- 135 -

Глава 10

НЕВОЛЬНИЧИЙ КОРАБЛЬ

 

Я опомнился в каком-то гробу. От сырого дерева под щекой пахло плесенью, потом и мочой. Доносилась громкая матерная ругань. Я увидел, что грудь у меня перебинтована. Тогда я все вспомнил: порт в Находке, мы с Жорой лежим на траве; Жора вскрикивает, из его шеи хлещет кровь. Его закололи ножом. Меня, наверное, тоже хотели заколоть.

Я не представлял, как я попал на пароход, кто меня забинтовал. Раз мы уже были в гавани, обратного пути нет. Слабых и больных заталкивали в трюм вместе с остальными. Если мы умрем, всем наплевать.

Рядом со мной двигались люди, над головой — нары. Из дальнего конца трюма просачивался тусклый свет. Транспортный пароход!

— Я видел, вас двоих закололи на травке, как свиней, — сказал голос рядом. — В чем дело было?

По голосу я определил, что у владельца выбиты зубы или он потерял челюсть.

— Тебя не касается.

— Я же от доброты спрашиваю, что стряслось-то?

Я молчал. Приподнявшись на локтях, я огляделся в поисках своей пайки. Боль пронзила меня — от спины до самых ступней. Я повалился назад и пошевелил пальцами ног. Хотя бы не паралич.

— Ты без пайки, — сообщил сосед. — Придурки хотели разбудить тебя с дружком, но вы были в отключке. Так что без хлеба.

Жора лежал рядом, стонал во сне. Он весь горел в жару. Я пытался растолкать его, но он не реагировал. Нужно врача. Кое-как я сполз с нар и побрел в направлении тусклого света. Узкий проход пересекали другие, одинаковые на вид. Боясь заблудить-

 

- 136 -

ся, я считал число поворотов. Переходя от стойки к стойке, я вышел в проход пошире, в конце которого была лестница. Ноздри защекотала вонь от параши. Луч света падал из отверстия сверху, в клубах дыма виднелись красно-сине-черные татуировки. Обнаженные торсы и руки были украшены затейливыми изображениями — бутылки, кинжалы, пистолеты, парящие орлы, пятиконечные звезды, бегущие кони, виселицы с повешенными, мужские и женские гениталии.

Уголовники теснились на всех ступеньках широкой чугунной лестницы, напоминающей дерево, ветви которого ломятся от плодов. Молодой урка с верхней ступеньки, размахивая рубашкой, звал приятеля: «Федя! Иди сюда, сучий потрох! Жду тебя!»

Здоровенный Федя с сонными глазами и красным платком на шее, полез по ступенькам. Уголовники раздвинулись, чтобы дать ему пройти.

— Полегче, сукин ты сын! — сказал пожилой. — Руку мне отдавил. Где у тебя глаза — в заднице, что ли?

Остальные захохотали.

Упершись в ближайшую стойку, я следил за ситуацией и ждал своего шанса подняться по лестнице. Блатные курили, ржали, громко разговаривали, хлопали друг друга по спинам, сыпали грубыми шутками, будто были на увеселительной морской прогулке. Тощие подростки шныряли по лестнице вверх и вниз.

Торопясь к врачу, я все-таки стал протискиваться. Верхняя ступенька была совсем близко, но меня с силой схватили за плечо и повернули. Я вскрикнул от боли в спине. Лицо пожилого урки осветилось изумлением. Железными пальцами он схватил меня за подбородок и повернул лицом к приятелям.

Урки замерли, не отводя глаз. Лица выглядели одинаково — грубые, глумливые, враждебные. Кровь бросилась мне в голову, в висках застучало. Всё слилось в одно пятно.

— Дружок отдает концы. Лепила нужен, — Он отпустил мою руку.

— Полегче, парень. Что ты такой горячий? А мы решили, ты маменькин сынок. — Он ухмыльнулся и потрепал меня по плечу. — Путь не близкий, вид у тебя — неважнецкий. Пошли вместе.

