ЛАЗАРЕТ № 4

 

Не следует считать, что у меня все было гладко и безмятежно. Далеко не так. Несколько раз по распоряжению оперуполномоченного у меня отбирали пропуск для безконвойного хождения. Но особенно в этот период меня начинали часто вызывать на квартиры к гражданскому населению, в управление санотдела, на конференцию в лазарет, а для этого приходилось выделять конвоира. Начальник санчасти уже не Максимов, а Захаров Ф.Я. писали ходатайство и пропуск мне возвращали.

Лазарет № 4 располагался в 400 метрах от нашего лагпункта. В нем были терапевтические корпуса, хирургический, инфекционный, лаборатория, операционная. Начальником лазарета до 1947 года была врач Крупская, осужденная ранее по делу убийства Горького. В 1944 году, благодаря начальнику Севдвинлага полковнику Умову, ее освободили, назначили начальником лазарета, но без права выезда в Москву и вообще за пределы города Вельска и Севдвинлага. Я с ней не был близко знаком, но всегда любезно разговаривал при встречах. Крупская решилась съездить к родным в Москву. Об этом узнали в НКВД и ее вновь арестовали.

Зав. лабораторией была врач Иванова Ольга Яковлевна, судимая по тому же Горьковскому процессу. С ней мы были более откровенны в разговорах, были, если не друзьями, то вполне хорошими товарищами. Бывший работник аппарата ЦК ВКП (б) некто Семенов Павел Иванович прибыл к нам на лагпункт. Он заболел и я его положил к себе в стационар. При разговорах он сказал, что работая в Москве, знал врача Иванову, возможно в лазарете она и есть. Я отправил его в лазарет на лечение. Действительно, они были старые знакомые по Москве. И, как мне известно, в лазарете они подружились и даже

 

были в интимной связи. Из лазарета его выписали, отправили к нам на лагпункт. Я взял его под свою опеку и через некоторое время опять отправил в лазарет, так как он был действительно больной, врачи подтверждали диагноз и необходимость лечения в условиях лазарета.

Моими друзьями стали врачи Власов и Сендецкий. С ними вместе мы несколько раз устраивали чаепитие и отмечали дни торжеств. Своих торжеств, личных. Немного использовали и спирт из хирургии. Иногда принимали участие и женщины из медперсонала. Но если замечали выпившим, следовало серьезное наказание. Могли посадить в ШИЗО, лишить пропуска и даже отправить на штрафную колонну. Поэтому все делалось тихо, скрытно с осторожностью и опасением.

После отъезда Крупской в Москву, вместо нее начальником назначили упоминаемого мною ранее Шафрановича, человека совершенно не имеющего отношения к медицине. Ходил он всегда в офицерской, без погон, шинели, рукава которой сантиметров на 20 длинней чем руки. Шинель явно была велика и висела на нем, как говорится, мешком. Не разбираясь в главных вопросах, он лез в мелочи. До невозможности придирчивый, нудный, мелочный. Отношения с медперсоналом у него не сложились и не могли сложиться. Вместо организации помощи в работе он решил во всем контролировать. Так, например, запретил из аптеки выдавать медикаменты без его визы. Врачи отреагировали быстро. Все лекарства в заявках стали выписывать по латыни. Количество медикаментов непосредственно в корпусах и их расход увеличились. Стал проверять расход спирта в операционной, замерял его до и после операции. Спирт стали выносить еще больше. Выжидал, спрятавшись, когда санитарки несли с кухни питание для врачей, проверял что несли и сколько. Любимым занятием Шафрановича было спрятаться и подслушать разговоры, кто и о чем разговаривает.

