МАНЬЧЖУРИЯ

На следующий день мы грузились, и нас провожал весь поселок с цветами, расстались мы большими друзьями. Грузиться было сложно, нужно было закрепить машины на платформах так, чтобы при любых обстоятельствах они не двигались. На двухосную платформу грузили одну машину, на четырехосную по две, подкладывали клинья и скрутками

закрепляли машины. У начальника штаба был "Опель-Блиц" с кузовом, в котором был штаб. Машина нашего нового старшины тоже была отдельная и т.д.

Я об этом пишу, потому что никто из нас не знал, куда мы едем, а оказалось - на Восток! За эти 19 суток, в течение которых мы проделали путь от Чехословакии до Монголии, до г.Чойбалсан, было не мало приключений. Во-первых, на стоянках к нам шли и покупатели и продавцы, предлагая разные продукты и домашнюю выпечку - шанежки с картошкой и кашей, огурцы и помидоры, в общем, шла бойкая торговля. Ближе к Сибири ребята стали продавать парашютный шелк, который шел прямо нарасхват. Покупатели сами назначали цену и платили по 300 руб. за метр, и у ребят, конечно, появились денежки. Единственное, что нам было совершенно не понятно, так это то, что мы едем на Восток, а нам навстречу идут такие же эшелоны с воинскими частями и орудиями, следующие на Запад, очевидно на переформирование. Между нами и ребятами из этих эшелонов вставали бесконечные вопросы: "Как там на западе?", "Как там - на востоке?" и шел постоянный обмен: "Давай, махнем, не глядя!", и, конечно, обменивались. Гак я, например, с одним старшиной обменялся часами, я ему - карманные, а он мне неидущие, ручные, очень симпатичные, совсем новенькие женские часики с браслетом. Я после этого обмена сел в машину и обнаружил неисправность, которую сразу устранил, но они были, то что принято называть штамповкой, и, конечно, недолговечные, но пошли хорошо и точно. 11е помню на какой станции ко мне подошел железнодорожник с женщиной и спросил, нет ли у меня часов. Я им предложил эти часики. Он спрашивает: "Сколько стоят", - а я им отвечаю: "Сколько дадите". Они дали мне за них три тысячи, я согласился, так как совершенно не знал, что и сколько в это время стоит. Эшелон тронулся, поехали дальше. Я прыгнул на платформу, па которой стояла машина нашего старшины. Они мне очень обрадовались. Сидят в кузове как в ресторане - вокруг бочки с вином со свечкой посередине и играют в карты в "очко". Я никогда не играл в карты и всегда считал, что это делается только от безделья и никогда ни к чему хорошему не приводит, и у меня не было времени этим заниматься, потому что было много занятий более интересных, да и полезных, но, когда мне предложили присоединиться, неудобно было отказаться, и я сразу же проиграл две тысячи, а на следующей станции я перевел оставшуюся тысячу мамочке. Как-то я проверял свои машины и допроверялся до того, что эшелон тронулся, и мне пришлось садиться на ходу, я попал на платформу, на которой стояла машина начальника штаба "Опель-Блиц", а водителем был Алексеенцев, которого от меня взял капитан. Он мне очень обрадовался и говорит: "Ну, вот теперь мы сможем с тобой отметить окончание войны и поговорить по душам", сделал яичницу с салом, достал канистру со спиртом, и мы с ним махнули по полкружечки. Я поинтересовался, как сложились у него отношения с капитаном, и был рад услышать положительный ответ, а он, продолжая разговор, спрашивает: "Помнишь, как у Петровича я из беленькой канистры

выпил кружечку? Я только никому не говорил, один Бог знает, как я тогда болел, ведь там была незамерзающая жидкость!"