 

- 137 -

Его звали Игорь. У него были белые зубы, у блатных редкость. Высокий — я доставал ему только до подбородка. Он крепко держал меня за руку. Я чувствовал, что от его пальцев на моей коже остаются следы. На голой груди Игоря вокруг обнаженного женского тела обвивалась кобра, а под татуировкой была надпись: «Любовь убивает».

На крутой лестнице я остановился передохнуть. Игорь наклонился ко мне:

— Ты откуда?

Я назвался и сказал, что из Польши.

— Из Польши! — воскликнул он. — Каким же чертом тебя занесло сюда?

Я рассказал.

Игорь вынул самокрутку из нагрудного кармана и прикурил от армейской зажигалки, особенно ценившейся у зеков из-за металлических бортиков — защиты от ветра. Вспышка осветила его лицо с рваным шрамом от лба до подбородка.

— Кто твой дружок?

Я рассказал про Жору.

— Жора-модник! Знаю его! Мы были в Котласе. Настоящий человек. Здорово иметь такого дружбана. Что с вами стряслось?

Я рассказал.

—  Тебе повезло, что ты попал на меня, а не на Аркадия и его ребят. В порту Жора совсем спятил — отхватил топором голову другу Аркадия. Аркадий на пароходе. Уверен, что ищет Жору. Мы еще в гавани, так что они затаились, но в море они на вас выйдут, это уж точно. Они обыщут обе палубы, чтобы найти Жору. — Игорь все время оглядывался, пока говорил. Возможно, и у него были враги. — После того как снесем Жору на палубу, тебе лучше не отходить от меня. — Он затушил папиросу, взял меня под мышки и поднял к люку, потом забарабанил в обитую сталью дверь. Крышка люка откинулась, в наши лица уперлись ружейные дула. — Нужен врач! — объявил Игорь. — Парень в нижнем трюме весь в кусках. Температура — выше некуда. А этот тоже ранен, ему тоже нужен врач.

—  Несите больного к люку, — сказал охранник. — А ты, — он направил дуло на меня, — вылезай и ложись на палубу.

Солнце слепило мне глаза, когда я протискивался через отверстие. Последнее усилие оказалось не под силу моему поврежденному позвоночнику, и от мучительной боли я свалился

 

- 138 -

на палубу. Не обращая внимания на мои крики, оба охранника заперли люк и задвинули железные засовы, полностью отгородившись от людей внизу. Два пулемета на высоких подставках были направлены на люк. У самого люка вокруг гигантских деревянных катушек обвивались два пожарных насоса. Соленый воздух благоухал свободой. Я растворился в бесконечном пространстве моря и неба. Я глубоко дышал, воображая, что унесу этот воздух в вонючий трюм. Я наблюдал за полетом чаек, описывающих круги над пароходом, и мечтал улететь вместе с ними. Раскаленная палуба грела мое тело, я лег на бок, чтобы видеть воду. Волны вздымались, опадали и исчезали в зеленом море, их белая пена сияла вспышками молний.

Подростком я мечтал путешествовать по морям Севера и Дальнего Востока. Я воображал себя исследователем, отправляющимся в долгие путешествия по неизведанным местам. Необычные названия будоражили мое воображение, мне нравилось громко повторять: Охотское море, Сахалин, Чукотка, Камчатка, Колыма, Курильские острова, Северный полюс, Ледовитый океан. Я мечтал купаться в горячих источниках Камчатки, представлял курящиеся вулканы, покрытые снегом. Я хотел рыть золото на Чукотке и Колыме; добраться до самого холодного места на земле — Верхоянска; проплыть по рекам Колыме и Индигирке в Северный Ледовитый океан; встретиться с эскимосскими племенами, эвенками и юкагирами. Я хотел жить с ними, выучить их языки, религии и культуры; плавать на каяке в открытом океане, охотиться на тюленей, спать в чуме, ходить в тайгу охотиться на медведя. Я хотел не только исследовать эти места, но и написать о них. И вот я здесь. Но я не исследователь, а невольник и плыву на невольничьем корабле.