Врачи жили в отдельном, небольшом здании, в тамбуре которого хранились дрова для топки печей. Хирург Власов мне рассказал,

 

что Шафранович, прячась, подслушивает их разговоры, выслеживает кто приходит. У меня был знакомый мускулистый, боевой парень, работающий санитаром. Мы с ним обсудили обстановку. Коля спрятался в тамбуре за дровами заранее. В комнату врачей, так чтобы видел Шафранович, с кухни принесли в закрытом виде якобы еду, а фактически - пустые кастрюли. Несколько раз заходили и выходили медсестры, создавая внешний вид готовящейся вечеринки. И Шафранович на это "клюнул". Вечером, когда стемнело, Шафранович направился в домик к врачам, чтобы захватить их на месте проводящейся вечеринки, и предупредил надзирателей о готовящейся вечеринке. Переодетый, крадучись, Шафранович вошел в тамбур. Коля выскочил из-за дров и с возгласом "держи вора" палкой стал бить Шафрановича, но не сильно. Цель была не убить, не изувечить, а проучить. Шафранович закричал, назвал себя. Но Коля успел хорошенько его помять, досталось по спине и ребрам. Формально наказать нельзя. Не мог же начальник "унизиться до подслушивания". А случаи воровства были у врачей. Инцидент обошелся без последствий. Шафранович подслушивание прекратил. Жил он в небольшом домике рядом с лазаретом, где ранее жила Крупская. Жена его, толстая неуклюжая женщина, часто заходила в лазарет к парикмахеру и в баню. В лазарете, как у нас в лагпункте и на других вся охрана, семьи, волнонаемный состав пользовались услугами лагерных парикмахеров и бань. Парикмахером был разбитной малый и сначала угоднические, затем любезные его отношения перешли в ухаживание и интимную связь с женой Шафрановича.

Однажды с рынка в городе Шафранович принес домой гуся, половина которого оказалась у парикмахера. Шафранович уже подозревал жену и пропажу гуся обнаружил. Что поднялось? Шум, ругань, матерщина с обеих сторон. Шафранович пытался ударить парикмахера, но был отброшен в сторону. Вмешавшийся надзиратель прекра-

 

тил ссору, парикмахера водворили в ШИЗО. Через пару дней его отправили на штрафную.

Вскоре исчез и Шафранович. Куда? Не знаю.

В лазарет я приходил часто. В результате разговоров с Ивановой, Семеновым, Власовым, Шастиным я немного стал разбираться в вопросах сталинской политики, коллективизации, репрессиях. Узнал о бывшем голоде в приволжских областях и на Украине, о многотысячных жертвах, убийствах. Фашизм и Гитлера ненавидели все. Я не знаю человека хотя бы с малейшей симпатией отзывавшегося об этом злодее. Побывавшие в плену рассказывали об унижениях, издевательствах, выпавших на их долю. Унижались, подвергались насилию, издевательствам не за конкретное содеяние, не как индивидум, а как человек, принадлежащий к русской нации. Обидно, горько слушать обращение типа "русская свинья". Чувство солидарности, гордости "я русский" помогало выжить. Невидимо среди пленных витал русский дух, который ничем невозможно вытравить и которого нет и не может быть ни у одной нации. Своеобразие русской души неописуемо и непредсказуемо. Попавшие в плен не были предателями Родины, в плен попали случайно, стихийно по вине самого Сталина.

Но вот беда! Родина - мать ждет! Кончилась неволя в неметчине. Родина ждет, встретит, поймет, оценит, во всем разберется. Встретили, привезли в сталинские лагеря. Разбираться не стали. Был в плену - значит изменник Родины, враг народа. Почему не убил себя? Враг. Разумеется, во всем виноваты местные работники НКВД. Вот если бы узнал Сталин, он бы задал "жару нквдешникам". Писали и еще раз писали. Отправляли через лагерную почту и нелегально. Ответа нет. Видимо НКВД "перехватывало" всю переписку. Как же сообщить Сталину о творящейся несправедливости. Перефразировали слова Некрасова: "Вот узнает Сталин, Сталин все рассу-

 

дит". Ответа нет и нет. Сталин все не знает, что солдат из плена, в лагерях советских томится, умирает. Все это выразилось в следующих словах:

 

И вот война окончилась

Последний грянул бой.

Прощай, земля немецкая -

Поехали домой.

Освободились пленные

С немецких лагерей

С радостью, надеждами

На родину скорей.

Состав товарный подали -

Заполнили сполна

Их ждет и дожидается

Родная сторона.

Стучат, стучат колесики

По рельсам все быстрей.

Не спится и не терпится,

Скорей домой, скорей.

Все ближе, ближе Родина,

На прошлом ставим крест.

Вот она родимая

Наш первый город Брест.

Состав пролязгал буфером,

Стал где-то в тупике.

Их у вагонов встретили

Здоровые, мордастые войска НКВД.