Не доезжая до Новосибирска, я получил разрешение комбата и увольнительную повидать свою Валюсю, с условием, что я повидаюсь и догоню эшелон на пассажирском поезде. Я дал ей телеграмму, чтобы меня встречала, сел на пассажирский поезд и поехал в брюках, в тапочках, в кожаной куртке, с пистолетом в кармане. Вышел на вокзале в Новосибирске, а меня никто не встречает; я решил, что она, возможно, пошла на воинскую площадку, и направился туда. У меня с собой был сверток: я ей привез фрицевскую шинель, шелк на платье и отрез на платье для тети Дуси, у которой она жила, в дороге купил бутылку топленого масла, еще у меня были часы для нее и еще две штуки на всякий случай. Иду, и вдруг меня останавливает патруль, спрашивают документы. Я показываю справку от врача и увольнительную, но они отвели меня в комендатуру, все отобрали и посадили на гауптвахту. Сижу, жду, не знаю, что и делать. Тут входит старшина и говорит: "У тебя часы есть?" - Отвечаю: - "Есть", а он: "Давай мне и коменданту!". Делать нечего, отдал. Через полчаса приходит старшина, все мне принес и говорит: "Иди скорей!". Я, конечно, сразу побежал, а там надо переходить через пути по мосту, и слышу - меня кто-то догоняет и кричит, а это старшина несет забытую мной бутылку масла. Я взял масло и поехал к тете Дусе, а Валюся, оказывается, улетела в Красноярск. Отдал тете Дусе все, что привез, а она за отрез, что был ей на платье, даже заплакала. В Красноярске у Валюси был сын, жил у матери мужа. Я навестил еще свою тетю Катю и поехал в Красноярск. Пришел к ним, а мне говорят, что она уже улетела обратно в Новосибирск, я - на аэродром, купил билет, сижу и жду, и вот входит начальник аэродрома и объявляет, что самолет будет только для какого-то большого начальника и посадки на него не будет, а когда будет следующий - не известно. Так мне и не пришлось повидаться с Валюсей. Я сел на пассажирский поезд и догнал свой эшелон где-то уже у Соловьевска, доложил комбату, он тоже пожалел, что у меня не состоялась встреча, а через несколько дней я от Валюси получил письмо, в котором она сообщала, что получила похоронку на мужа и очень ждет меня и благодарит за подарки.

Вот так мы и доехали до Чойбалсана. В этом городке протекала небольшая речка, и все после такой дороги, конечно, бросились в нее купаться, мыться, даже пить, а в ней купали лошадей, стирали белье, мыли машины, и в батальоне началась дизентерия. Туалетов не было, пришлось срочно рыть ямы, а в них еще ямы, так как кругом была только голая степь и никакой растительности. Началась борьба с дизентерией. Батальон выстраивали, ходили три санитара и всех заставляли пить по стакану марганцовки, и так в течение трех дней, и дизентерия отступила, а тут еще прибыли батальоны, где водителями были девушки. У них были автомашины "Форд", полуторотонные.

Когда нам стало получше, нас отправили сливаться в Тамцак-Булак за 350 км по, казалось, бескрайней степи, без дорог. Она была совершенно

ровная, покрытая небольшой зеленью. По ней двигалось огромное количество наших войск и днем и ночью, причем с постоянно включенными фарами, и ночью это напоминало огромный светящийся город. На этой трассе не было никакой воды, только ближе к Тамцак-Булаку одно озеро Буир-Нур, не очень большое. На нем плавало много пеликанов. Мы с собой возили воду в канистрах, а войска шли и шли, очень большое количество, и у них воды почти всегда не было, и мы часто отдавали свои запасы, которые тут же выпивались. Так мы продвигались по этой трассе, если ее можно так назвать, ведь дороги нет, а грунт очень твердый, на нем даже не оставалось следов от проезжающих машин. Приезжая из Чойбалсана в Тамцак-Булак, сливали топливо в емкости и, немного отдохнув, тут же ехали обратно. Снова оправлялись прямо из железнодорожных цистерн, с расчетом, чтобы с утра опять в рейс, и выходило, что мы за сутки покрывали расстояние более 1000 км. По этой же трассе шли и громадные автомашины «МАГ» и с трейлерами, на которых возили легкие танки, а большие шли своим ходом.

Когда мы залили все емкости и заправили танки, нас через Малый Хинган направили к границе поближе к Маньчжурии. Когда проезжали по этим горам, произошел такой забавный случай. Мы остановились подтянуть колонну, и тут появились местные жители монгольского типа, но, как мужчины, так и женщины, совершенно голые, без всякой одежды, принесли нам арбузы и длинные огурцы и просили дать им одежду, показывая на наши гимнастерки, но ведь переводчика не было, и мы объяснялись, как говорят, на пальцах. Ребята кое-что им набрали, и был большой хохот, когда на одну очень симпатичную девушку лет 18-20, ребята надевали кем-то принесенное платье. Мы наелись арбузов, и еще хватило взять с собой.

