поговорили, как могли, одна из них убежала и принесла мне палец от кожаной перчатки с веревочками. Надели мы его мне на больной палец, просто и удобно. Они стали нас приглашать вечером потанцевать, а пока я с ней разговаривал, кто-то нас сфотографировал, так у меня появилось фото, но не помню, кто снимал. Потом подошел чех и пригласил нас в дачный ломик на берег речки, протекавшей тут же за парком. Я пошел и со мной 1СХНИК второго взвода старшина Береза. Чех подошел, стал угощать нас вином и показывает на обогреватель, что, мол, здесь можно просушить вонючки, так у них называются портянки. Мы помылись в речке, закусили, выпили, а он и говорит, что ему нужны патроны для нагана, а у нас их нет, у нас только винтовочные и от автоматов. Он очень сожалел, сказал, что он партизан и достанет у своих новых друзей. Так мы с ним и расстались.

После отдыха батальон перевели недалеко от Праги в Рыбник. Тут нам устроили инвентаризацию, стали осматривать машины. Дошла очередь и до моей. Замкомбата по строевой, бывший мой ротный, говорит: "Сними мотоцикл, я на нем покатаюсь". Я снял, заложил свечу, мотоцикл завелся сразу, и он на нем уехал. Я уже в Маньчжурии так просил его вернуть мне мотоцикл, а он сказал, что уже его продал. По гражданской специальности он был агроном, их демобилизовывали в первую очередь, для восстановления

сельского хозяйства. Вообще, он был крохобор, отобрал у ребят аккордеон и тоже отправил домой. После инвентаризации набралась целая гора разных трофеев, и все это так и осталось лежать во дворе.

Как-то, еще в Венгрии, привезли целую машину разной ткани и всем раздавали, досталось и мне, хотя я только прибыл из рейса. Драп на пальто 6 метров, отрез на костюм и отрез на брюки. Чтобы сохранить что-то, например, шелк, ребята сообразили вот что: нашли какие-то трубы с крышками и парашютный шелк запаяли в эти трубы и опустили в цистерны с топливом. Так что у многих он сохранился.

После Рыбника нас отправили в местечко Здицы. Еще в Венгрии нас, всех шоферов батальона, направляли перегонять трофейные машины на погрузку в эшелоны с разных населенных пунктов, их было очень много. Я помню, перегонял "Форд", "Штеер", автобус-дизель "Ман". Это все были легковые автомобили, ими загрузили несколько эшелонов. В Здицу приехали и как-то почувствовали себя посвободнее, появилось желание все посмотреть, война-то вроде окончилась. Нам объявили, что эшелоны для погрузки будут только на следующий день, и мы, прогуливаясь, остановились около хорошенького домика, где во дворе и в огороде между грядок был асфальт и оригинальный колодец. Если крутишь за его ручку, то специальными черпочками разливается по каналам по всем грядкам чистейшая вода. Кругом такая чистота, что даже ящик под уголь выкрашен белой краской. В домике паркетные полы, пианино. Я попросил хозяйку поджарить нам картошку, принесли сало, колбасу, тушенку, канистру вина. Это мне ребята еще в машину принесли и поставили дубовый бочонок с вином, и каждый раз по возможности можно было выпить приличное винцо. Когда картошка была готова, хозяйка, накрыв большой стол, пригласила нас. Пришел Володя Баженов с гитарой и наш аккордеонист. Ему где-то раздобыли хороший аккордеон, и он хорошо его освоил. Собралось много наших, пришел ротный и помпотех. Мы, конечно, пригласили к столу хозяйку и хозяина, они сначала очень стеснялись, а когда выпили по кружечке, и Володя стал петь наши задушевные песни, почувствовали себя свободнее. Потом появились и три их сына, оказалось, они работали все в Праге музыкантами в ресторане. Один из них пианист, другой играл на скрипке, а третий на большом аккордеоне. В общем, был очень задушевный концерт и в классном исполнении, и я, пожалуй, с начала войны не испытывал такого наслаждения как тут.