На все с ними, вагончики

Замки быстрей повесили

И без суда и следствия

Повезли в ГУЛАГ.

И вместо встречи радостной

Ярлык "изменник Родины"

Их встретил в лагерях.

 

Чередуясь с разными событиями и текущими делами проходили дни, сутки, месяцы, годы. Встречались люди всяких профессий, но ни одного поэта или писателя. Я в свободное время писал и рвал свои неуклюжие вирши, но посоветоваться, поучиться было не у

 

кого. Полученного до ареста образования явно недоставало.

Я рано пристрастился к книгам, читал их много, но бессистемно, увлекаясь детективами, романами. Пользуясь хождением без конвоя, в городе Вельске я часто заходил в библиотеку и брал книги, указывая вымышленный адрес. Благо паспорт не спрашивали. Я аккуратно книги возвращал и даже ремонтировал в переплетном цеху нашего ширпотреба. Постепенно мне стали больше доверять и я получил доступ к книгам, которых не было на полках.

Меня познакомили со старичком, библиотекарем еще дореволюционной поры. Он давал мне читать книги, газеты - подшивки, о которых я не имел понятия. Из подшивки "Петербургский судебный вестник" я вычитал, что в свое время И.С. Тургенев привлекался к суду за убийство своей крепостной возлюбленной, но был оправдан. Были книги изданные еще во времена Екатерины II.

В общем-то в город ходить было запрещено. Я знал, что за мной "охотятся" оперативники и принимал разные меры маскировок. Неоднократно приходилось откупаться, давая оперу взятку, чаще всего спиртом и водкой.

Для обеспечения семей администрации молочными продуктами при лагпункте построили скотный двор: коровник и конюшню. Всего было 10 коров и 12 лошадей. Ухаживали за коровами две заключенные женщины и конюх. Заведовал всем освободившийся из заключения ветеринарный врач Лебедев. В зону для больных ни одного грамма молока не поступало, но в отчетах отражалось молоко, выдаваемое якобы диетбольным. Сено для коров и лошадей заготавливали тоже заключенные - бригада бесконвойников 10-15 человек.

На берегу реки раскорчевали, распахали несколько гектаров земли и засадили картошкой. Половина ее ушла для питания охраны, администрации, но часть попала и в кухню для заключенных.

 

Я лопатой раскопал сотни полторы земли и тоже посадил картофель. Мне не препятствовали. Осенью весь урожай я переправил в город на квартиру жене.

Вверх по речке Вага было много мелких озер, в которых водились караси, окунь, щука. Я рыбалку любил с раннего детства и, получив разрешение, стал рыбачить и здесь. Разумеется уловом приходилось делиться.

Директором ОПХ (отдел подсобного хозяйства) был некто Сидор. Он приобрел неводок и мы с ним поехали на рыбалку на подводе. Порыбачили удачно. Несколько корзинок с рыбой уже были переложены мокрой травой. Обязательный ритуал на рыбалке - уха. Сварили ее и мы. Мы - это я, Сидор и помощник по быту Лукьянов. В домашней корзинке, кроме хлеба, конечно было несколько бутылок водки. Выпили. Пошли песни, анекдоты. Неожиданно Сидор ударил Лукьянова по лицу. Началась драка, свалка. Я пытался их разнять, что удалось с великим трудом. Попало и мне. Говорят, двое дерутся, третий - не суйся. Но я вынужден сунуться, разнимать. Они оба вольные, члены партии, а я заключенный, враг народа. Обстановка не из приятных. Неизвестно, как обернется. Вдруг они помирятся и во всех раздорах обвинят меня. В драке устали. Сели к костру передохнуть и успокоиться, чему я всячески содействовал словами.

Выпили мировую. Вдруг Сидор прямо через костер прыгнул на Лукьянова с ножом в руке. Я успел схватить его за руку, отвести нож в сторону. Вдвоем мы свалили Сидора на землю и закрутили в сеть. Сидор оказался запутанным в сети. Что делать дальше? Ехать домой в таком виде нельзя. Утро уже наступило и стало пригревать солнышко. Сидор долго выкрикивал разные слова угроз, но алкоголь подействовал и он уснул.