После гор нам предстояло проехать по железнодорожному пути, по шпалам и рельсам 175 км, так как другой никакой дороги не было, а меня, не знаю почему, начало трясти, температура поднялась до 40 градусов, и я никак не мог согреться. Ребята уложили меня, укрыли шинелями и одеялами, а меня все трясет. Наш врач определил, что у меня малярия, и начал поить хиной. А тут еще этот рейс по шпалам, а меня и так трясет, кругом жара, а я мерзну. В общем, я очухался где-то через двое суток, когда мы уже остановились около большой насыпи железнодорожного полотна, и тут случилась большая неприятность. К нашей санитарной машине, к врачу, подъехал комбат на "Виллисе" и говорит: "Налей-ка мне полкружечки", а дело было к вечеру. Врач подошел к своей машине, открыл задние дверки, и так как было темно, зажег спичку посветить и найти спирт, и вдруг раздался страшный взрыв, санитарка загорелась и в течение получаса сгорела со всеми документами и одеждой врача и водителя. Хорошо, что водителя не было, а врача отбросило взрывом, но тушить было нечем, да и нечего. Правда, вскоре все было восстановлено, нам дали другую санитарку, все вошло в норму, и мы ждали наступления, но наш батальон был довольно далеко от начавшихся военных действий.

Перешли границу, остановились уже в Маньчжурии. При переезде в Тунляо в одном месте переезжали через большую реку с очень

заболоченными берегами. Мост разрушился, а я был в это время в РТО. Мои машины прошли, а я остался в РТО, и нам пришлось ждать, но нам никто ничем не помог. Ребята из РТО разжарили сухой картофель с бараниной, но не было хлеба. А у них был один веселый малый, и он говорит: "Нет хлеба, это не беда! Я его сейчас нарисую", и после этого стали, когда чего-то не хватает, говорить, что сейчас нарисуем. Мы хорошо перекусили и стали соображать, что же нам делать. Один из них переплыл реку с веревкой и на том берегу зацепил за большой пень. Мы все разделись и, держась за веревку одной рукой, а в другой держа обмундирование и оружие, стали переходить реку. В самом глубоком месте было по плечи, но вода была желтая, и только после середины стало твердым дно, а то было очень вязким, течение было очень быстрое, и я уже думал, что не дойду до другого берега. Это. наверное, я так ослаб после малярии, но спасибо ребятам, они меня поддерживали, и мы все перебрались на противоположную сторону.

После стоянки мы двинулись в Тунляо. Надо заметить, что в Маньчжурии было много ишаков, их где как называют, где-то ослами. Они по-страшному орут. Мы не доехали до Тунляо, и у нас на одной из машин полетел шариковый подшипник. Пришлось вместо подшипника залить в моховик баббит, а возились мы ночью, темень страшная, а тут еще какое-то селение в виде крепости, за стенами кто-то ходит, и орут ослы, наводя на нас страх. В Маньчжурии у нас начались неприятности, нельзя было посылать одну машину, ее подкарауливали, людей расстреливали или резали, машину сжигали. Когда за это забирали китайцев, они говорили, что это банды хунгузов. На западе на нас никто не нападал, хотя нередко ездили за 1000 км от расположения, а здесь приходилось посылать не менее двух машин и вооружать даже пулеметами, так как приходилось отстреливаться от этих хунгузов. Китайцы очень многие говорили по-русски, их во время революции и после в России было очень много, я помню по Иркутску. Все же после ремонта мы заехали в эту крепость, и нас китаец проводил в какой-то не то трактир, не то столовую. Нас встретили дружелюбно, накормили пельменями, их там делают с зеленым луком и черемшой, а кушают палочками, но у нас, конечно, ничего не получилось, пришлось достать свои ложки, а они смеются. Мы ведь не ели сутки, а тут подзаправились солидно.

