- 185 -

Василий Щеглов осторожно приблизился к стоявшим в куче повозкам. Голод отнял у него всякий страх. А тут еще одна беда свалилась на голову. В доме в горячке лежала умирающая жена, надо было обязательно что-нибудь раздобыть. Он впервые за всю оккупацию вышел на такую опасную охоту. Василий, стоя на коленях между телег, долго прислушивался, внимательно всматриваясь в черные окна домов. Где-то далеко, посвистывая, прошел часовой. «Ну, этот далеко, не услышит», — подумал Щеглов и почувствовал, как на левом виске больно шевельнулась какая-то жилка, точно кто полоснул в этом месте острым ножом. «Спит, немчура проклятая!» — прошептал он себе под нос и, напряженно глядя по сторонам, запустил руку в одну из телег. Попавшуюся сразу железную противогазную банку он досадно отшвырнул в сторону. Запорошенное снегом сено мягко шумело, цеплялось за пальцы. Василий нащупал большой, в короткой шерсти солдатский ранец, дернул его кверху, положил около себя. Другой такой же выволок с другой телеги. «Теперь хватит, надо уходить», — решил он и, пробежав короткое расстояние, укрылся в тени сарая. Над крышами далеко, почти у самого горизонта, ярко-красным багрянцем переливалось зарево пожара. Там же, в той стороне, слабо, едва слышно раскатисто бухало. Откуда-то донеслось гулкое рычание проезжающей автомашины. Щеглов, робко вздрогнув, начал трусливо пробираться вдоль стенки сарая. Он прыжками,

 

- 186 -

как стреляный заяц, стал перебегать от одного разрушенного дома к другому, выбирая на ходу кратчайший путь. Внушая себе постоянный страх, он думал: «Поймают, крышка мне будет и Клавке могила сразу...» Внезапно пришла мысль о том, как бил его за часы офицер. «Ну, теперь уж бить не будут, если попадусь», — процедил он сквозь зубы и завернул в свой переулок. Вдруг прямо перед ним как из-под земли выросли два вооруженных солдата. Василий хотел заскочить во двор нежилого дома, но было поздно, солдаты заметили его и, крикнув, схватились за автоматы. Он тут же, не растерявшись, бросил в них один ранец. Солдаты 'в испуге шарахнулись в разные стороны, но сразу, опомнившись, запустили две автоматные очереди. Василий успел перескочить на другую улицу и окружным путем пробрался домой. Он швырнул под порог уцелевший второй ранец и бегом ворвался в свою комнату, не раздеваясь, завалился на койку, второпях больно ударившись лбом о стол.

Услышав шум, жена, слабо простонав, спросила:

— Вася, это ты пришел?

—Я, Клава! Я! Помолчи немного. За мной гнались. Едва ноги унес...

Жена хотела укорить его опасным воровством, но воздержалась. Да и как иначе было поступать, когда в доме уже два дня тому назад все съели. Она, закрыв глаза, облизнула сухие, шелушащиеся губы. «Быстрей бы смерть пришла. Ох, надоело все. И ему бы развязала скорей руки». Ей показалось, что она сказала это громко, но из груди ее вырвалось тихое непонятное звучание. Василий, тяжело дыша, покашливая, поднялся с постели. Он вышел в коридор, долго стоял, прислушивался, но на улице была самая обыкновенная напряженная тишина, только изредка раздавались одиночные выстрелы. Василий отыскал ранец, вытащил из него все содержимое, а пустую сумку закинул на чердак. Он вернулся в дом, зажег лампу, укрутил ее так, чтобы свет не доходил до окон, и тихо подошел к больной. Она все так же продолжала

 

- 187 -

лежать с закрытыми глазами. Веки ее изредка вздрагивали. Восковое лицо с запавшими щеками вытянулось, заострилось. Василий потрогал ее холодную костлявую руку.

— Ну, как, Клава, не легче, а?

Она чуть открыла мутные, потерявшие блеск глаза.

Чего спрашиваешь-то или не видишь, что вся уже.

Но он не придал значения ее словам, положил в ноги свою добычу.

— Вот посмотри-ка, что я тебе принес.

— Ничего мне не надо, Вася. Ничего!

—На-ка, послали душу. — Он отломил кусочек шоколада, поднес к ее губам.

Она слабо оттолкнула его руку.

—Не хочу, ешь сам. Нет аппетита ни к чему. Дай-ка немножко водицы.

Утолив жажду, она спросила, вытирая пальцами губы:

— Кто за тобой гнался? От кого убегал?

—Солдаты, сволочи, чуть не схватили! Сумкой запустил в них. Это и спасло меня.

Она долго смотрела на него молча своими неживыми глазами, точно не веря тому, что перед ней сидел ее муж, с которым она прожила долгих двенадцать лет, и потом сказала:

—Я тебя попрошу, Вася, пока я жива, не ходи теперь туда. Умру, тогда, как хочешь.

