- 200 -

XII. ШУМОК НА СЕРОВСКОМ ОЛП

 

В архипелаге ГУЛАГа Серовский Лагпункт - один из самых незаметных, маленьких островков. Всего один лагпункт, несколько сотен зека. Может, позже он разросся, - я там был всего два года. Прибыл в мае пятидесятого из могучего БОГОСЛОВЛАГА, где обретался с сорок второго и заработал к сроку два "довеска" - и каждый раз прибавляли до червонца.

На Серовском ОЛПе мы строили жилье для строителей ГРЭС".

В рабочей зоне, куда нас гоняли, строили бараки, и двухэтажные, а позже и большие дома - шлакоблочные и кирпичные.

"Баркаса" - четырехметрового сплошного забора - не было, была лишь густая колючая проволока, да запретка перед ней. Да "попки" на вышках. Когда была свободная минута, можно было глазеть на вольную жизнь. Впрочем, то, что было перед глазами, мало чем отличалось от зоны: те же, в основном, телогрейки, такой же рабочий люд, только что не подконвойный и не такой голодный... Но все-таки то были ВОЛЯ! Даже о такой мы могли только лишь мечтать. И мы подмечали тысячи деталей той, запроволочной жизни, для нас заказанных... Вон женщина ведет из садика девочку; вот парень провожает подругу, обняв ее за плечи... А вон целое семейство из бани идет!

Когда заканчивали строить два крайних барака, - ставили новые столбы, переносили, натягивали колючую проволоку - и эти бараки уже оказывались за зоной, а мы переходили строить новые бараки.

Большое волнение вызвало заселение первых законченных и отгороженных бараков: один из них заселялся женщинами, завербованными на строительство ГРЭС. Штукатуры, маляры, каменщики, разнорабочие, навербованные из разных мест Союза, кто-то и в заключении побывал, другим это еще предстояло - за прогул, за хищение, - на все были если не статьи, то Указы, вроде "СЕМЬ ВОСЬМЫХ" - Указ от седь-

 

- 201 -

мого августа, знаменитый. По Указу этому новые сотни тысяч двинулись в этапных вагонах на стройки коммунизма.

Кто въезжал, вернее, входил в барак с фанерным чемоданчиком, кто волок узел, сумку, - на грузовиках эти жильцы не подъезжали. В большинстве это были молодые бабенки и девушки, поэтому, несмотря на окрики конвойного с ближайшей вышки - "А ну, отойди! А ну, пошли работать!" - у ограды все время толпились зека, главным образом урки, шпана. Работяги если и появлялись из любопытства, то не надолго, так как бригадиры не очень то разрешали отлучаться с рабочего места, иной бугор так накостыляет за отлучку, - враз о девках забудешь! Да и не о девках у зека - работяги в голове, голодного, изнуренного.

А урки, да шпана, возле них тусующаяся, - те тачку не гоняют, траншеи не копают, разве что при приближении начальства. Если холодно, греются у костра, а в каких строящихся бараках сложили печи, так там и кухню освоили, режутся в карты, кантуются, чифирят, при случае и водку пьют. А вот теперь трутся у ограды, жадно рассматривают и вслух оценивают девок, перекликаясь с теми, кто уже торчит у раскрытых окон - стоит ранняя осень.

Вот кое-кто и познакомился уже, ищет клочок бумаги да огрызок карандаша, - и привязанная к камню записка летит через ограду. Кричит с вышки "попка", но ведь он не слезет, и стрелять не будет, а начальник его на другой стороне зоны на вахте, в избушке сидит. У урок и деньги водятся, и тряпки, в карты выигранные или отнятые. И договариваются, и в условленном месте оставляют шмотки или деньги. И когда уведут зека в жилую зону и снимут с вышек конвой, подруги пройдут на строй-участок и заберут им оставленное. И на утро там будут лежать - на такую сумму - водка, что-нибудь из еды. И - записка, иногда содержания практического, иногда - лирическая. Пишущие из зоны всегда врут, что сроку ос-

 

- 202 -

талось совсем мало, что "подсел" ни за что и вообще мечтает о семейной жизни.