Они тут же стали к нам приставать, чтобы мы им что-нибудь продали. Они, мы потом убедились, великие коммерсанты - все покупают и все продают. Но, что нас больше всего удивило, во всех селениях, в которых нам пришлось побывать - очень много публичных домов и, конечно, сутенеров и зазывал, которые нас приглашали с такими словами: "Капитана, капитана, истко мадама, ходи!" Вообще, все китайцы называли нас капитанами, поэтому Женихов сказал: "Отсюда никуда не поеду. Всю войну хожу в ефрейторах, а тут стал капитаном!" Там много торговали японской водкой саке, но она напоминала нечто другое, с другим ударением, да и пили они ее всегда подогретую. На закуску всегда можно было купить палочку, на которую нанизаны зажаренные в селитре маленькие птички, они как консервы, косточки не чувствуются, а вот крупную птицу они не едят, она

считается священной. Интересно, что свиньи у них преимущественно черного цвета.

Где-то еще в мае 1945 года меня вызвал начальник штаба и говорит: "Старшина, мы на тебя получили два ордена и медали, а вручить не можем, нужно снять судимость. Пиши рапорт". Вот только не помню, на чье имя я тогда писал и просил за меня походатайствовать о снятии судимости по 58 статье. Я, конечно, не надеялся, так как мне всегда в этом отказывали, но ответ пришел через два дня из Военного Совета 2-го Украинского фронта. Это была справка о снятии судимости, в которой говорилось, что: "Настоящая справка выдана Петрову Николаю Ивановичу, старшине 284 отдельного автобатальона подвоза в том, что, в соответствии с Указом Президиума Верховного Совета Союза ССР от 14 декабря 1941 года, постановлением Военного Совета 2-го Украинского фронта от 2 мая 1945 г. № 018 за проявленное им отличие в боях с немецкими захватчиками судимость по приговору Коллегии ОГПУ по ст.58-10 УК РСФСР и 5 годам лишения свободы с него снята", и подпись: Секретарь Военного Совета, майор Романчиков. Награды нам стали вручать перед Октябрьскими праздниками, и мне уже перед строем вручили 2 ордена Красной Звезды и медали "За боевые заслуги", "За победу над Германией", "За победу над Японией", "За взятие Будапешта", "За взятие Вены", "За освобождение Праги". Также вручили награды и всем другим бойцам, т.е. водителям. Интересно получилось с Газисом Рахматулиным. После вручения наград его все стали поздравлять, и он пришел ко мне и спрашивает, можно ли ему выпить по такому случаю. Я сказал, что сначала узнаю, не поедем ли мы сливаться. Узнал у ротного, что пока никаких указаний нет, и разрешил Газису выпить, он вообще был очень дисциплинированный. Он напоздравлялся, а тут приказ - ехать сливаться в г.Цицикар. Все было в порядке, колонну вытянули и поехали, а когда подъезжали к городу (там был поворот дороги на 90 градусов с обрывом глубиной метра четыре), Панченко, прозевав поворот, угадал с этого обрыва, но "Студебекер" был груженый, поэтому он даже не перевернулся, а прямо без остановки, сделав круг, пристроился в хвост колонны, а машины начали уже сливаться, часть в танки, часть в хранилище. В это время ко мне подъехал комбат и говорит: "Езжай, там один твой перевернулся!". Я подъехал и вижу: машина лежит на боку, и из нее течет солярка, а ротный стоит и материт Рахматулина. Хорошо, что люк у цистерны был закрыт, и топлива вылилось немного. Тут подъехали машины. Двумя машинами поставили "Студебекер" на колеса и поехали сливать топливо. Мне было очень жаль Рахматулина, он страшно переживал, но все обошлось.

Топливо сдали в норме и, проехав по городу, вернулись в Тунляо, где расположились в казармах бывшей Квантунской армии. Их штаб был в большом кирпичном 5-этажном доме, и было очень много маленьких кирпичных домиков, очевидно, для офицерского состава. Мы очень удивились: за это время китайцы успели выломать все, что было только можно. В здании бывшего штаба расположилась наша РТО, так там китайцы, не стесняясь нас, стали снимать оцинкованную крышу, ну, комбат

отдал приказ всех их ловить и сажать на гауптвахту. Когда их набралось там человек 30, позвонили в китайскую комендатуру, и оттуда пришел китаец, с каким-то старым ружьем и длинной веревкой. Он выводил по одному человеку, очень здорово связывал руки и, пропустив веревку через ноги, привязывал следующего, и таким образом, связав всех, закурил. Всю эту колонну он погнал, идя сам совершенно беспечно и замыкая это шествие.

