13. ПРЕДАТЕЛЬ ИЛИ РЕНЕГАТ?

Якир и Красин выдавали людей на следствии или просто клепали на себя и каялись?

Эта проблема — механизм поведения современных ренегатов — меня давно интересовала. Я собирал в зоне свидетельства знакомых Якира, Красина, Дзюбы. Как происходит предательство самого себя? До какой черты доходит? Что движет и что удерживает? Признаюсь, откровенную, честную исповедь ренегата (да и предателя тоже) я написал бы с большим удовлетворением и, думается, с пользой для общества. В тот раз, когда я задал Сергею вопрос о поведении Якира и Красина, мы находились не одни — рядом на траве сидел Володя Осипов, лидер русских националистов. Сергей задумался:

— Ну, что значит — «выдавали»? Они сказали далеко не все, что знали о нас и обо мне лично. Не так уж они виноваты, как могли быть...

— Не крути, — я чувствовал, что он почему-то крутит, — вот Дзюба раскаялся, но, по словам Чорновола, он ни на кого не дал компрометирующих показаний. Только на Плахотнюка, когда того объявили сумасшедшим, дал незначительные показания, якобы Плахотнюк распространял брошюру Чорновола в защиту Дзюбы, хотя на самом деле Дзюба распространял ее сам. Но это дело другое, это он на «сумасшедшего» валил, как на мертвеца валят, на эмигранта. Хоть и не Бог весть как морально, но вовсе не подлое дело. А оперативных услуг ГБ Дзюба никогда не оказывал. А Якир, а Красин?

— Видишь ли, они сказали в ГБ, в общем, только то, что те без них знали...

— Они продали кучу людей своими показаниями. Они не ренегаты, а предатели и доносчики! — вмешался Осипов.

— Но, Володя, — счел нужным заступиться я, — если предали кого-то, почему ж в лагерях никто не сидит по их делу?

— Никто? А мы? — это внезапно не выдерживает Сергей. -Показания их были большим козырем следствия. Они, верно, сказали не все, но и того, что сказали, хватило...

— И потом, с каких пор тайные расчеты КГБ служат кому-то извинением? —взрывается уже Осипов. — Если ГБ по каким-то причинам считает для себя ненужным сажать людей, на которых Якир и Красин дали посадочные показания, — разве это их извиняет? Я сам — в своем деле — читал показания Якира на Адель^*, которая его боготворила: «Ах, Петя, какой он смелый, какой благородный», а он, гад, дал на нее такие показания, по которым ГБ может

посадить ее в любую минуту.

— Они предатели, — со вздохом согласился Сергей. Почему же он вначале крутил и упирался? Признаться — я подозревал его в партийной пристрастности: не хотел лягать «своих» предателей в присутствии Осипова и меня. Потом понял, что, пожалуй, дело сложнее. Сергей — христианин, и его вера требует от него смирения. А по характеру-то он человек отнюдь не смиренный, а гордый и самолюбивый и менее всего склонен извинять трусость (по-моему, для него это самый непонятный из грехов человечества). Но вера — требует смирения, и время от времени он производит над собой эксперименты по смирению. «Прощение» Якира и Красина для него как бы один из экзаменов души...

— Его предательство было очень опасно, — рассказывал позже о Якире. — У Петра Ионовича имелся особый талант: он знал всех и имел доступ во все круги, во все слои Москвы. Есть люди, талант которых, прежде всего, состоит в этом: только через них возможно установление связей групп, которые иначе никогда не сконтактируются, никогда не придут друг к другу. Если говорить обо мне, я из того же рода организаторов. Моя сила тоже заключалась в том, что я знал в Эстонии самые разные круги, которые без меня никогда не нашли бы друг друга. Поэтому мы с Якиром быстро поняли, кто есть кто. Для всех я был — «Сергей Иванович из Прибалтики» — только ему назвал свою фамилию и дал явку для связи. — Он задумался. — Дом Артема Юскевича. Очень особнячок удобно располагался — фасадом в городе, тылом — в лесу. Можно при нужде быстро уйти в чащу, что-то закопать, спрятать... Дал и пароль, по которому, в случае нужды, меня должны были вызвать люди Якира. Конечно, я понимал, когда встречался, что квартира Якира находилась под постоянным наблюдением. Уходил от него только ночью. За мной, конечно, шел «хвост», но я присмотрел заранее подходящий забор, перемахивал через него и отрывался... В общем, получалось неплохо — оторваться от хвоста в совершенно незнакомом городе... и в месте, изученном оперативниками вдоль и поперек... Скажу так:

чтоб успешно работать в подполье, надо в любом возрасте оставаться немного мальчишкой. — Сергей заметил мой вопросительный взгляд и добавил: — К примеру, не стесняться перепрыгивать через забор... В общем, ушел! Вдруг на следующий день получаю от Якира срочный вызов — встреча у него на квартире в час дня. Как не хотелось мне идти к нему днем — но откуда же я знаю, что у него стряслось? Надо идти — сработала дисциплина, а оказалось, ерунда, просто захотелось похвастать одной новой информацией. И заодно договориться о дополнительной связнице.