Особенно скоро из этого первого барака стала популяр ни Сонька, отчаянная прохиндейка, отличившаяся уже в первый день. Растолкав у раскрытого окна подруг, Сонька крикнула:

-Эй, мальчики! Давно не видели?! - Вскочила на табурет, повернулась задом и наклонившись обнажила свои ядреные ягодицы!

Раздался такой восторженный рев и вой, что услышал, наконец, и начальник конвоя и прибежал с двумя надзирателями, разогнал зека. А ведь действительно - давно не видели! Так давно...

Вновь и вновь возвращались к этому месту ограды, но сюрпризов больше не было.

Этот Сонькин подвиг вспоминали долго.

А переписка продолжалась, обрела конкретные адреса. И вот однажды в подполье одного строящегося барака - наша бригада как раз стелила там полы, - урки натаскали шмоток, тряпок, сделали лежанки. И Сонька, с такою же отчаянной подругой, тоже считающие себя блатными, прошли в рабочую зону утром, до прихода охраны, принесли водку и жратву, и не ушли, а остались в подполье. И когда пришли зека, урки ныряли в подполье, пили водку и удовлетворяли свою скопившуюся "страсть". Иногда они куда-то убегали, - видимо, на свои "рабочие места", туда, где работала их бригада, чтобы не так заметно было их отсутствие надзирателям. И девки имели передышку. Но все равно надзиратели что-то заметили, а скорее - кто-то стукнул, то ли в зоне, то ли из барака из женщин. Только вдруг раньше времени ударили в рельс: съём! Конец рабочего дня. Недоумевающие зека с радостью собирали инструмент - ведь это два часа отдыха и времени для своих дел, - и спешили к вахте, строились. Вот

 

- 203 -

и пересчитали, вывели за ворота, стоим в строю, - да что-то долго стоим? И вот два надзирателя с видом победителей выводят через вахту виновниц срыва трудового дня - Соньку и вторую любвеобильную даму. Их заставили в руках нести трусы - одеть не успели, да и изрядно пьяны были. И поставив их впереди колонны, как знаменосцев, - скомандовали: "ШАГОМ МАРШ!" Позже говорили, что заставили их вымыть на вахте полы - и выгнали. Кто проверит?

Когда пришли к лагерю, - идти недалеко, полтора-два километра, перед вахтой остановили. К двенадцатой бригаде, где были главные урки, подошел начальник конвоя, старший надзиратель, еще кто-то и приказали нескольким ворам выйти из строя. Те отказались. Начконвоя схватил за руку Леху Сурова, одного из главных воровских авторитетов, Леха ударил его другой рукой в ухо, вырвался и нырнул в колонну. Начальник конвоя выхватил наган и выстрелил, - стоящий перед ним молодой вор Володька-Москва упал, пуля попала ему в бедро. Тот вторично выстрелил - в лежащего. И двенадцатая, и вся колонна взревели. Конвой защелкал затворами винтовок, лаяли, рвали поводки овчарки:

"САДИСЬ!!"

"САДИСЬ!!"

А куда денешься? Останься стоять - снова выстрелит, и не один - они озверели. Начали побригадно поднимать и сверх внимательно обыскивая запускать в зону... Уже двоим ворам, заломив руки за спину, одели наручники, они подвывали от боли, от каждого движения наручники глубже врезались в запястья. Раненого принесли и положили недалеко от вахты, он стонал. Вторая пуля вошла в пах, вероятно, пробила мочевой пузырь и почку. Мы попытались подойти, может, чем помочь - надзиратели разогнали нас по баракам.

Пришла грузовая машина, Володьку-Москву положили в кузов, старший надзиратель сел в кабину, двое конвоиров с

 

- 204 -

винтовками - в кузов. Можно лишь предположить, как встряхивало кузов на ухабах немощеной дороги, как катало его по кузову, - раненого смертельно.

Кандей - штрафной изолятор в тот вечер был полон.

Долго служил этот "шумок" темой для рассказов и пересудов. Судьба раненого была неизвестна. Наказан никто не был.