—Ладно, Клава. Ладно. Я ни шагу теперь не сделаю, буду всегда с тобой, — стараясь угодить жене, услужливо проговорил он, жадно набросившись на хлеб.

—Хорошо, что у нас мет деток, — стоная, проговорила она. — Ох, тяжело бы было с ними расставаться. Ох, тяжело б, боже мой! Вася, слышишь? — Она дрожащей сухой рукой теребила нитки на конце растрепанного одеяла. — Положишь меня радом с мамой. Могилку-то, наверно, помнишь, под самой березой на краю дороги.

 

 

- 188 -

— Помню. Как не помнить... Но только ты умирать погоди... Выздоравливай скорей.

Ему за всю их совместную жизнь впервые стало очень жалко, до удушья в груди, смотреть на жену. Хотелось чем-то утешить ее. Сказать что-то ласковое, близкое. Даже попросить прошения за старые обиды. Он начал подбирать в уме нужные слова, но вместо них в голову пришли воспоминания первых любовных встреч.

Тихий летний вечер. Отовсюду веет острый, пьянящий запах цветов. Где-то далеко весело надрывается гармонь. Он, счастливый и одурманенный близостью девичьих глаз, нежно говорит: «Эх, Клавонька, вот поженимся с тобой, ух и заживем!» Василий прижимает ее к себе, чувствует, как уперлась в плечо тугая грудь. Он жадно целует ее в губы и долго, не отрываясь, замирает в таком положении. Она, отталкивая его, с притворной обидой подмечает: «Фу, долго как, чуть не задохнулась! — И тут же с неохотой добавляет:— Давай посидим спокойно, поговорим. Успеем еще, нацелуемся». Она поправляет волосы, откидывая игриво назад голову. «Ну, давай», — желательно соглашается Василий и сразу неожиданно набрасывается на подругу и целует ее в глаза. «Ну хватит, ну! — уже серьезно возражает она. — Какой же ты нетерпеливый. Лучше расскажи что-нибудь». Он дрожит от нахлынувшей страсти. «Клавонька, радость моя! Не могу смотреть на тебя спокойно». И целует ее еще и еще раз.

Василий прервал воспоминания, посмотрел на спокойное, словно уснувшее, беломраморное лицо жены. Как она не похожа теперь на ту Клаву, которой была двенадцать лет назад. Порой она ему казалась отвратительной и даже не женой, а какой-то чужой, страшной женщиной. И все прошлое время представлялось сказочным, неосуществимым сновидением. Василий подошел к столу, вскрыл консервную банку, вернувшись назад, сказал:

— Клава, съешь немного, прошу тебя. Посмотришь, легче будет. Ты же голодом себя моришь. Ну, как же так получается, чтобы есть не хотелось.

 

- 189 -

Глянь, добро-то какое! Да от него мертвый проглянет.

— Не надо, дай спокойно полежать. Твой голос прямо бьет в голову, как молоток. Дай лучше еще глоток водицы.

—Хотя бы врача где найти, чтобы узнать, что у тебя за болезнь такая, — подавая чашку с водой, тоскливо вымолвил Василий.

—Эко же время подошло, человек хуже собаки стал. Валенки с меня можешь снять. Они почти новые, пригодятся еще тебе, — не открывая глаз, пробормотала больная. — Меня похоронишь в чулках.

— Брось ты, Клава, об этом говорить! — вскипел Василий. — Подымайся вот быстрей, и мы отсюда подадимся в деревню. Черт с ним и с домом. Своя жизнь дороже. Как только начнешь чуть дыбать, так и уйдем.

— Нет, уж теперь меня никто не подымет, — безнадежно возразила больная и сразу, как бы забыв все, начала вести жизненный разговор. — В деревне, Вася, мы никому не нужны. Каждому теперь о себе впору заботиться. Хлебушко-то дороже человеческой жизни ценят.

—Мы что, разве даром есть его будем?— встревожился Василий. — Руки, ноги пока не отсохли. По хозяйству буду людям помогать: все кусок дадут.

—Какое сейчас у людей хозяйство... Немец-то последних коровок забрал. Народ перебивается кое-чем. Даже тряпок хороших не хотят брать, хлеб берегут, потому что самим тогда с голоду умирать придется.

—У деревенских, у этих все есть. Они нарочно нищими прикидываются. А зерно в ямках прячут. Знаю я их! Нашего мужика не обхитришь. Еще в коллективизацию научились всем премудростям. Если не устроюсь, — Василий сжал обеими руками консервную банку, проглотил обильно текущую слюну, — в банду пойду, но с голоду не подохну. Они будут обжираться по деревням, а мы тут волком вой. Нет уж, я с горла вырву, а утробу свою

 

- 190 -

набью. Не такой уж я бессильный. Только бы тебя скорей с постели поднять... А я уже распланировал, «уда двинуться.