Рядом с нами расположился и женский автобатальон. В протекавшей тут небольшой речке мы устроили мойку с моторной помпой и в ней же стирали обмундирование. Так и из женского батальона 5 девушек стирали белье со своим старшиной, а вечером их стали искать, т.к. они не присутствовали на поверке. Утром их нашли в кустах зарезанными вместе со своим старшиной, и, конечно, никаких виновников этого дикого случая не нашли. Было дано указание - всех китайцев, носивших свои косы в виде серпа, задерживать и это оружие отбирать, так как было установлено, что девушки были зарезаны такими косами.

Надо отдать должное, китайцы очень умело работают и на небольших площадях выращивают всевозможные овощи, кругом поля засажены чумизой, гаоляном, земляными орехами, т.е. арахисом. На этих полях водилось очень много всяких птиц, но их никто не трогал. Помню, как китаенок, лет десяти-двенадцати, нес на коромысле две кипы гаоляна. Я хотел поднять, но не смог, а он с ним бежал трусцой.

Как-то в одном селении, не помню, как оно называется, еще и потому, что нигде ничего не написано, а, если и написано, то иероглифами, которые, конечно, никто не мог прочитать, и все вспоминали, как хорошо было в Европейской части, там каждое селение было с табличкой и, зная латинский алфавит, можно было прочитать, а тут невозможно было даже найти дощечку, на которой можно было что-то написать, поэтому на дорогах названия выкладывали дерном; так вот, в этом селении, где мы остановились, ребята позвали меня посмотреть на фабрику блинов. Это большая фанза, в ней в первой комнате большая лежанка, под которой проходят дымоходы, поэтому она теплая, на ней спят и кушают, дальше комната, где под большим ведром находится большая чугунная плита. Из ведра на плиту выливается жидкое тесто, и выпекается большой блин из чумизы (это зерно вроде нашего проса). Блины укладываются в стопку, от которой потом режут куски, очень вкусные. Дальше - помещение, в котором ишак ходит по кругу, вращая два больших жернова, размалывая чумизу на муку, из которой и пекут блины.

Как-то комбат пригласил меня сопровождать его к зубному врачу в соседний городок, говорит: "Возьми автомат, и поехали". Ему делали примерку на коронки. Я его спросил, можно ли мне тоже сделать, так как мой протез, который мне сделали в Новосибирске, сломался. Он сказал: "У тебя деньги есть? Делай". Я пошел к врачу, он снял мерки и назначил цену 900 рублей, и к следующей поездке сделал такой красивый и сразу очень удобный протез, под золото из американского металла "рондольф".

Мы возвращались, уже смеркалось. Проезжая через засаженные

поля, мы обратили внимание на крестики на посевах, а это оказались птицы. Комбат говорит: "Ну-ка, пальни!". Я дал очередь, потом другую, птицы поднялись, и такое количество, что сразу стало темно. Подождали, пока посветлело, оказалось, я убил шесть гусей. Мы их подобрали, и, когда приехали, комбат взял одного, а остальных, сказал, можно забрать на праздник. Это было уже под Октябрьские праздники.

Как-то старшина, который возил комбата, показал купленную им целую шкуру, наверное, с большого быка, выделанную под хром. Я подумал, что из нее выйдет, наверное, два кожаных пальто по 1000 рублей, и попросил продать мне половину, а он говорит: "Спроси у комбата, мы поедем и купим тебе такую же". Так и сделали, получив разрешение, поехали. Надо было видеть, как старшина и китаец торговались, усевшись на коже. Китаец только и умел сказать: "Пиши", и они по очереди карандашом писали пену. Старшина - 400 руб., китаец - 2000, старшина - 400 рублей, китаец -1800, в общем, я купил половину шкуры за 800 рублей и еще очень хорошую кожу "шевро" синего цвета и разной ткани метров 20-30.

Китайцы делали тележки, в них запрягали ишаков, и на такой тележке, у которой колеса были на шарикоподшипниках и дутых шинах, ездили, и я раз насчитал 10 человек на одном ишаке, и он еще весело бежал. Вообще, наблюдая за ними, я понял, что при их больших семьях живется им не совсем весело.