Я в то время работал на циркулярной пиле - заготовлял доски для своей плотницкой и других бригад - на полы, перегородки. Работа хоть и физическая, но все равно не сравнить с землекопской, на которой гробились большинство зеки и на которой я провел большую часть своего срока. А уж прибыв этапом на новый лагерь - обязательно попадал в землекопы. Самый нудный, тяжкий, изнуряющий труд, да еще при любой погоде! А на циркулярке и перекурить можно, и пофилонить маленько, особенно если нет срочного спроса на доски, и напилил в запас. А то энергию отключат - тут уж законный кант!

А все равно, за день так натаскаешься тяжелых сырых досок, - только и мечтаешь растянуться на нарах!

Поэтому, когда мне приказали на два-три дня остаться в зоне - надо было подмалевать кое-какие лозунги, а я считался "художником" - я обрадовался. "ДЕНЬ КАНТОВКИ - ГОД ЖИЗНИ!" - говорили в лагере. Имея в виду, что загнешься на год позже. Еще говорили: "Умри ты сегодня, а я завтра".

Однако на второй день моей кантовки за мной пришел помнарядчика Сергей: "Собирайся, поедешь на кладбище - могилу копать!"

-Кому?

-Володька-Москва загнулся! Да и не мог он не загнуться - как его прострелили.

-Копать - один буду?

-Сапожник поедет, портной поедет. Я еду. Больше-то в зоне и некому.

 

- 205 -

Все воры были на строй-участке, в зоне только старейшие: Тёща и Дядя Коля-Жид - такие кликухи были у воров, впрочем, люди в лагере уважаемые. Они, оказывается, о смерти Володьки уже знали - подошли:

-Поезжай! Похорони хоть по человечески... - благословили меня эти патриархи воровского мира.

Нас посадили в кузов, один конвоир в кабину, двое на скамеечке спиной к кабине, к нам лицом. Мы на полу. Машина скачет по ухабам, ямам и кочкам, мы бьемся о доски беспощадно, но подержаться за борт не разрешают: а вдруг выпрыгну? Чуть руку на борт - конвой орет, за затвор хватается. Видно, здорово из проинструктировали, как нас беречь!

А нас колотит! Представил себе, как везли этой дорогой смертельно раненого, истекающего кровью. Ну и что с того, что урка? В то время он был уже не вор и не зека - а умирающий.

Подъехали к нашему стройучастку, там, оказывается, сколотили гроб. Конечно, из сырых, не строганных досок. Гады, уж свои то могли бы получше сделать. А! Ему теперь все равно...

-Смотри-ка ты, в гробах стали хоронить!

-Так потому, что из горбольницы. Да и на городском кладбище.

К неудобству нашей поездки прибавился еще и скачущий по кузову гроб. Чтобы его обуздать, и немного поудобней устроиться, мы с Мишкой сапожником садимся на крышку гроба. Конвой не согнал, уже, вижу, и Серега с портным целятся к нам. Но тут машину опять зверски побдрасывает, мы подлетаем, смаху плюхаемся на гроб - и он рассыпается.

-Гады, суки! - ругается Мишка, - Какими гвоздями сколотили!? Это ж пятидесятка!

-А тут хотя бы и сотка - это тебе что - диван?

 

- 206 -

Вот и в город въехали, Серов, бывший Надеждинск. Конвой спрашивает прохожих, где горбольница. Разыскиваем морг. Больница как в парке, корпуса окружены большими тополями, кустарниками. Но рассматривать некогда: нам приказывают снять доски, спрыгнуть на землю и побыстрее реставрировать гроб! Инструмента нет, кусками кирпича выбиваем и выпрямляем гвозди.

-Надо у водилы гаечный ключ попросить! - Громко, чтобы слышал конвой, говорит Мишка - сапожник и идет к шоферу, который ковыряется в моторе. Ключ вместо молотка, но лучше, чем половинки кирпича.

-На два пузыря дал, - шепотом информирует Мишка, - тут магазин рядом...