Игорь с другим зеком принесли Жору. Он был без сознания. Охранники положили его на носилки и понесли в каюту. Я пошел за ними. Врач наложил швы на мою рану так грубо, будто чинил обувь, и я сдерживался из последних сил. Я сжимал зубы, когда игла прокалывала воспаленную плоть и нить пронизывала кожу. Когда он затягивал узлы, боль стала невыносимой, но я не вздрогнул и не издал ни звука.

Когда он закончил, охранники отодвинули засовы и открыли люк. Я послушно спустился в муравейник. Люк с шумом захлопнулся. Когда глаза привыкли к темноте, я пошел искать

 

- 139 -

Игоря. Он встретил меня как младшего братишку и представил своей команде:

— Это Жорин дружбан, он из Польши.

Они подвинулись, и я сел.

Посреди ночи я проснулся от качки и грохота машин. Громкий, резкий звук заставил меня подумать, что машинное отделение совсем рядом со мной. Машины ритмично вибрировали, стало невероятно жарко. Игорь со своей командой сняли рубашки и накинули их на головы. Я поступил так же.

На следующее утро ребята Игоря начали спорить, каким путем мы будем добираться до Колымы. Один с апломбом уверял, что поплывем через Тихий океан. Другого беспокоили айсберги, если через Ледовитый.

Когда мне было четырнадцать, мы с моим одноклассником Шимеком Поляковским любили экзаменовать друг друга по географии. Мы запоминали города, столицы, языки, реки, горы, наличие природных ресурсов... Карта Колымы возникла перед моими глазами, и я изобразил ее на нарах с помощью нижних рубашек и щепочек. Ребята Игоря толпились вокруг меня, проявляя живой интерес. Я рассказал им о японском острове Хоккайдо и об острове Сахалин. Они слышали о Сахалине, но ничего не знали ни о Хоккайдо, ни о проливе Лаперуза между этими двумя островами.

— Ну, и куда мы попадем после того, как пройдем этот пролив? — спрашивали они. Я назвал острова Курильского архипелага, которые отделяли Охотское море от Тихого океана.

Все молча вслушивались в каждое слово. Потом посыпались вопросы: кто живет на этих островах? Чем они занимаются? Принадлежат ли острова Советскому Союзу? Есть ли на них лагеря? Я был поражен их неподдельным интересом и внезапным исчезновением грубости, вульгарности и бравады.

Ночь возбуждала блатных; они двигались во тьме неслышно, как кошки. Однажды я проснулся от громкого спора. Я сел и прижался к стене. Игорь разговаривал с человеком, сидевшим напротив него на переполненных нарах. Он смотрел ему прямо в глаза, и я почувствовал, что командует он.

— Точно выясните, где продукты. Я не разрешаю взламывать другие помещения. Леонид говорит, что между нашим трюмом и складом — двойная деревянная стенка. Эта же стенка прохо-

 

- 140 -

дит в других помещениях — в машинном отделении, инструментальной, кубрике для механиков. Не будем торопиться. Сейчас ничего не предпринимать. Сначала осмотреть стенку. Нужно выломать две-три доски, залезть внутрь и осмотреть, что там есть.

Наутро придурки с дубинками спустились в трюм с пайками и селедкой. Они шли гуськом, группами по шесть — восемь человек. Многие были закоренелыми преступниками, но другие — в прошлом — членами партии и НКВД. Придурков выбирали исходя из их физической силы, жестокости и равнодушия. Особенно суровы они были с политическими — то есть с большинством заключенных в тюрьмах и лагерях. Политические, неопытные в драках, измученные и ослабленные допросами и пытками, были их жертвами. Существовал негласный договор между придурками и урками: «Живи и давай жить другим». Эти две группы отлично сосуществовали и избегали конфликтов. Охрана НКВД никогда не спускалась в трюм из страха перед зеками.