У Лукьянова оказался подбитым глаз и царапины на лице. У меня видных следов ушибов не было. Солнышко пригрело, уснули

 

и мы. Проспали несколько часов. Проснулся и Сидор. Опьянение прошло. Он был удивлен, что оказался закрученным в сеть. Сказал, что ничего не помнит. Рассказали все происшедшее. Сидор просил развязать его и простить.

Больше не выпивали и возвратились домой мирно. Разумеется никому ничего никто из нас не рассказал, во всяком случае я. С удочкой на рыбалку я ходил еще несколько раз, но с Сидором никогда больше не ездил.

Санитарами у меня были пожилой поляк Радзевич и Морозова Фаина. Она прибыла в лагпункт вместе с мужем Морозовым Сергеем.

У Морозова были какие-то мутные глаза все время и он симулировал слепоту. По этому виду болезни относился к группе инвалидов. Хорошо разбирался в ключах и часах и ремонтировал их. Где-то доставал разные запчасти для часов. Я разрешил ему работать в одном уголке медпункта. Возможно, в какой-то степени он и недостаточно видел, но слепым не был, я не стремился разоблачать. Морозов собрал настенные часы с боем и мелодией. Сделал красивое оформление часам. Приложили руку и мои художники.

В лагпункт приехал начальник Севдвинлага полковник Умов и я при обходе лагеря пригласил посмотреть медпункт, где на видном месте красовались часы, а под видом санитара тут же находился и Морозов. Как мы и предполагали, Умов часами заинтересовался и часы принял в подарок.

По установленному порядку и лагерному режиму муж с женой в одном месте не должны находиться. Морозов обратился к Умову с просьбой разрешить проживать вместе с женой. Разрешение было получено и им в бараке отгородили комнату.

В бане была оборудована парная вмещавшая сразу человек 10-12. Пар поступал через дверку от нагрева камней при обливании их во-

 

дой. Я уже писал, что в лагпункте были мужчины и женщины. В бане мылись конечно отдельно. Группа женщин в парилке мыли в тазах головы. Вошла одна женщина и, не подумав о последствиях, плеснула на горячие камни воду. Вырвавшаяся струя пара попала на молодую женщину, стоявшую задом к печке и моющую голову в тазике. Горячим паром обожгло ей ягодицы, бедра, промежность. Моментально вздулись большие пузыри. Вызвали меня. Пострадавшая стеснялась показать все места ожога, но я убедил ее не стесняться. Укрывшуюся в простынь привел ее в медпункт, всех удалил и обработал место ожога. Картина довольно неприятная, тем более, что для обработки ожогов она должна занимать коленно-локтевое положение. Встал вопрос дальнейшего лечения. Нашли от бочки деревянный обруч, укрепили его типа корсета и пришили к нему в круговую простынь в виде юбки. Садиться, конечно, она не могла, спать только на одном, менее обожженном боку. Помучалась она изрядно, не менее месяца. На ягодицах, бедрах остались шрамы. Но благо в жизни эти места всегда закрыты от глаз людских. Женщина с ожогом еще находилась в стационаре, как поступил мужчина с ожогом ягодиц. Он работал по уборке, сжигая древесные отходы в кострах. Его ватные брюки подпоясаны были не ремнем, а веревкой в несколько оборотов. Подбросив в костер щепы, вместе с другими он грелся у костров, стоя к нему спиной. Искра от костра попала на брюки, вата загорелась, но медленно и боль он почувствовал когда уже горела вата на всех ягодицах.

Увидев, что с ним случилось, никто и не подумал оказать помощь, все смеялись. Прыгая, он долго не мог развязать веревку на брюках, а когда их спустил, на ягодицах уже были пузыри. Его лечил я как и женщину, сделал корсет. Дело в том, что при завязанном ожоге к марле пристает, присыхает кожа старая и свежая при перевязках сдирается, что ухудшает процесс заживания, грану-

 

ляции. При открытом лечении этого нет, но нужно чаще промокать, удалять эксудат, смазывать и прижигать. О своем способе открытого лечения ожогов я докладывал на одной из очередных медкон-ференций, метод был одобрен.

А в 1948-1950 годах в лагере стала вводиться новая система оплаты труда, что-то в виде хозрасчета. Прежде выводился процент выполнения нормы, при перевыполнении выписывался доппаек и все. По новой системе подсчитывалось сколько заработано в рублях и какой процент выполнения нормы, которая все же действовала.