Как-то уже после праздников, который мы справили неплохо, я поехал с комбатом и его женой к коменданту соседнего городка на день рождения его жены, это был полковник. Он сразу сказал: "Тут наготовлено 100 с лишним блюд. Я сам наблюдал за приготовлением, так что не бойтесь, ешьте все", а готовил это все повар китаец, который работал во Владивостоке и ресторане и отлично говорил по-русски. После разных поздравлений и выпитого винца, а закусывал я куриной лапшой, пельменями и еще пробовал какие-то грибы, но они были маринованные, а я все, что с уксусом, не ем, я пошел покурить на улицу и разговорился с поваром, он тоже сидел и отдыхал. Я спросил тогда, почему у них так много публичных домов, и он ответил, что китайцу одному семью не прокормить, поэтому девочек отдают в эти бордели, где они учатся вести хозяйство, грамоте и даже иностранным языкам, и это китайцев не смущает, они охотно берут таких девушек в жены, но, если после замужества она попробует изменить, ее убивают, это право мужа. Вот существовал такой обычай.

Ближе к зиме нам дали команду готовиться к переезду на Родину. Нам пришлось возвращаться через Большой Хинган, это большие горы. Начались сильные морозы. Стали демобилизовывать некоторых водителей, и мы должны были довезти их до железной дороги, а наши машины были загружены, и в связи с началом снегопада нам пришлось оборудовать над кузовами тенты. И вот ко мне в машину залезло под тент 5 человек на цистерну. Там также лежали разные запчасти, передний и задний мост, и так получилось, я ехал с помпотехом роты, на одном перевале, покрытом сплошным льдом, меня стало заносить, и в итоге машина легла на бок. Я

очень испугался, так как мостами могло убить находившихся под тентом демобилизованных, но, как говорят, слава Богу, только одного немного зацепило - ушиб ноги. Тут подъехали наши машины, зацепили мою, поставили на колеса и поехали дальше, а мне пришлось замыкать весь батальон. В одном месте видим: стоит единственная во всем батальоне машина "Шевроле" и не заводится. Так и пришлось с ней возиться. В ней замерзла подача горючего, так как в горючем оказалась вода. Пришлось снимать трубопровод и бензобак, все оттаивать и продувать, а мороз был страшный, но все сделали и поехали догонять батальон, который сделал остановку недалеко от Хайлара, и расположились так, что можно было кругом проезжать по всему батальону.

Перед этим рейсом мы проезжали через деревню Венляо, где была чума. Нам сделали по два укола и всем дали повязки на рот и нос и объяснили, что разносчиком заразы является торпоган - это грызун, такой как суслик, но величиной с зайца, и предупредили, чтобы мы его не трогали. Там этих грызунов было кругом очень много. Здесь оставили наш 2-й взвод, который уже через неделю прибыл в Соловьевск без всяких неприятностей.

Приехав в расположение батальона часа в 3 ночи, пошел с помпотехом к ротному. Нас накормили, дали по полкружечки выпить, потом я пошел, дал команду подогревать постоянно все машины, чтобы в любой момент их можно было завести, очень было холодно, и решил отдохнуть, как тут ко мне подошел мой зам и говорит: "Старшина, пойди посмотри Васильченко". Это был недавно к нам прибывший сержант, бывший танкист, имел много наград, и я его сделал командиром 2-го отделения. Подошел, а он лежит совершенно пьяный. Я сказал, чтобы его не трогали, нужно выспаться, так как подъем будет в 6 часов, а в 8 должны двигаться дальше. На этом месте были бараки когда-то стоявшей здесь воинской части, и, когда я пришел в казарму, там был такой шум, что я сначала даже испугался, не зная, что случилось. Оказывается, во всем батальоне машины залили незамерзающей жидкостью японского изготовления. Она пахнет спиртом, и, найдя такую бочку, человек 30 напились, и среди них было четверо, в том числе и Васильченко, которые, проснувшись, еще опохмелились. Все, кто пил, сильно отравились, пришлось везти в санбат, а эти четверо умерли, но хоронить их мы повезли на свою русскую землю. Комбат приказал со всех машин эту жидкость слить и заправить водой, и сам ходил и проверял, как сливали. Сложилось очень серьезное положение - водителей-то нет, и весь командный состав пришлось посадить за руль.

У меня во взводе никак не заводилсь машина Женихова, я ее долго таскал на буксире. Главное, топливо есть, искра есть, а она - не заводится. Потом произошел сильный взрыв, разлетелся на куски глушитель, и машина заработала, а мне ребята принесли кусок выхлопной трубы, в которую была набита картошка, и она там вмерзла. С Жениховской машиной это был второй случай, до этого ему в бак засунули чулки, и мы еле разыскали причину, почему она заводится и тут же глохнет - нет подачи топлива. Конечно, в этой ситуации никто не стал выяснять, кто это делает, но

встраивали ему такие неприятности, конечно, потому, что он всегда на всех кляузничал.