Сергей дважды рассказывал мне о своем посещении Якира. В первый раз говорил о Петре Ионовиче нехорошо, несправедливо: фактически обвинял Якира в сознательном предательстве, в том, что тот подставил его в ловушку ГБ, хотя и оговаривал, мол, он не знает точно, так ли это. Во второй раз говорил, успокоившись и потому объективнее: Якир обвинялся им лишь в легкомыслии, в сознательном пренебрежении правилами конспирации. В том же Якира и Красина обвинил товарищ Сергея — Артем Юскевич. Из их рассказов у меня создалось впечатление, что московские «центровики», увлеченные первыми успехами легальной борьбы и первого открытого вызова властям в центре Москвы, презирали — может быть, до известной степени, неосознанно — чрезмерную конспирацию подпольного Сопротивления. В скрытности и осторожности подпольщиков им чудилась известная трусость и, во всяком случае, устаревшее и немного смешное благоразумие. И москвичи, видимо (повторяю, неосознанно), стремились взорвать сверхконспирацию подпольного Сопротивления и перевести его в русло открытого диссидентства. Возможно, я ошибаюсь, но такое впечатление у меня создалось из рассказов «движенцев».

— ...Когда я ушел от него днем, меня обложили крепко. То ли Якир передавал мне приглашение (через третье лицо), пользуясь прослушиваемым телефоном, то ли что другое, — но меня явно ждали, имея приказ во что бы то ни стало установить личность. Их было много, и действовали они открыто, не скрываясь — нахально.

Шли за мной повсюду. Я испробовал все возможное, чтобы оторваться, — бесполезно... Выскочил из вагона метро перед самым отходом поезда — они успели выскочить за мной. Вскочил в вагон неожиданно — один из агентов успел влезть в ту же дверь. Он был пожилым, свалился на сидение и тяжело, устало отдыхивался... Около вокзала я сделал последний рывок — между такси — и оторвался. Эти несколько минут я использовал на то, чтобы пробиться к телефонной будке и позвонить Якиру, предупредить о своем положении и дать ему возможность, на случай мер ГБ, подготовиться. Тут же, возле будки, они окружили меня снова и довели до вокзала. А там появился милицейский патруль: «Проверка документов: поблизости совершено преступление — предъявите ваш паспорт». Так они заглянули в мой паспорт, и я впервые попал на учет в ГБ...

Дальнейшие события в рассказе Сергея напоминают глупую приключенческую новеллу, но приходится рассказу верить, так как выдумать он мог бы и поинтереснее. Я забыл упомянуть, что к тому времени Солдатов был уволен из Таллиннского Политехнического: его образ мыслей и влияние на студентов не остались незамеченными, с ним побеседовали, поуговаривали, а потом Министерство Просвещения республики издало приказ о необходимости реорганизовать кадры в институтах Эстонии. По всем вузам Таллинна, Тарту и так далее шли проверки штатного расписания, нагрузки, служебного и научного соответствия сотен, если не тысяч, работников — и вся грандиозная феерия завершилась сокращением штатов преподавателей республики на одного человека — сокращением штатов Таллиннского Политехнического на одного Солдатова. И потому, вернувшись в Таллин, безработный Солдатов оказался вне обычной для ГБ сферы наблюдения, то есть вне работы. А паспорт его, засеченный гебистами в Москве, имел прописку на собственной квартире по улице Рустику. Там его, естественно, и поджидали таллиннские чекисты. Но Сергей уже годами жил в квартире своей жены, Людмилы Ильиничны Грюнберг, по улице Лембиту... Заглянуть туда никто не догадался, и гебисты, не найдя его на Рустику, решили, что, попав в засаду в Москве на вокзале, Сергей, видимо, ушел в отрыв, в побег! Где они его искали — неведомо. Но он после того прожил почти год в Таллинне, необычайно интенсивно использовав время, освободившееся после увольнения с работы и свободное от наблюдения ГБ, на организацию пропагандистской деятельности Демократического Движения Эстонии, на углубление идейно-теоретической базы Движения. Кажется, именно в тот период организация приняла решение оформить себя официально и выступать со всеми атрибутами классической партии: программой, тактикой, уставом и даже печатью и гербом.