Больная часто задышала, ничего не ответила. К утру она кончилась. Василий, сдерживая слезы, смотрел на мертвое, вытянувшееся тело жены. «Ушла Клава! Отмучилась, бедная! Как же мне теперь одному? Кто совет даст умным добрым словом». Он вспомнил, как она не раз выручала его из беды своей женской сообразительностью. Впервые он почувствовал тяжкое одиночество. Как будто перед ним открылась какая-то непроходимая пропасть. Он, как осиротевший ребенок, пугливым, неопределенным взглядом осмотрел пустые стены дома и, упав на колени, зарыдал, прижавшись к лицу покойницы.

—Прости меня, Клавонька, прости! За все причиненные тебе обиды! — сквозь рыдания громко проговорил он, целуя ее в холодный лоб.

Тело покойницы порывисто вздрагивало под вздохами Василия, казалось, что она тоже плакала вместе с ним, но только в полуоткрытых глазах ее не было слез.

—Куда ж я теперь пойду без тебя! — высоким, жалким голосом продолжал приговаривать он, ползая на коленях по грязному полу и цепляясь руками за торчащие острые ключицы жены. — Лучше бы и я с тобой лег рядом. На что она теперь, жизнь эта.

Как туго натянутая струна звенел по дому его тонкий в рыданиях голос.

Утолив жажду скорби, Василий поднялся на ноги. Вытер концом одеяла пену у рта покойницы и качающейся, усталой походкой вышел в сарай. Там он деловито осмотрел ненужную домашнюю утварь.

— С чего же гроб делать, когда ни досточки, ни щепочки нигде нет?

Этот вопрос, казалось ему, задал чужой, посторонний человек. Он поднял на земле лежащий топор и невольными ударами отбил от стенки сарая несколько широких досок, принял-

 

- 191 -

ся мастерить что-то, похожее на гроб. Когда ящик был готов, он установил его на старые, вышедшие из употребления сани. Нашел обрывок веревки, привязал его спереди. Много время потратил, пока отыскал лопату и заступ. За этим инструментом пришлось побегать по пустым дворам. На большой площади вокруг никто не жил, поэтому он без всякого опасения раздобыл что надо. Когда все необходимое для похорон было готово, Василий вошел снова в дом. Он без труда подхватил покойницу на руки. За время болезни она так исхудала, что наполовину стала легче. Он положил ее в ящик, накрыл тем же истрепанным одеялом и, запрягшись в сани, потащил на другой конец города, на кладбище. Всю дорогу он, как старая заезженная лошадь, опустив голову, после каждых триста—четыреста шагов останавливался, отдыхал. Порой ему приходилось быстро сворачивать с дороги и оттаскивать в сторону сани — пропускать встречные машины и фургоны. Никому не жалок был этот маленький разрушенный семейный уют. Шедшие мимо солдаты не обращали внимания на убитого горем Василия; только раз, когда его чуть не сбила мчавшаяся позади машина, к нему подошел высокий пожилой немец.

— Фрау капут, — укоризненно качая головой, проговорил он. — Война, камрад, не корош. — Немец порылся в кармане и, достав две сигареты, протянул их Василию. — Битте курай, камрад. — И сам сразу отошел от него, точно боялся, что его заметят в разговоре с русским.

Василий машинально, ни о чем, не думая в этот момент, растер в руке сигареты, бросил под ноги. Желтую табачную пыль подхватил ветер и понес по испаханному рыхлому снегу. Василий поправил ящик на санях, набрал полную грудь воздуха, потащился дальше. Около самого кладбища шедшие строем солдаты пели какую-то унылую песню. «Как жалобно поют, сволочи! — подумал он и посмотрел на них сквозь намерзшие на ресницах слезы. — Прямо как похоронную молитву моей Клавке отпевают».

 

- 192 -

На кладбище он сразу нашел могилку тещи под старой, уродливой березой. Могильный холмик осел, сровнялся с землей. Большой дубовый крест кто-то унес на дрова. Василий рядом лопатой разгреб снег, взял заступ и, по старому обычаю, плюнув на ладони, начал долбить мерзлую землю. Кладбищенская ограда и памятники—все было разрушено. Место, когда-то бережно охраняемое людьми, превратилось в пустырь. Поработав немного, Василий бросил заступ, разогнул замлевшую спину, подул на озябшие кончики пальцев. Неподалеку грязный, с выдранной на боках шерстью пес, поджав хвост, рыскал между могил. Заметив человека, он жалобно проскулил, подошел, понюхал ноги покойницы.

—Пошел вон, гадость! — замахнулся на него Василий.

Собака обиженно взвизгнула, отскочила в сторону, показала свой облупленный до розовой кожи бок, потом, посмотрев через спину, медленно начала подходить опять.

—Ну обожди, я ж тебе!.. — Василий схватил ком земли, запустил в собаку и промахнулся.

Пес на этот раз отбежал подальше, остановился, протяжно, по-волчьи завыл.

