7. «РАССКАЖУ ТЕБЕ КОМПРОМАТ...»

Хорошо помню, как рассказывал Сергей следующий эпизод. Он увел меня из секции (где мы беседовали обычно) на «круг» — дорогу, огибающую бараки зоны, и, смущенно поперхнувшись, сообщил:

— Сегодня я буду давать на себя компромат.

С нашей компанией в Эстонии, когда в школе учился, ходила девочка. Хороша была! Высокая, светловолосая, голубоглазая, длинноногая. Звали ее ребята «Прекрасная полячка». Русская. Екатерина. Почему-то я ей понравился. Не обращал на это внимания: может, потому, что при такой необычайно красивой внешности она, в общем, оставалась заурядной советской школьницей. Помню, любимый писатель — Шолохов. Потом я уехал в Ленинград и забыл о Кате: до того ли мне было с сумасшедшей учебой днем и с кочегаркой ночью! Но друзья писали из Эстонии: Катерина одиноко живет, грустит, никого не подпускает к себе — в общем, ждет... И когда я приехал на каникулы, у нас как-то сами собой установились особые отношения. Молодость, видимо, требовала компенсации за ту монашескую жизнь, которую я вел в Ленинграде, да и внезапный переход от страшной загрузки в институте к каникулярной свободе и отдыху тоже вызвал игру сил. В общем, — он сделал паузу, — зашли наши отношения довольно далеко...

Я относился к этому легкомысленно — приезжал и снова уезжал а» Ленинград, не думая о будущем. Вдруг получаю от нее письмо: «Я устала вечно ждать тебя одна. Будем теперь ждать вдвоем». Забеременела... Потом родился ребенок — сью Александр. Екатерина продолжала жить у своих родителей, там же воспитывался и мальчик. Передо мной стоял выбор: жениться на ней или оставить все, как есть. Собственно, я ничего ей не обещад, в этом смысле моя совесть

была чистой, она сама выбрала свою судьбу. Но как же ребенок без отца, и потом я еще думал: если оставлю ее, ведь пойдет по рукам...

В общем, женился.

Сергей сказал это покаянным тоном, будто произнес: «Я струсил». Помню, уже потом, в карцере, я рассказывал сокамерникам историю моего шурина, молодого пианиста, от которого забеременела девица. Шурин не любил ее, но решил, что раз беременна — надо жениться. Сергей в этот момент лежал на полу, в углу, головой к печке, подложив под ухо шизовскую подушку — тапки, обернутые вместо наволочки куском газеты, выкраденной из туалета. Сверху голову накрыл робой и, казалось, спал. Внезапно, когда я рассказал, что шурин решил жениться, из-под сергеевой робы донеслось сонное, будто загробное: «Это большая ошибка!».

— ... Семейная жизнь наша, — продолжал Сергей, — продлилась несколько месяцев. Все как-то обрушилось сразу. Не было квартиры — жили мы, я уже говорил, в одной комнате с отцом. В тот момент ее родители отказались помогать нам и держать у себя сына. Но забрать его в нашу комнату было невозможно — возражал отец. В том же бараке имелось еще одно, пустое помещение, совхоз согласился пустить нас туда, если Катерина пойдет работать к ним. Выхода не было — она пошла. На нее навалили самую тяжелую работу, зная, что деваться нам некуда, — ручную прополку. Она возвращалась домой измотанная, с исколотыми руками, главное — это же ничему не помогло: ведь с Александром все равно должен был кто-то сидеть. А кто? Я на работе целый день, ведь мне в Таллинн надо ездить, Катерина в поле, а нанимать человека — не по средствам: у меня минимальная зарплата, она — еще студентка... Места в детсаду не дали, места доставались блатным, «нужным» людям — а я, молодой специалист, кому я нужен? Катерина решила оставить работу в совхозе — и нас начали выселять из комнаты. В конце концов вынудили к тому, что мы избрали единственный, казалось, выход: отдали сьюа в Дом малюток. Это было тяжело! Удар и мне, а ей-то каково!.. И тут новый удар: вызывают меня в военкомат и направляют на двухмесячные военные сборы. Сколько я ни просил отсрочку, указывал, что я без квартиры, начал только работать, не устроен — ничего не помогало: пальцем указывали на плакат: «Всеобщая воинская повинность есть священная обязанность советского человека» — и все просьбы отскакивали шарами от забора. Катерина в то страшное для нас время осталась вдвоем с моим отцом, который ее терпеть не мог. Вдобавок, перед уходом на сборы мы поссорились: она не могла понять, почему я хочу работать в Эстонии, уговаривала переехать в другое место, вернее, в другую республику, где у ее родителей имелся «блат»... В общем, внутренне мы казались совсем чужими и непонятными друг для друга. И, когда я вернулся со сборов, пришлось подать на развод. Сына она оставляла мне. Его потом взяла и воспитала моя мать.

А Катерина на долгие годы — лет на пятнадцать — уехала в добровольную ссылку, в Заполярье, на остров Колгуев. Работала метеорологом. Замуж не выходила. Впервые после разрыва я столкнулся с ней только на следствии — через полтора десятка лет. Вдруг следователи предъявили мне показания моей первой жены... — Слушай, а она тут причем?

— Это были показания «для фона», чтобы изобразить на суде, какой я аморальный... Прочел я и — возблагодарил Бога: «Ныне отпущаеши». Ведь всю жизнь меня мучила совесть — судьбу сломал человеку, все пятнадцать лет ощущал я свой грех. И вдруг вижу, что моя бывшая супруга дает по делу такие показания, что в иной международной обстановке они привели бы меня под пулю. На вышку она тянула. «Советскую власть он ненавидел с детства, всегда мечтал собрать тайное общество, чтобы ее свергнуть, был поклонником Наполеона и Гитлера»... Удивительное появилось у меня чувство, когда читал это. Конечно, ничего не поняла из того, что когда-то говорил ей, отсюда «поклонник Наполеона и Гитлера» и много иной чуши. Но я вдруг увидел, что это ее интересовало, что она над этим, оказывается, думала!.. Господи, да если бы хотя бы вот так, хотя бы враждебно, но она думала тогда, мы бы, наверное, не разошлись. Я ведь, кроме «быта», от нее не слышал ни единого слова, я считал, что она не собирается ни о чем другом в жизни думать, а ее вон куда занесло! И второе — ведь знала, по какому делу ее допрашивали, и дала такие показания — бессознательно подталкивая меня к расстрелу. Значит — мы, наконец, квиты с ней. Снят грех с души моей. А вскоре и узнал, что она вышла замуж... Дай Бог ей счастья!

— А на суде она выступала?

— Нет. Когда кагебисты представили ее показания, я не возражал, но потребовал, чтобы в суд в качестве свидетельницы вызвали мою вторую жену, Ильиничну, с которой я прожил не месяцы, а годы, причем, те самые, которыми следствие занималось. Спорить с этим им было трудно, и они решили не приглашать обеих — ни Екатерину, ни Ильиничну.