   Из суммы, заработанной за месяц, высчитывалось сразу 50 процентов на хозяина (содержание охраны, администрации, жилбыт условий и т.д.), затем удерживалась стоимость одежды и питания. Оставшуюся сумму зачисляли на личный счет, но получить можно только ограниченную сумму по заявлению на покупку папирос, мыла и других принадлежностей. Продуктовых ларьков не было. Разрешалось жить, работать в своей личной гражданской одежде, даже в военной, но без знаков различия. Кто не пользовался казенной одеждой, а имел свою, тем доплачивалось из расчета стоимости казенной одежды.

   По штатному расписанию утверждены оклады для всех работающих на ненормированной оплате труда. В частности, мне установ-  лена зарплата 720 рублей, одна из самых высоких в зоне. На моей должности зав. медпунктом вольнонаемный работая получал столько же, а я еще плюс за свою одежду и обувь. Когда-то в системе лагерей существовали зачеты и льготы. За перевыполнение нормы снижался на определенные дни срок. Начиная с 1940 года в лагерях Севдвинлага никаких зачетов и льгот не было так же. О прежнем существовании зачетов и льгот только вспоминали. Была перефразирована песенка:

 

Тучи над лагерем встали

В воздухе пахнет грозой

Зачеты от  нас отобрали

И льготы накрылись п...

 

Прибывшие из других лагерей, у кого были заработаны зачеты, их ликвидировали. Оставался чистый срок. От звонка до звонка. Существовало и знаменитое социалистическое движение - соцсоревнование. Основными пунктами соцсоревнования были перевыполнение норм выработки, безукоризненное соблюдение режима, участие в общественной жизни лагеря (принимать участие в художественной самодеятельности, участие в проведении мероприятий по выявлению нарушителей режима), содержание в чистоте жилых помещений.

Победителям выдавалась похвальная грамота, не дающая ни снижения срока, ни материальных благ. Практически ничего.

В лагере действовала система десятидневок. Выходные дни представлялись 10, 20, 30 числа месяца. Но и в эти дни проводились разные мероприятия в виде всеобщей уборки зоны, всеобщего учета вещимущества и т.п. На семидневную неделю и выходные по воскресеньям перешли в 1948 году. Красные дни календаря I, 2 мая, 7-8 ноября, 8 марта были не рабочими. В эти дни устанавливался усиленный режим. В преддверии праздника в зоне производился усиленный обыск. Перетряхивалась вся одежда, белье, постель. Тщательно проверялись жилые, производственные помещения, бытовые здания. Изымались все металлические предметы, веревки, лестницы. Даже в кухне ножи закрывались под замок, а в медпункте опечатывались в шкафчике сильнодействующие (кто их определял?) медикаменты. Не действовали пропуска на безконвойное хождение. Я тоже не имел права выйти за зону. На вахте и вышках назначался дополнительный наряд охраны. Принимались все меры, чтобы никакого ЧП не омрачало радостные праздники.

Накануне праздника в клубе-столовой проводилось собрание и слушался доклад о первомайском празднике всего мира или Великой Октябрьской революции, ее торжестве, искоренении старорежимной

 

рабской власти капиталистов и о счастливой жизни при Советах, торжества неминуемого всемирного коммунизма.

После войны разрешалось выписывать газету "Правда" через КВЧ. Письма проверялись цензурой в оперчасти. Разрешалось получение посылок, которые поступали в основном из Литвы, Латвии, редко русским из России. Посылки выдавались на вахте в отдельной комнате в присутствии надзирателя. Посылка обязательно вскрывалась, содержимое проверялось и получающий "добровольно" отдавал часть выдающим посылку, то есть надзирателю, коменданту. В своем бараке так же "добровольно" требовалось угощать своих товарищей или просто наглых воров, чтобы не отобрали все. Для себя оставалось 50 процентов содержимого. Посылку получать разрешалось официально I раз в месяц, но строгого правила не соблюдалось. За нарушение режима или других правил лишались права получения посылок, которые оставались лежать на вахте длительное время, пока не исчезали. Такие факты я знаю, но чтобы возвратили обратно посылку отправителю, такого не было.