«А что, если поймать его и съесть? Ведь едят же люди собак», — подумал Василий. Он брезгливо посмотрел на голодного страшного пса: «Нет, тощий, сволочь, очень! Не годится». Плюнул с отвращением, начал дальше рыть могилу. Когда до половины могила была готова, он вытер вспотевшее лицо, вылез из ямы, устало присел на надгробную плиту, расчистил рукавом снег, прочитал на ней надпись: «Прощай, милая мамочка! Ты так безумно любила жизнь и так рано ушла из нее... В наших сердцах всегда сохранится вечная, неугасимая любовь к тебе. Дочери Лида, Наташа». Буквы от времени поблекли. Василий с трудом разобрал последние строки, он несколько раз провел рукавом по черному мрамору плиты и вздохнул: «Эх, моя Клава тоже любила жизнь! А вот ушла. В тридцать лет растаяла, как свеча. Да и хороню-то я ее как

 

 

- 193 -

скотину...» Он оживил в памяти прошлую кладбищенскую суету. Когда-то здесь, на этом месте, людские толпы скорбяще склоняли головы, музыканты играли траурные марши. Раздавались заупокойные речи, а сейчас один ветер свободно гуляет. Василий поднялся, залез опять в могилу. Было уже темно, когда он кончил копать. Он подошел в последний раз, посмотрел на покойницу. Лицо ее, ему показалось, застыло в какой-то иронической улыбке, точно она хотела сказать: «Напрасно старался, Вася, рыл яму, силушку свою убивал. Полежала бы я так до весны, а там бы в мягкой земле и похоронил». Василий дунул что есть силы на покойницу, чтоб снежинки, которые засыпали впадины глаз, разлетелись. Он хотел пристально всмотреться в черты ее лица и запомнить их на всю жизнь, какие они есть сейчас. Ветер качнул березу, разбросал по сторонам ее голые ветви, поднял снежную пыль. Собака, убегавшая куда-то, вернулась назад и, задрав кверху морду, громко завыла; как похоронный напев зазвучал ее голос по пустому, окутанному сумерками кладбищу. Василию стало страшно от этого ледяного могильного воя. Он ухватился за ящик, подтащил покойницу на край ямы, вспомнил последние слова, сказанные ею при жизни: «Валенки с меня сними, они тебе пригодятся». Он нагнулся, посмотрел бессмысленно на ее ноги. «Нет, не буду это делать, пущай остаются... Навек все равно не запасешься». Опустить гроб потихоньку в яму у него не хватило сил. Он осторожно наклонил гроб набок и толкнул его вниз. Громоздкий ящик, развернувшись, зацепился за края могилы и, не долетев немного до дна, застрял. Покойница, до половины вывалившись, ткнулась головой в землю. Василий, обидевшись за свою нерасторопность, беспомощно обошел вокруг. «Больше не смогу ничего сделать. Сам едва на ногах держусь. Пусть так и лежит, не обидится за это на меня». Он забросал могилу землей, чуть потоптался на месте, потом нагреб мерзлых комьев, получилось что-то похожее на муравьиную кучу. Собака продолжала беспрерывно выть. Ветер, точ-

 

- 194 -

но помогая ей, тихо посвистывал в один тон. В разрыве облаков появилась серебристая полоска и тут же угасла.

— Ну, до свидания. Прощай, Клавонька! — всхлипывая, проговорил Василий. — Похоронил тебя я под собачий вой! Эх, судьбина...

Он снял шапку, хотел даже перекреститься, но почему-то передумал и, махнув рукой, пошел прямо через кладбище, наступая на могильные холмы и остатки памятников. Протяжное «у-у-у» раздалось ему вслед.

Дома Василия ожидала еще одна беда. Когда он устало открыл дверь и переступил порог, солдат, копавшийся поблизости в своем барахле, взглянув на него, крикнул злобно:

— Рус, або шнель!

К нему тут же подбежали еще двое. «Вселились, значит, без меня, сволочи», — подумал Василий и, показывая на пол рукой, заговорил, жалобно поглядывая на солдат:

— Это мой хауз. Я здесь живу.

Он руками и ногами начал доказывать, что это его дом и что они не имеют права его выгонять. Солдаты поговорили между собой, тот, что кричал сначала, подошел и, схватив его за шиворот, вытолкал на улицу.

—У меня жена умерла, — упираясь, возражал он, — а вы гоните из дому. Настоящие солдаты так не поступают. Я пойду сейчас к коменданту, пожалуюсь! Что же мне, теперь замерзать на улице?..

Немец, не обращая внимания на его бормотание, двинул ему ногой в спину, вытер руки об полу мундира и скрылся за дверью. Василий никуда не пошел, он только обиженно взглянул на окна своего дома и, подняв воротник пальто, зашел в сарай. Он осмотрел все кругом. Пробовал залезть на чердак, где сохранились остатки сена. «Нет, до утра здесь не выдержу, замерзну», — решил он, и сразу порыв ярости охватил его. Он отыскал на полу топор, махнул им в воздухе. «Зарублю всех до одного гада!..» Но, чувствуя свое бессилие, бросил топор, вышел опять на улицу. В доме раз-

 

- 195 -

давался громкий стук. Наверно, последний шкаф на дрова колют, подумал Василий. «Ну, обождите, сволочи! Я вам покажу, где раки зимуют». Он еще раз посмотрел на затянутые льдом окна, через которые едва пробивался тусклый, мигающий свет, и уверенной, смелой походкой пошел вдоль улицы по направлению к разрушенной части города.

