- 106 -

VII. ОТ ЭТАПА ДО ЭТАПА

 

Телячьи красные вагоны с зарешеченными окошечками. Погрузили после Куйбышевской пересылки, состав длинный, охраны, наверное, батальон, а то и больше. Рвущиеся на поводках овчарки.

В вагоне человек 50-60, двойные нары. "Удобства" - дыра в полу у задних дверей и желоб к ней из двух досок.

Я - еще не 58-ая, осужден по статье 193, "военной", пункт 2 "г" - за невыполнение приказания командира в военное время. Хоть и не командир, а политрук роты, и не в боевой обстановке. Но - за ответ: "Я дурацких приказов вне выполняю" - военный трибунал и срок - десять лет исправительно-трудовых лагерей. Чтоб другим неповадно было.

Ну, а раз я не политический, то и еду с соответствующим контингентом, то есть - всевозможным.

Кормят то раз в сутки, то - два. Хлеб съедаешь сразу, так как запросто стащат, да и терпения нет беречь весь день кусок хлеба, когда "кишка кишке фигу кажет"! И раз в день воды дают - по кружке. Зато на каждой остановке вагоны обстукивают деревянными молотками вроде киянок, только на длинных ручках. Лазят по крышам, под вагонами - нет ли подготовки к побегу, не прорезали ли пол?

Периодически пересчитывают - может, кто сквозь стены ушел? И - обыскивают. Перегонят всех на одну половину вагона, вторую обшарят, все вещи перекидают - пойди потом найди свои! - затем по одному перегоняют после каждого шмона на осмотренную половину, на всякий случай ударяя деревянным молотком - по "горбу", по чему попало. Просто так, для поднятия настроения.

Ехали недели две. Блатные резались в карты, шмонали мужиков, нет ли чего-нибудь стоящего, чтобы, отняв, поставить на кон. Карты самодельные из газеты или книги, склеенные хлебным клейстером. Если неудачно спрятал, при обыске найдут, - отнимут - вскоре вновь появятся. По ночам

 

- 107 -

на голых досках довольно холодно, но печек в вагонах еще нет. Ехали тринадцатые или четырнадцатые сутки, мы уже определили, что едем по Уралу, - от Свердловска на север повернули, - на какой-то станции дверь вагона приоткрылась, вошло несколько конвоиров с фонарями, два офицера. Пересчитали обычным способом и спрашивают:

- Кто сейчас разговаривал о побеге?

-Никто.

Никто и не слышал, да и стук колес ведь.

-Кто староста вагона? - Вышел староста, зека лет тридцати пяти.

-Староста, кто говорил про побег?

-Я не слыхал... - Молотком его - и к двери. Порыскали глазами - на меня уставились, фонарь в лицо:

-Ну ты, цыган, - кто говорил про побег?

-Никто вроде... Я не слыхал... - Удар деревянным молотком, я успел голову пригнуть - по плечу попали.

-Выходи... твою мать!!

Лесенкой воспользоваться не успели, - спасаясь от молотка прыгнули в темноту ночи - и перед самым носом - оскаленные собачьи морды, так и рвутся вцепиться, рвать. Солдаты их и не очень сдерживают. - Налево!

Чтоб молотком не получить и не отведать собачьих клыков, бегу впереди. Старосте досталось и того, и другого. Окажется, в составе есть и вагонзак - "столыпинский вагон", как плацкартный, но купе отделены от коридора стальной решеткой, конечно, и на окнах решетки. Сидел ли кто в других купе-камерах - уж не помню. Нас запихнули и заперлм двоем. И около двух суток - ни пить, ни есть. И в туалет разу ни сводили. Староста не выдержал, обмочился в штаны. Еще его мучило отсутствие курева.

-Начальник!.. Начальник, оставь докурить... - смиряя гордость просит он ходящего с папиросой взад-вперед солдата. Тот останавливается перед нашим "купе", еще раза два-три с

 

- 108 -

удовольствием затягивается, и насмешливо глядя в глаза - растаптывает окурок. И видно, какое ему громадное от этого удовольствие.

Томительны и тягостны эти два дня с пустым желудком. И в окна даже смотреть не охота, - на горы, на тайгу. И вдруг в конце вторых суток открывают двери и вносят по котелку - солдатскому котелку густого, как каша, супа-лапши, да с мясом и по несколько больших - через всю булку отрезанных ржаных сухарей. Радости нашей - не описать:

- За два дня дали!

- Ну, это, ясно - не из арестантского котла! Ясно, из своего, солдатского! - Вслух соображали мы. Поезд стоял. К нам пришли: - А ну, на выход!