Пока мы выбивали и выпрямляли гвозди, а они снова гнулись и снова выпрямляли и забивали, - вернулся шофер и Мишка с величайшим, виртуозным искусством, возвращая ключ, принял и сунул в гроб две бутылки, - конвой ничего ш заметил, да еще Сергей встал перед ними, какой-то вопрос задает. Поднимаем домовину, заносим в морг. По стенам на топчанах лежат простынями накрытые покойники. При них дежурит старушка. Мы заносим свой неструганный и сразу:

-Бабуся, - кружка есть?

Мишка наливает, выпивает, вытирается рукавом и передает кружку мне. Бабка испуганно таращит глаза. Ну, быстро, быстро, пока, не вошел конвоир! Пустую бутылку сую под простыню какого-то покойника. Ищем своего. Лежит под простыней - в чем мать родила, от шеи до паха распорот и грубо зашит громадными стежками, как зашивают рогожные кули. А ведь всего четыре дня назад Володька с Сонькой кувыркался...

-А где одежда? - спрашиваю у бабки, - хоть белье? Его же одетым привезли?

 

- 207 -

-Не знаю ничего. Так принесли, - говорит испуганная бабка. Я - было возмущаться, к конвою обращаюсь: не голым же его привезли?! Но конвою это до лампочки: "Давай, клади!"

У крыльца, перепрятав вторую бутылку, забиваем крышку гроба. Издали испуганно смотрят больные, гуляющие в парке.

Снова тряска, мы придерживаем гроб.

Заезжаем на кладбище, спрыгнул один конвоир, второй, третий на земле, окружили: "Снимайте!"

Подтащили к откинутому заднему борту машины, мы с Мишкой спрыгнули на землю, те толкают, мы оттаскиваем. Гроб наклонился и из щели хлынул поток черной крови, я еле-еле успел отскочить, чуть гроб не уронили, материмся все... Видно, разболтался во время тряски. Но вот указанное место. Могилу вырыли быстро, это не мерзлый каменистый грунт долбить, земля мягкая, да и землекопы квалифицированные. В лагере сколько за свой срок землицы перекидаешь!

-Прощай, Володька-Москва! Пусть тебе земля будет пухом!

-Мать-то его - знает ли?

-Должны сообщить...

-Могут и не написать... Нужно им, псам!..

Комья глины застучали по доскам. Вот уже пол могилы засыпали.

-Постой! - говорит помнарядчика Серега, - постой, я спрыгну, насру ему в могилу! - Серега ненавидит воров, он - сука. Я взял кайло: - Прыгай! Но как присядешь - так я тебя кайлом пришибу!

-Да я тебя, гада!.. Я тебя, мать твою... - взбеленился Серега. Конвой, услышав перебранку, встрепенулся.

-Эй! Эй! Чего вы там?! Давай, закапывай скорее, вечер уже!

 

- 208 -

Спрыгнуть, однако, Серега не решился. Да и понял, что бы ему за это урки сделали. Да и не ясно было, на чьей стороне Мишка с портным. Струсил, гад.

Вытащили оставшуюся бутылку, плеснули помаленьку конвоирам: "За упокой души грешной!" Не отказались, хоть и поразились безмерно, откуда на могиле водка появилась? Допили, помянули.

А машины все нет, как нет. Повели пеше, "в колонну по два". Конвой изрядно трусит: темнеет и темнеет, а идти шибко далеко. Подошли к воротам пекарни, нас завели в проходную, начальник конвоя стал названивать в лагерь и дивизион по телефону. Видно было, как перепуганы конвоиры: что случись, с них три шкуры сдерут! Да и еще водкой попахивает: может, специально задумано?

Девчата в белых халатах вынесли булку горячего хлеба - мы разломили и проглотили, как соловецкие чайки: ведь с утра не ели! Еле-еле червячка заморили. Хотели еще попросить, да девчат уже конвой отогнал. Долго ждали машины, конвой совсем в отчаянии: везти ночью, да еще полупьяных!.. Обошлось. И машина пришла.

 

1951... 1993.