До поздней ночи он блудил по чужим пустым дворам. Хотел попроситься переночевать у одних своих знакомых, но передумал, решил отомстить немцам сегодня же. Он вернулся назад к своему дому, когда солдаты уже давно спали, и не было света в окнах. «С чего начать? — начал соображать Василий. — Порезать им сонным глотки? Сразу, пожалуй, всем не успею. Нет, лучше изнутри подожгу дом. Спалю живьем, собак!» Он отыскал в сарае когда-то забытую немцами канистру с бензином, попутно прихватил длинный болт, чтобы заткнуть его в пробой и запереть снаружи дверь. Забрав с собой все необходимое, он крадучись пробрался в дом. Тепло и ароматный запах сигарет ударили ему в нос. Василий сразу почувствовал разбитую усталость в теле, как только тепло прошло за рубашку. Хотелось сразу лечь у порога и уснуть. Немцы спали впокат на полу, накрывшись одеялами. Тихий разнозвучный храп сливался с гортанным клокотанием. Василий мысленно пересчитал их едва заметные силуэты. «Пятеро, значит. Надо сперва что-нибудь схватить пожрать, а потом уж...» Он, стараясь не шуметь, ползком пробрался в одну из комнат. В эту минуту он не ощущал страха, только одна жестокая мысль, как молния, носилась в голове: спалить извергов, и все. Это послужит уроком другим, что русские тоже люди, а не скоты. Он даже не обдумал план самозащиты на случай, если немцы проснутся, и тогда об этом вспомнил, когда в куче одежды нашел кобуру с пистолетом. Сунув парабеллум в карман, Василий отполз опять к порогу. «Надо начинать, видно, жратва у них под головами в сумках». Он наклонил канистру, тихое клокотание жидкости потонуло в шумном дыхании солдат. Резкий, раздражающий

 

- 196 -

запах кольнул в ноздри. Бензин начал медленно расплываться по полу. Один из солдат громко чихнул, поднявшись, что-то пробормотал и, снова ткнувшись в постель, громко захрапел. Василий, затаив дыхание, пригнулся, зажав рукой горловину канистры, но, убедившись, что солдат опять уснул, тут же отдернул руку, наклонив ниже канистру. Когда черная пелена жидкости подплыла под спящих немцев, Василий бросил на пол несколько горящих спичек. Коптящее пламя ослепительно ударило его по глазам, подпрыгивая, расплылось по полу. Он выскочил из дому, хотел всунуть в проушину в двери приготовленный болт, но второпях забыл его в квартире. Спрыгнув с порога, он побежал через огороды в ту сторону города, которая была ближе к окраине. Василий кидался из одной стороны улицы в другую, проскакивая закоулки опустевших домов. Где-то за его спиной раздавались крики, выстрелы. «Погоня, наверное», — в ужасе думал он и, выбиваясь из последних сил, продолжал бежать, выбирая глухие места. На его счастье, на одной из улиц он заметил проезжающую тихо машину и влез в обтянутый брезентом кузов. Спотыкаясь на ящики, забрался в самый дальний угол, отдышался. «Вот так у нас в России встречают незваных гостей! Вот так...» — приговаривал он, хватая ртом пропитанный выхлопными газами воздух. Он с наслаждением представил себе, как в панике метаются немцы в горящем доме.

Машина, проехав немного, остановилась у подъезда серого трехэтажного здания, из кабины вышел солдат, скрылся за аркой ворот. Василий выглянул из кузова. Улица была полностью забита машинами, мотоциклами, танкетками. Неподалеку виднелись фигуры часовых. Василий залез опять на свое место, подумал: «Машина, наверно, поедет дальше. Чего она тут будет стоять?» Вскорости возвратился солдат. Он покопался у мотора, тонко чем-то постучал. Щеглов услышал звук текущей жидкости. «Воду спускает, — догадался он. — Значит, останется здесь на всю ночь». Солдат, не дождавшись, когда стечет вода, удалился. Василий

 

- 197 -

вылез из кузова, прошмыгнул между машин, побежал куда-то в сторону, на пути его попался сад. Поломанные фруктовые деревья цеплялись за ноги. Он остановился под уцелевшим деревом, взглянул кверху. Далеко над крышами виднелось красное облачко. «Это мой дом горит», — подумал Василий и начал определять свое местонахождение. Но как он ни старался, так и не узнал, в какой части города находится. «Вот чудеса! — удивился он. — В своем родном городе и заблудился». Он наугад пробрался через сад, вышел к высоким каменным заборам. За ними выглядывала водонапорная башня, в левой стороне чернели какие-то движущиеся тени. «Ага... куда меня занесло, — догадался Василий, — прямо к железной дороге». Он устало оперся плечом в стену, обдумывая, куда дальше идти. Быстрые шаги заставили его оглянуться. Он и не успел тронуться с места, как из-за поворота выскочили трое в немецких шинелях и сапогах, с винтовками наперевес.