-Постой, начальник, мы еще не доели!..

-Давай, давай, быстро! Не курорт тебе!

Не отдаем котелки, через край пытаемся доесть - не скоро придется так попировать! Отняли котелки, выводят наружу, кто-то называет станцию: Турьинские рудники. Далее возникает название: БОГОСЛОВЛАГ - недалеко город Богословск (теперь - Карпинск). И еще - БАЗстрой - строительство Богословского алюминиевого завода. Нашим рабским трудом на костях сотен тысяч зека здесь вырастет город Краснотурьинск и громадный алюминиевый комбинат. И когда в 1988 году я встречу двух молодых людей - бутафоров Краснотурьинского кукольного театра, родившихся и проживших все свои годы в Краснотурьинске, - оказалось, они ПОНЯТИЯ НЕ ИМЕЮТ, КАК и КЕМ строился их родной город. Что он стоит на крови и костях заключенных. Они были поражены моим рассказом. Но это все - позже, позже. А пока - холодные бараки, голодные харчи, работа на строительстве по 10-12 часов. Ни постелей, ни сушилок для обуви, одежды - в чем придешь с работы, хоть до нитки мокрый - в этом и спи. И шапку свою лагерную под подбородком завяжи, да не бантиком - а то сопрут! И единственное свое достояние -

 

- 109 -

посудину свою, ржавую жестяную банку на проволочкой дужке - под голову, вместо подушки держи, А то утащат - и утром не во что будет баланду получить и топай на работу без "завтрака"! А в обед - снова баланда, без хлеба.

Роем котлованы, траншеи, гоняем тачки, кто сооружает опалубки, кто на электросварке, на монтаже. В лагерь приведут в темноте, скорее за ужином - та же баланда - и на нары. Если заболел - в санчасти в очереди сотни больных, все равно до отбоя к врачу не попадешь, для этого надо не пойти на работу, чтоб занять очередь днем. Но за невыход на работу - ловят надзиратели и - еще хуже - нарядчики, главные лагерные придурки, эти особенно жестоки. За отказ от работы - лупка, карцер, штрафной паек, а то и в БУР угодишь - бригаду усиленного режима. А сил нет, болезнь тебя корежит, - кто с гриппом, кто с пневмонией, кто с дизентерией. По полсотни человек ходят на рытье могил, - "братских могил", куда сваливают, как сдохшую скотину. Чтобы обмануть постоянный голод, некоторые в котелок с водой, иногда литров до двух, крошат пайку хлеба, кипятят, если соли разжиться удастся - посолят. И желудок наливается полный, но еще быстрее от такого варева слабеют, отекают, ноги раздувает, как у слона, - это уже не жилец. Или варят всякую дрянь - картофельные очистки, подобранные за кухней, селедочные головки, - все это прямой путь на кладбище. Так, не получая врачебной помощи, слабея день от дня, от самой пустяковой хворобы доходяга гибнет. Иной, в страхе перед "отказом" плетется утром на развод, кое-как доплетется до работы, - а вечером тащат его, проклиная, собригадники. Да и как не проклинать, когда сами ноги еле-еле переставляют, завтра сами будут такие же - а тащат, так как если бросить - на вахте одного не досчитаются и бригаду в зону не пустят, стой хоть до утра! Сколько вышло утром на развод - столько бригадир и пред-

 

- 110 -

ставь! Хоть мертвого. Да, случалось - и мертвого! Лишь бы счет сошелся*.

Замечая, как доходят и мрут вокруг, я не сразу понял, что тоже стою на той же тропе. Труд не по силам, отсутствие самого элементарного - отдыха для восстановления сил, человеческих условий - постели, бани, наискуднейшая пища - то суп из морковной ботвы, которая не уваривается, жесткая, как палка, не угрызешь, - да и что ее грызть? То суп из совершенно мерзлой картошки, черной, даже не мытой, от которой воротит даже голодного; то щи из зеленого капустного листа с тухлой камсой... Силы таяли.