Вскоре после того, как мы покончили с утренним рационом, начался шторм. Пароход швыряло, все прильнули к нарам. К прочим запахам добавился резкий запах блевотины. Яростная качка не давала передвигаться, поэтому страдающие морской болезнью облегчались на месте. Те, что были покрепче, вытаскивали их в проход. Я уцепился за нары и в ужасе представлял, что пароход наткнется на скалу и перевернется. Мне казалось, что все мы погибнем в этой наглухо задраенной морской тюрьме.

Когда яростная качка утихла, Игорь сообщил, что мы переходим в другое место. Его ребята обнаружили продуктовый склад, и мы направились к нарам у этой стенки. На скользком полу в лужах рвоты валялись зеки. Меня тоже чуть не вырвало, я глубоко дышал, чтобы справиться с тошнотой. Люди лежали вповалку на нарах и в проходах, стеная между приступами рвоты. Наконец мы добрались до свободных нар у стены. Мы заняли обе полки, а те, что приходили к Игорю ночью, разместились рядом.

Два тощих парня по соседству от меня были в страшном возбуждении перед грядущим взломом.

— Целый год я мечтал о свиной тушенке — помнишь, — в консервах, в больших банках? Консервированная — вкусней всего. Просто чувствую ее запах. Больше мне ничего не надо.

 

- 141 -

Паренек с прыщавой физиономией тоже пустился в воспоминания:

— Да, я тоже ел тушенку, давным-давно. В основном лизал пустые банки на улицах. У нас в приюте тушенки не давали. Мясо было два-три раза в год. Суп да каша, каша да суп. Каждую ночь я мечтаю хорошо поесть.

Весь день и всю ночь из-под нижних нар доносились глухие удары. Я проснулся от возбужденных голосов. Игорь громко шептал:

—  Кладите на верхние нары! А доски поставьте, как раньше. Вокруг меня громоздились консервные банки и джутовые мешки. Руки не переставая подкладывали продукты, бросали круглые буханки хлеба.

— Стоп! — сказал Игорь. — Не жадничайте. Через два-три дня повторим.

На верхние нары выставляли банку за банкой — тушенка, тунец, сгущенное молоко, бобы и горошек. Игорь нарезал темный хлеб самодельным карманным ножом. Все придвинулись ближе, глядели жадно и ждали сигнала.

— Открыть банки! — скомандовал Игорь. Двое блатных, вытащив ложки с заостренными ручками, стали орудовать ими как консервными ножами. После того как открыли несколько банок и вывалили на рубашку содержимое, Игорь дал сигнал.

Это была какая-то вакханалия. Все хватали куски хлеба, руками рвали мясо, подцепляли фасоль и горошек пальцами или ели прямо из банок. Смакование, жевание, пережевывание и лизание сменили хвастовство и ругань.

— Игорь, а мы не влипнем, когда охрана заметит? — спросил я.

Игорь взглянул с презрением:

— О чем ты говоришь? Разве в Польше ты ничему не научился? Когда они обнаружат, что продуктов нет, мы уже будем в пути к золотым приискам. Живи спокойно. Ешь.

От аромата тушенки у меня потекли слюнки. Я положил кусок на черный хлеб и жевал медленно, наслаждаясь. И запах, и вкус казались мне куда лучше, чем то, что я едал в лучших ресторанах.

Блатной порылся в мешке.

—  Макароны! — заорал он.

—  Сварить нужно, — сказал его дружок.

 

- 142 -

— Не волнуйся. И так хорошо. — Он схватил пригоршню макаронин, сунул их в рот и начал жевать. С закрытыми глазами, задрав подбородок, он жевал и жевал, кадык его ходил вверх-вниз при каждом глотке.

Так прошел час. Наевшись, урки сгребли остатки еды к стене и прикрыли рубашками. Потом все повалились на нары огромной кучей, рыгая и пуская газы, и погрузились в сон. Рядом со мной лежал Петя, высокий блондин с симпатичным лицом и заразительной улыбкой. Глаза у меня закрывались, но Пете хотелось поговорить.