—Стой! Кто такой есть?! — раздался в ночной тиши грубый окрик.

Двое забежавших вперед Василия скомандовали ему: «Руки вверх!», залязгали затворами. Он, поднимая руки, успел взглянуть на лица. Одно было моложавое, чернобровое. Другое — пожилое, с висящими вниз усами.

— Я... я с работы иду, — заикаясь, проговорил Василий, прижимаясь спиной к стене.

— С якойсь такой работы? — спросил чернобровый солдат.

—Но я вот тут работаю, недалеко, на железной дороге, — все больше робея, ответил Василий.

—А документ маешь какой? — сказал, усатый и начал ощупывать его карманы. Вдруг усы солдата дрогнули, глаза расширились, округлились. — Пистоля, — проговорил он протяжно и удивленно. А потом строго, презрительно, засовывая парабеллум в карман своей шинели: — А ну, марш зараз с нами!

Василий получил несколько прикладов в спину, невольно зашагал, окруженный солдатами.

 

- 198 -

«Почему не выбросил пистолет дорогой? Зачем он мне был нужен, дураку? Так, может быть, они бы меня отпустили... А теперь могила сразу! Да еще узнают, что поджег дом». Василий в отчаянии схватился за голову, поскользнулся на обледеневших булыжниках. Глухо бухнул в спину ему приклад.

—Назад руки, ися твою мать! — гаркнул бешено солдат.

В маленькой, темной и холодной, без окон каталажке Василий, едва ступая от усталости, начал придумывать, как и что говорить на допросе, но мысли, как слабо натянутые гнилые нити, путались, обрывались. Он не сомкнул глаз за всю ночь, а утром его тот же усатый солдат кулаками вытолкал в узкий мрачный коридор и завел в теплую светлую комнату, стены которой были оклеены новыми цветными обоями. В комнате, кроме короткого стола и двух стульев, больше ничего не было. Около принизистой, натопленной докрасна печки стоял офицер в погонах капитана и с наслаждением потирал руки. Взглянув на арестованного, он, выпрямившись, спрятал за спину руки, сказал:

— Этот, да?

Его голос точно прошел Василию сквозь уши и застрял где-то в глубине сердца.

—Вин самый и е, пан капитан, — отрапортовал солдат и, вытянувшись, как-то по-собачьи посмотрел на офицера.

Капитан отошел от печки, полюбовался своими сапогами.

—Добре, зараз мы його спытаем.

Василий никак не мог понять, что за люди его поймали. Сами в немецкой форме, а говорят по-украински. Да и разговор какой-то у них особый. Офицер пристально осмотрел арестованного, в его больших серых глазах появился огонек злой иронии, он приподнял лохматые брови.

—Ты мне зараз всю правду расскажешь. Вразумил?.. А будешь вилять хвостом, как та паршивая скотиняка... огонька отведаешь! — Он указал взглядом на дышащую жаром печь.

 

- 199 -

Василий промолчал, он только испуганно перекосил лицо в ожидании, что будет дальше.

—Кто послал тебя в разведку? Какое имел задание? И кто еще с тобой был?

—Чего вы, господин офицер, какой я разведчик! — оживился Василий, придавая своему выражению глупый, застенчивый вид. — Я вчера был вечером на кладбище, у меня жена умерла, но и там допоздна задержался, а когда шел домой, меня ваши солдаты и схватили.

У капитана насмешливо дрогнули губы, он подошел к столу, достал оттуда пистолет, вероятно, для безопасности вытащил из него обойму с патронами и положил ее в карман.

—А эта штукенция для чего у тебя была? Василий робко сжался на одном месте. В груди болезненно зажгло.

—Я, господин офицер, нашел его на дороге. Не знаю, зачем он мне был нужен. Просто с голодухи разум потерял.

—Ладно, я зараз с тобой по-другому балакать буду. — Капитан надменно прошелся вокруг арестованного, как сытый кот около пойманной мыши. — Ты, быдло, дурачить меня надумал!

Василий, чувствуя недоброе, невольно съежился: попятился назад, но тут сразу голова его резко откинулась в сторону, пропахший табаком кулак врезался в зубы. Василий, загораживая лицо руками, рванулся в сторону, взвыл от боли, и сейчас же ноги его подкосились, а голова закачалась из стороны в сторону. Капитан крепко держал его за волосы и, таская но полу, бил остервенело по лицу.

—Ты, скурви сыну!.. Бандиту красный!.. Сдохнешь зараз тутай... — захлебываясь, ревел он. — Скажешь, кто ты есть, или нет! — Капитан пнул ногой свою жертву и, отойдя немного в сторону, что-то сказал все еще смирно стоявшему у двери солдату, тот тут же выскочил в коридор.

Василий, глотая обильно текущую с разбитой губы сукровицу, молча поднялся на ноги, размазал рукавом на лице кровь. Капитан свирепо обвел его взглядом.