Однажды наша бригада стояла на бетонировании фундаментов. Кажется, электростанции. Большая часть ковырялась в котловане, уже более трех метров глубины, а часть, я в том числе, гоняли тачки с бетоном, железные тяжелые тачки. Над котлованом приемный ящик с желобом в котлован. Подогнав по трапу тачку, вываливаю бетон, а стоящая рядом девушка - зечка лопатой счищает с тачки бетон, а то он быстро примерзает к железу. И подталкиваемый бетон скатывается в котлован. Несмотря на лагерные шмотки - ватные штаны, рваную телогрейку, симпатичная татарочка и мне еще хочется показать себя молодцом. И к концу трапа я почти бегом гоню тачку - а она все тяжелее, бетон все равно с каждым рейсом намерзает на ее железо, - махом ее опрокидываю, и пока девушка орудует лопатой что-нибудь говорю ей или спрошу. Затем разворачиваю тачку и "бодро" гоню ее за новой порцией бетона. И вот, заболтавшись, разворачиваюсь, пятясь, но слишком широким кругом - оступаюсь и лечу вместе с тачкой в котлован, от удара о твердый грунт теряю сознание. Бог ли, Судьба ли меня спасла - тачка накрыла меня, как крышка гроба, упади она на несколько сантиметров ниже - не уцелеть

 


* 4319 зека умерли на Базстрое в 1942 г. (из 10.000). Не меньше – в 1943. Этапы шли и шли.

- 111 -

бы моему черепу! Когда открыл глаза, тачку ребята уже сняли, а над котлованом склонился матерящийся прораб: "Это он нарочно! Работать не хочет, лодырь!" - Донеслась до меня его брань. Мне помогли встать. Кто-то усадил меня у костерка. Вечером в зону я еле передвигал ноги, меня поддерживали с двух сторон, а идти было не близко, может, километров пять, а может, все семь.

Конечно, на прием к врачу я не попал, прием уже кончился и наутро я вновь поплелся на работу где толку от меня не было: ни тачку гонять, ни грунт долбить я не мог. И что то случилось с моей нервной системой: я стал слезлив, даже по пустякам, плакал от малейшей обиды, а порой и по непонятной причине. Какой то срыв... И решив со всем этим разом кончить, я забрался на самые высокие леса, кажется, на двенадцатую отметку, а может, и выше, - чтобы оттуда прыгнуть. И в это время рядом со мной появился тот самый прораб, Кабанов и схватил меня за плечо:

-Ты это что, идиот!? Ты что надумал!? В двадцать лет с жизнью расстаться? Второй не будет!..

-А!.. Такая жизнь... Кому нужна... Дойти и подохнуть... Вон, каждый день хоронят...

-А ты - борись! Ты - не сдавайся, ты - борись! Еще все будет, и на свободе будешь! Если сам не сдашься! Я ведь десятку отсидел, тоже и доходил... Ты сколько сидишь? - первый год!

Словом, прораб меня хорошо проработал. Может, на меня подействовала его убежденность, а пуще того - его неравнодушие к моей судьбе - мне и правда захотелось выжить. Я стал помаленьку ковыряться в котловане, силясь не очень отставать от остальных. Доходили все по-разному: разным темпом. Одни раньше, другие позже, третьих - уже оттащили.

 

- 112 -

В ту осень донашивали мы брезентовые ботинки, легкие, но в дождливую погоду моментально промокавшие, а просушить не удавалось - негде. Так в мокрых и спали. А тут ударил первый мороз. Мне сильно прихватило большие пальцы на обеих ногах. В обед я разулся - пальцы побелели. Снова обулся. Они болели все сильней, через несколько дней стали гноиться. Кто-то сказал, что здравпункт есть и на стройплощадке, я отпросился у бугра и отправился туда. В коридоре на полу кто-то лежал с закрытыми глазами. Другой сидел, зажав одной рукой другую в окровавленной тряпке - угодил топором. Коридор полон зека.

-А у тебя - что? - спросил санитар.

-Ноги отморозил, пальцы... - начал я.

-Ну, с такой ерундой пришел! Иди, работай! В лагере на прием сходишь.

Конечно, в лагере я на прием опоздал, прием давно кончился. Тогда я не вышел на работу - так сильно болели пальцы. Рискуя попасть в отказчики, я спрятался от развода - и пошел-таки к врачу. Чем-то смочили марлю, обмотали пальцы, перевязали. Помаленьку пальцы стали отходить, но и много лет спустя были очень чувствительны. На работу я ходил, хотя о выполнении каких-либо нормативов не могло быть и речи. Питание не улучшилось, наоборот, пайка снизилась до пятиста граммов: мы же не выполняли норм! А тут еще куда-то девалась соль - стали варить совсем несоленую баланду.

Однажды перед разводом в барак зашел нарядчик колонны - в лагере было несколько колонн, - и зачитал список; где была и моя фамилия:

-Идете на этап! .

Я понял только: на работу СЕГОДНЯ не идти, оттого обрадовался. Так зимой 1942-43 года я оказался на лесном участке. Но это уже другой рассказ...