Так мы и поехали, сначала на Соловьевск, а потом на Борзю, в расположение ранее стоявшей там воинской части, в 8 км от Борзи. Снега было мало, а морозяка доходил до ниже 50, поэтому картошка была как галька, а капуста еще ничего, если ешь с верблюжьим мясом. Картошку сначала отмачивали в холодной воде, но все равно она была очень противная. Выручал нас трофейный рис, да был сахарный песок.

Здесь в казармах был клуб. Его начальником назначили командира комендантского взвода Леню Васюхно, очень славный сержант, умеющий хорошо наладить клубную работу. А нас заставили заниматься автоделом, организовав для вновь прибывших учебный класс, и пришлось делать еще 2 выпуска. Сделал все как тогда в учебном полку: чертежи, схемы и по правилам движения дорожные знаки, словом, все, что нужно. Стали ходить заниматься и к машинам, а морозяка - страшный, но совершенно безветренно.

Разведя костры и оттаяв грунт, вырыли могилы и похоронили товарищей, которые отравились. Комбат с комиссаром на общем собрании батальона сказали, что, так как они умерли после окончания войны, а бойцами были неплохими, то их семьям послали похоронки, в которых сообщалось, что они погибли, выполняя сложное военное задание.

Когда наши новые водители были готовы к сдаче экзаменов в ГАИ, стали нужны фотографии, и Леня Васюхно стал их делать, а я ему сделал увеличитель и помогал делать эти фото. Леня ездил в политотдел Армии, там ему дали все необходимое для фотографии: бумагу, проявители, закрепители и т.д., и у него все очень здорово получалось. Тут стал фотографироваться весь батальон. Мы фото для водительских удостоверений делали бесплатно, а, если кому просто на память или послать домой, или увеличить, то за денежки, а так как появились денежки, мы могли себе позволить купить молочка, варили рисовую кашу на молоке, а иногда даже хватало на 100 г к ужину. Васюхно был отличным организатором клуба, он прекрасно читал стихи и рассказы, создал драмкружок, и с нами стала заниматься жена комиссара и тот комик, лейтенант, ленинградец, командир 2-го взвода. Еще у меня появился комвзвода дней на 10. Он хорошо пел, и после организованного у нас концерта его снова от меня забрали в армейский ансамбль. Наш концерт всем очень понравился, всем очень хлопали, особенно когда наш комик вышел в охотничьем костюме с ружьем, где-то взял прекрасного щенка, вел его на веревочке, и стал рассказывать, как он с Трезоркой ходил на охоту: "В лесу зайчишек было видимо-невидимо, как в аптеке пузырьков, и Трезорка не растерялся...", и в это время зал грохнул от хохота, так как Трезорка на сцене уселся и спокойно писал. Потом пел под аккордеон Володя Баженов и про синий платочек и про рябину. Я тоже исполнил песенку профессора из спектакля "Слава" под гитару и тоже получил аплодисменты.

Так мы перезимовали эту суровую зиму, а весной, когда появилась зелень, в основном это была черемша и травка чеснока, вылезло несметное

количество полевых мышей и, чтобы от них избавиться, так как они стали забираться в машины, мы от выхлопной трубы в их норы вставляли шланги, и, стоило газануть, как они разбегались очень далеко по своим подземным ходам. Еще их очень ловко ловил и душил пес, очень красивая овчарка, которой обзавелся комбат. Начались страшные ветры, они дули, образуя песочные смерчи с большим количеством мелкой гальки, что было очень некстати, так как, когда зелень пожухла и засохла, у нас начался пожар -горела эта трава, и огонь стал приближаться к бензоскладу, огонь был очень сильный. По тревоге стали копать канавки, не давая огню приблизиться к складу и законсервированным машинам. К такой борьбе мы не были готовы, но все же справились, огонь затушили, и обошлось без потерь.

Недалеко в деревне нашли портниху, и она быстро пошила многим гимнастерки и брюки галифе, а материал накупили в палатке военторга, который к нам иногда приезжал.