 

- 200 -

— Теперь вразумел, как надо балакать?

—А что говорить-то, когда я все сказал! — жалким, плачущим голосом ответил Василий. — Ведь хоть убейте, я ничего больше не знаю. Зря, господин офицер, меня окровенили только. Я и так горем убитый. Жену вчера похоронил, а сегодня, видите, что вы из меня сделали. Я вам честно говорю, что никаких связей ни с кем не имею. Жил все время дома, никуда не ходил.

Василий боялся плюнуть на пол, и все продолжал глотать кровавую слюну в ожидании чего-то страшного. «Хотя бы не узнали о ночном происшествии, — кольнула в голову отчаянная мысль, — тогда, может, как-нибудь выкручусь».

В комнату вошел усатый солдат, а с ним еще трое. Топая коваными сапогами, они сбились, как овцы, в кучу. Не глядя на арестованного, капитан обратился к солдатам:

—Треба зараз зробиты, аоб цсй бандыт правду сказав.

—Слухаем, пан капитан, — хором прогорланили солдаты.

У Василия затряслись руки и ноги. Тошнота подошла к горлу.

«Что они хотят со мной сделать?» — ужаснувшись, подумал он. Его тут же свалили на пол, связали ноги, подтащили к порогу. Солдаты тяжело, по-зверски навалились на него, скрутили назад правую руку, а левую сунули между дверью и косяком. Василий сразу же почувствовал, как хрустнули пальцы и тупая, обжигающая боль расплылась по телу, из глаз полетели серебристые пучки искр.

—Уф-a-а-а-а! — гортанно выкрикнул он и забился на боку, как выброшенная на берег рыба. — Что вы... Что вы делаете, гады! — кричал Василий, мучительно дергаясь всем телом, стараясь освободить зажатую в двери руку. — Я же... я же... Все сказа-а-ал! — вырывались из его груди хриплые и отчаянные слова.

Солдаты подпрыгивали от сумасшедшей тряски Василия и, краснея, с громкими ругательствами

 

- 201 -

ползали по нему, как раки, и все сильнее наседали. Капитан степенно прохаживался вокруг, приговаривая, заглядывал в обезумевшее, покрытое холодным потом лицо арестованного.

—Будешь говорить правду, скргиняга смердучая? Будешь, а?!

Василий мотал головой и, брызгая слюной, продолжал кричать, не обращая внимания на удары, которые сыпались сверху, вероятно, для, того, чтобы он замолчал. Один из солдат прижал его голову к полу, шершавой ладонью зажал рот. Василий сразу вцепился зубами в толстую кожу. Солдат отдернул руку, ребром ладони ударил по шее.

—Добре, досыть з нього! — скомандовал капитан. — Зараз я с ним побалакаю.

Солдаты, отряхиваясь и одергивая шинели, поднялись на ноги, поправили лохматые шапки, как после тяжелой работы, переводя дух, переглянулись. Лица их как-то виновато залоснились, они точно стыдились за свою жестокую расправу над беззащитным человеком. Василия приподняли за воротник, встряхнули, как пыльный мешок: ноги его все еще были связаны. Качаясь, он посмотрел на свои безжизненно висевшие четыре пальца на левой руке. Хотел пошевелить ими, но не смог. В глазах его солдаты завертелись колесом, потом отлетели куда-то в сторону и опять приблизились.

— Ну, зараз ты забыл свои дурные балачки? — наигранно, с гордостью спросил капитан. — Сказывай мне теперь все по порядку. ...Быстро, ну!..

Василий зажал под мышкой ноющие пальцы, дернул спутанными ногами.

—Что сказывать-то, господин офицер?.. Я. ведь невинная жертва, — Он плаксиво сморщил лицо — Клянусь вам жизнью, что невиновный мученик.

Капитан, теряя самоуверенность, опираясь больше на носки, подпрыгивая, подошел к арестованному. Сильный удар в подбородок словно подбросил Василия кверху. Он мотнул, в воздухе ногами, упал на спину и проехал по полу. Закрыли его опять в ту же комнату.

Потом для него началась жизнь мучительных

 

- 202 -

скитаний, его водили из одного дома в другой, били, допрашивали. Перед глазами вертелись офицерские свирепые рожи. В ушах застревали надоедливые слова переводчиков. Он глотал с кровью свои собственные зубы, падал, подымался — все это происходило как в полусне. На последнем допросе Василий не выдержал, начал симулировать умалишенного, когда рослый гестаповец стал пытать его, добиваясь истины, Василий, преодолевая невыносимую боль в теле, запел и затанцевал, дико вращая глазами. «Так будет лучше, — подумал он. — Быстрей прикончат».