— Я не знаю своих родителей, — сказал он. — Я рос с беспризорниками в Крыму и в Одессе. Ребята постарше выучили меня воровать и просить милостыню. Если бы у меня была мать, я писал бы ей письма, может, встретились бы когда-нибудь. Я хочу вспомнить ее, но помню только, что лежу на морском берегу, на солнышке, и горит костер.

В Крыму, когда я бродил по пляжам, я разглядывал женщин и думал: а вдруг эта — моя мать? Я надеялся, что она узнает меня и скажет, что я ее сын. Все они были молоденькие и хорошенькие. Я не особенно интересуюсь девчонками. У меня их много было. Но мне нужна мать.

Петя оперся на локоть. Голос его стал мягче. Мне показалось, что в глазах у него слезы. Я заметил Петю в тот день, когда присоединился к группе Игоря. Его связь с преступным миром была очевидна — татуировка, словарный запас, манеры. Однако внешность, жесты, мечтательные глаза и слезы говорили о мягкости и даже какой-то культуре. Мне он сразу понравился. Он доверял мне, и я хотел стать его другом, а такое не каждый день случается.

Блатные снова вломились в продуктовый склад через два дня. В этот раз они нашли ящик махорки — сокровище для зеков, и много продуктов. Они даже делились с другими. Никогда не видел такой щедрости у зеков!

Хотя я продолжал водить компанию с Игорем, я чувствовал себя неуютно среди уголовников. Единственной темой разговоров были их прошлые и будущие преступления, женщины, выпивка и жратва. Но я был доволен, что попал к ним в компанию. Им нравилось, что я иностранец. Несмотря на свое хамство и наплевательское отношение ко всему, они хотели узнать больше о другой жизни. Я рассказывал им о Польше, а кроме того,

 

- 143 -

пересказывал прочитанные или выдуманные истории. «Граф Монте-Кристо» и «Три мушкетера» вызвали общий интерес, и я чувствовал, как по мере развития сюжета мой статус растет. Урки восхищались такими историями. Почти все они были неграмотными.

После второго взлома к Игорю пришли уголовники, которых я раньше не видел. На верхних нарах стало тесно, меня затолкали в дальний угол. Они говорили с Игорем допоздна, и я понял, что они замышляют что-то еще. Я почти ничего не слышал, но чувствовалось: все очень возбуждены. Спор завершился обвинениями и руганью.

— Так ты с нами или нет? — угрожающе спросил у Игоря один уголовник. Я не знал, что ему нужно, но ждать он не хотел.

— Делайте что хотите. Можете идти на продуктовый склад, но, если охрана или придурки узнают, мы все будем в дерьме. Нужно подождать. Еще несколько дней, пока мы не придем в зону.

— Я думал, ты деловой.

Посреди ночи я проснулся от пронзительных криков. Они шли из-под нар. Женские голоса. Я подполз к краю. Команда Игоря, свесив головы вниз, смотрела в проход.

— Ублюдки, они все-таки сделали это. Не двигайтесь! — скомандовал Игорь.

Я заглянул в проход. Мужчины столпились у стенки, вытаскивая женщин из щели, как кули муки, и уволакивая их прочь. Я не знал, что на пароходе есть зечки; наверное, их погрузили после того, как нас заперли в трюмах. На женщинах рвали платья. Несколько мужчин набрасывались на одну женщину одновременно. Я видел, как извиваются белые тела жертв: женщины лягались, царапались, кусались, кричали и выли. Насильники колотили их.

Я услышал резкий звук рвущейся материи. На пол отлетел обрывок платья — белый, с красными и оранжевыми цветами. Потом еще кусок. Темноволосая женщина лежала, словно пригвожденная, — четверо мужчин прижимали к нарам ее руки и ноги. Остальные стянули штаны и по очереди изнасиловали. Она, не переставая, перекатывала голову из стороны в сторону.

— Лежи смирно, сука. Перестань вопить!