Для предотвращение заболеваний цингой выдавался хвойный настой. Для борьбы с пеллагрой стали изготавливать так называемую "бузу" - пивные дрожжи. Приготовлялась буза в медпунктах. Для этой цели выдавалась мука грубого помола, сахар. В специальной бочке мука запаривалась, добавлялся сахар и когда начинался процесс брожения, эту бузу давали пить. Я не помню уже количество муки и сахара, но буза получалась, хотя и не сладкая, но вполне пригодная для употребления. Приготовлением, выдачей бузы занимался санитар медпункта под моим контролем. Я не могу сказать, насколько буза спасала от заболеваний пеллагрой, но проходили в медпункт и пили ее охотно, лучше, чем настой хвои.

С 1948 года и позднее количество больных пеллагрой, а также просто истощением, дистрофией, уменьшилось. Оставшиеся в живых,

 

с тяжелых прошлых лет, понемногу, но стали поправляться. Но забыть, когда при моем очередном обходе в стационаре один мужчина обратился ко мне со словами: "Доктор, смотри, я уже стал сам ходить". Какой радостью засветились его глаза и лицо приняло радостное выражение. Он понял, что выжил и теперь будет жить. Великая радость была и для меня. Удалось спасти еще одного человека. У меня навернулись слезы и, обняв его, я заверил в надежде на лучшее. Аналогичных примеров много. Безусловно, я не в силах изменить систему в лагерях, увеличить норму питания, но я периодически освобождал от работы, давал дополнительный отдых, переводил в команду слабосильных, помещал в стационар и отправлял в лазарет, тем самым спасал жизнь многим.

Приходилось присутствовать и при неприятных процедурах, противных мне по самому их существу. Например, в некоторых случаях надзиратели при помещении в ШИЗО требовали справку, что такой-то здоров. Справка чистая, формальность, так как в большинстве случаев в ШИЗО помещали без всяких справок. К сожалению, мне приходилось выдавать справки, что здоров и в ШИЗО содержаться может. При всем отвращении ШИЗО иначе я поступать не мог. Но я поступал иначе. На второй день я приходил в ШИЗО и у помещенного находил температуру или иное заболевание и освобождал его из ШИЗО, помещая к себе в стационар. Иначе невозможно поступить. Приходилось выдавать справку о нанесенных побоях. Приходилось уточнять кем и по какому поводу человек избит. Если избит охраной, я красочно расписывал все видимые и невидимые травмы и осторожней подходил к травмам, полученным в междоусобных драках.

В свою бытность на лагпунктах №№ I, 10, 20, 3 я почти ежедневно был свидетелем, когда отказывавшихся идти на работу силой выталкивали за зону, связывали, а иногда и привязывали к санкам и волоком тащили на трассу. Можно было сколько угодно сожалеть,

 

возмущаться, но противостоять невозможно. Практически меня никто не спрашивал и не требовал никаких справок ни администрация, ни сами заключенные. Происходило какое-то противоборство, протест - с одной стороны и грубая сила, издевательство - с другой.

А дни медленно, но все шли и шли. Наступил 1950 год. Приближалось окончание моего срока. Мысли, мысли. Надеясь на освобождение, я все личные вещи понемногу перенес на квартиру в город. Через начальника санчасти пытался узнать буду ли я освобожден. Увы! Никто ничего не мог сообщить ни положительного, ни отрицательного.

Я уже говорил, что люблю чтение, особенно историю. Я перечитал имеющиеся в библиотеке книги по древней истории, трижды прочитал историю России по Карамзину "Предание веков". Прекрасная книга. Слава ее написавшему. Меня очень заинтересовали вопросы родословной вообще и в личном плане в частности. Пользуясь различной литературой, я написал в своем понимании и трактовке родословную. Буду бесконечно признателен, если кто-то, пользуясь ею, выведет личную линию рода своего.

Все документы: личные дела заключенных - хранились в спецчасти лагеря, где работали доверенные люди. К 1950 году Севдвинлаг объединили с Севжелдорлагом под тем же названием. Севдвинлаг как таковой прекратил существование, но все его лагпункты остались на своих местах. Начальник Севдвинлага полковник Умов стал начальником Севжелдорлага, а бывший Севдвинлаг стал называться первым отделением Севжелдорлага. Начальником стал майор Нечитало. Его жена - начальником спецчасти. Во многом мое освобождение зависело от нее, как кому она доложит и какое выскажет мнение.