Тихим морозным утром он по-настоящему образумился, когда солдаты втолкнули его в большую, крытую машину и повезли. Набитый людьми грузовик остановился за городом. Всех подвели к глубокому оврагу, поставили в одну шеренгу. Василий глянул вниз, там, на дне, в занесенной снегом трущобе, уже, как ему показалось, лежали люди. За оврагом виднелись едва заметные крыши какой-то деревни. А все дальше и дальше снежные поля сливались в одну бесконечную равнину. Над головами, тревожно каркая, кружились вороны. Солдаты построились, недружно залязгали затворами. Метрах в двадцати от них по одной прямой столклись в кучу полицейские. Их присутствие, наверно, понадобилось немцам для показа казни. Они тоскливо посматривали на своих земляков, а, может и близких знакомых, которые сейчас лягут навсегда в этом овраге, и невесело переговаривались между собой. Стоявший рядом с Василием губастый парень пугливо забегал глазами и, обращаясь к своему товарищу, у которого вместо лица образовался кровавый студень, оказал каким-то нечеловеческим голосом:

— Пока не поздно, надо сразу всем разбегаться в разные стороны... Пусть бьют на ходу... Так страху меньше.

— Хуже будет... подстрелят, издеваться станут, — с мучительной скорбью ответил тот. — К черту все! Не, хочу ничего! Беги, если хочешь, а я останусь на месте. Куда мне бежать-то? — Он кач-

 

- 203 -

нул уродливо вывернутой рукой, болезненно съежился. Ему тяжело было стоять, чтобы не упасть, он широко расставил ноги, посмотрел вверх на крикливых ворон.

—Товарищи! — с протяжным шипением и настойчиво крикнул губастый парень. — Разбегаемся кто куда! Разбегаемся, ну! Чего же ждать смерти?..

Никто не тронулся с места, только некоторые безнадежно взглянули на него.

—Гиверее-ен ауф! — раздалась громкая команда.

Солдаты вскинули винтовки, уперлись в приклады. Люди одновременно вздрогнули, словно под ударом электрического тока. Губастый парень обнял своего друга и голосом, от которого леденеет все в груди, крикнул:

—Прощай, Коля!..

—Прощай, Миша! — качнувшись, ответил тот и отвернулся от нацелившихся стволов.

Через три человека от Василия женщина в широком, не по росту, железнодорожном пиджаке упала вниз лицом, заплакала голосисто, в причет. Кто-то заговорил лихими проклятьями. Василию показалось, что ветер вместо холода дунул на него огнем. Сердце бешено забилось в груди, а волосы на голове начали, как будто бы медленно подниматься. «Вот и встретимся с тобой сейчас, Клавонька!» — смутно подумал он, и глаза его расширились от страха.

Залп тонко стеганул по морозному воздуху, которого Василий уже не слышал, он только почувствовал, как по голове разнеслось звонкое: «дзынь-дзынь-дзынь». Очнулся Василий от страшного холода, он, опершись на руки, приподнял, точно налитую свинцом, голову, посмотрел на лежащие в разных позах трупы. У губастого парня был раздроблен череп, волосы смешались с малиновым оттенком мозгов. Василий брезгливо отвернулся, перенес взгляд на другого около себя человека. Убитый лежал боком, левый глаз у него был открыт, в потухшем зрачке виднелось чье-то изуродован-

 

- 204 -

ное судорогой лицо. Женщина так и лежала вниз лицом, разбросав по сторонам руки. Василий на четвереньках выполз из оврага. Неподалеку тянулась извилистая дорога. Кругом никого не было. Снежинки, медленно кружась, плавали по воздуху. «Куда же идти?» — проговорил Василий, когда вышел на дорогу. Он потерял всякий ориентир, в голове его играла какая-то музыка, до половины залитое кровью лицо стянула тугая корка. На затылке, где пуля оставила глубокий шрам, застыли окровавленные волосы колючими иглами. «Пойду сюда», — решил Василий, заметив, где кончались следы машин, и, неуверенно ступая, словно у него вместо ног были протезы, пошел в противоположную сторону от следов. Иногда он останавливался, садился на снег прямо на дороге, от сильной головной боли теряя сознание, и потом, когда приходил в себя, шел дальше. Случайно он заметил, что пальцы на обеих руках побелели. Надо потереть снегом, подумал он и, зачерпнув, как граблями, горсть снега в правую руку, тут же его выбросил: не было сил на это, да и левая рука совсем омертвела. «А может, я уже давно на том свете, — спохватился Василий. — И все, что происходит со мной, просто могильный сон». Он укусил себя за руку повыше кисти. «Жив, значит, еще! Жив!.. Вон и боль свою чувствую». Он не помнил, сколько раз садился и вставал и сколько времени шел в туманном оцепенении, и тогда, кажется, трезво глянул на дорогу, когда остановились около него сани, наполненные людьми.

—Кто такой? Откуда? — спросили его и, заметив на нем кровь, сразу же догадавшись, замолчали.

Василий обессилено завалился на сани.

—Я — Щеглов, бывший слесарь железнодорожного депо. Меня и многих других немцы расстреливали в овраге, но я, как видите, жив остался. Дайте попить, если у вас есть, и потрите мои руки, я их отморозил.

Над ним нагнулись, он уловил едкий запах табака, а дальше все забыл.