Я не мог сосчитать, скольких женщин они схватили. Вопли разносились по всему трюму. Когда насильники удовлетвори-

 

- 144 -

лись женщинами, несколько мужиков стали охотиться на молодых парней. К жертвоприношению добавились подростки, которые, истекая кровью, кричали на полу. Сотни людей свисали с нар, чтобы видеть происходящее. Никто не вмешивался. Проход был забит телами. Раздавались пронзительные крики и стоны.

На полу лежали обрывки платья в цветочных узорах — такое платье могла бы носить моя мать, сестра или Таубция. Я не мог не думать о них. Перед глазами были нацисты: высокие черные сапоги; уверенный шаг; бледные, мускулистые тела; повязки со свастикой. Я видел, как они рвали платья моей матери, моей сестры, моей жены, выкрикивая непристойности им в лицо. Я слышал крики Таубции, слышал, как она зовет меня. Я трясся от ненависти, отвращения и страха, не в силах помочь им, не в силах оторваться от ужасной, материализовавшейся картины Гойи — открытые рты, струящаяся кровь, корчащиеся тела.

Я подполз к Игорю. Он с несколькими парнями притулился у стены и курил.

— Почему их никто не остановит? Они мучают — убивают этих женщин! Может, хоть ты что-нибудь сделаешь, Игорь? Они тебя послушают.

— Сядь. Это не люди, это животные. Чудовища. Мы уголовники, но не убийцы. Я никогда не насиловал женщин. Никогда не поднял руку на женщину. Эти животные слушаются только своей похоти.

Но я не мог сидеть спокойно. Я отполз к краю нар. Мужчины стали расходиться. Внизу, в луже крови лежала молоденькая женщина с всклокоченными светлыми волосами, ее груди были изуродованы. Она лежала совершенно спокойно. Глаза были закрыты, но лицо непроизвольно вздрагивало, как крыло умирающей птицы.

Залпы ледяной воды с обоих концов трюма сбили всех с ног. Вода хлестала через нары, заливая одежду. Я лежал пластом, но укрыться от потока было невозможно. Душ продолжался. Когда он прекратился, из рупора донеслось: «Все заключенные остаются на местах».

...Лучи прожекторов с обоих концов трюма сблизились, освещая проходы и отбрасывая черные тени. Лучи фонарей шарили по нарам и по полу. Группа придурков приблизилась к голой,

 

- 145 -

неподвижной женщине, лежавшей поперек наших нар. Она не шевельнулась даже под напором воды.

—  Ублюдки! Еще одна, — проорал придурок. — Давайте носилки. Зовите фельдшера. — Он пощупал пульс. — Мертвая. — Голос его задрожал. — Сколько крови! — Он сполз с нар и пошел дальше.

—  Еще носилки! — донесся другой голос.

Нам было приказано спуститься с нар. Мокрые, дрожащие, мы стояли по щиколотку в ледяной воде. Ноги у меня онемели. Главный придурок спросил, знаем ли мы, кто виноват в смерти этих двух женщин. Никто ничего не знал.

Следующие три дня я спускался только к параше и за водой. Зеки кашляли, чихали, многие пошли к врачу. Настроение было подавленное. К концу морского путешествия мои штаны еще не высохли досуха.

Как-то утром я проснулся от внезапной тишины. Машины не работали. Через несколько часов наш трюм пошел на высадку. Мы последними покинули пароход. Никто не знал точно, сколько нас, — приблизительно от шести до десяти тысяч человек. Холодный ветер задувал в люк.

— Живей! — гаркнул охранник в самое ухо. Я вылез, и меня ослепил дневной свет. Охранники погнали нас, подталкивая ружейными дулами. Я вскрикнул, получив удар в спину, но движущаяся колонна увлекла меня вниз по пандусу — и на набережную.

Солнце лежало низко на горизонте. Я увидел вдали снежные вершины гор и поздравил себя с прибытием в другой мир.

Колыма. Колыма,

чудная планета.

Двенадцать месяцев зима —

Остальное лето.