 

Из центральной спецчасти список лиц, подлежащих к освобождению, на лагпункт присылается за несколько дней до конца срока. Трудно передать то волнение, которое охватывает человека, много лет находящегося в лагерях на правах бесправного раба. Дело в том, что не всегда освобождают по окончании срока. Я лично знаю более двадцати человек, у которых срок кончился, но их не освобождали, ничего не объясняя. Администрация лагеря, где непосредственно находится заключенный, без распоряжение свыше освободить не имела права, и человек оставался в неведении о себе, продолжал находиться в лагере на прежнем положении. Через месяц - два приходило извещение, что особым совещанием как антисоветскому элементу добавлялся срок новый на 5 или 10 лет без всяких объяснений причин. Некоторых этапом отправляли в ссылку в еще более отдаленные края. Можно представить состояние человека, ожидающего освобождения и без всякой вины вместо ожидаемой свободы оставленного в заключении на новый срок.

Тяжелые мысли одолевали и меня. Распоряжение о моем освобождении поступило дней за пятнадцать, я узнал об этом, но тем не менее очень волновался и переживал, так как были случаи, что в последний момент приходило указание не освобождать. 7 мая я передал медпункт своему помощнику фельдшеру Ильину. И вот наступило 8 мая. Трудно сейчас передать чувства, которые обуревали меня в то время, нервы напряжены до предела. Собрался я еще с вечера. С вечера же со многими друзьями попрощались, те, кто не ушел на работу, пришли провожать и разными шутками старались поднять настроение.

Наконец-то объявили, что меня вызывают на вахту - проходная из зоны - и я в сопровождении охранника поехал, вернее пошел на центральный лагпункт, откуда производилось освобождение. Пришли

 

мы в часов 10 утра. Время идет ужасно медленно. Вот уже II часов, 12, час, два, а меня не вызывают. Наконец, часа в три дня вызвали на вахту и в сопровождении уже другого охранника повели в спецчасть. Начальник спецчасти и начальник охраны проверили мои документы, то есть спросили фамилию, имя, отчество, год рождения, когда был арестован, какая статья, какой срок, проверили особые приметы (цвет волос, глаз, наличие родимого пятна под правой рукой) и, убедившись, что я есть я, выдали справку об освобождении и отпустили охранника. Расписавшись в получении справки, я в каком-то смятении, в каком-то возбужденно-радостном состоянии с глупой улыбкой вышел из спецчасти. Я свободен. Десять лет позади. Впереди новая жизнь. И конечно масса вопросов, где жить, как, но самое главное, я свободен. Свободен ли?

Паспорт я получил через несколько дней. Согласно ст. 39, указанной в паспорте, я не имел права проживать в центральных, областных городах и многих других пунктах, предусмотренных особыми правилами. 9 мая 1950 года свой двойной праздник Победы я отметил на свободе в кругу родных, товарищей. Были поздравления с победой над фашизмом и с освобождением из ИТЛ. 10 мая я поехал домой на Родину, где меня ждали мать и все родные. По вагонам поезда ходили переодетые лагерные оперативники, вынюхивая заключенных, проверяли документы у подозрительных.

Я ждал что подойдут ко мне и я суну им в нос паспорт. Нет, не подошли. Впервые в жизни в поезде я получил отдельное место, матрас, одеяло и простыни. До этого меня возили в товарных вагонах, на голых досках. После езды на поезде, пароходе, машине с ближайшей горы я увидел свою деревеньку, вернее что от нее осталось. Вместо полсотни домов стояло пять избушек всего. О своем приезде я посылал домой телеграмму, поэтому меня ожидали. Ра-

 

дость встречи с мамой, с родными. Улыбки и слезы. Уезжал я из родного дома юношей-несмышленышем, возвратился зрелым мужчиной, повидавшим и кровь, и смерть, и горе, и радость. Не раз надежда сменялась разочарованием, гибель оборачивалася жизнью. В нашей деревне и в других было опустошение, безрадостное существование. Делать в деревне мне было нечего. Я прожил две недели и уехал обратно в г. Вельск, где питал надежду своего обустройства.