Н. И. Богомяков

ИЗ ЗАПИСОК

 

Борис Осипович Богданов в Каргопольском лагере и после него

 

Богданов прибыл в Каргопольский лагерь не то в конце 1940, не то в начале 1941 г. Я его встретил в 1942-м. Было ему около шестидесяти лет. Выглядел энергичным, физически бодрым. Работал в плановой части желдоротдела Управления лагеря. Содержался до 1943 г. на железнодорожном лагпункте "62 пикет", а с 1943 по январь 1947 г. на железнодорожном лагпункте "37 пикет", откуда и убыл на "освобождение" через комендантский лагерный пункт, находившийся в поселке Ерцево. Фактически не был освобожден, а этапирован под конвоем к месту объявленной ему ссылки в Сыктывкар Коми АССР.

Срок заключения у Б. О. кончался в 1945 г., но, как и все политзаключенные, он был задержан по случаю войны до особого распоряжения, которое в отношении него последовало только в декабре 1946 г.

По отношению к лагерной администрации Б. О. держался абсолютно независимо, но и не питал к ней ненависти. "Средние туповатые люди, понимающие, что они выполняют необычайно грязную работу. Вы же не испытываете ненависти к лягнувшей вас лошади или укусившей дворняжке?" - так говорил Б. О. зекам, с ненавистью смотрящим на всякого вольнонаемного работника лагеря, будь то хоть охранник, хоть служащий.

В лагерях тридцатых и сороковых годов часто бывали случаи столкновения с администрацией. Случайные политзаключенные миллионы людей, не имевших никакого отношения к политике, но осужденных в 1937 г. либо ОСО по 58 статье, либо тройками по статьям КРД (контрреволюционная деятельность), КРЭ (контрреволюционный элемент), КЧСКР (как член семьи контрреволюционера) и тому подобным — случайные политзаключенные, слышавшие не раз от пропагандистов о голодовках как средстве борьбы с правительством и тюремной администрацией, теперь, вдруг оказавшись "политиками", начали пользоваться этим средством борьбы, не будучи к тому готовыми, не имея представления о его принципиальном значении. Объявляли голодовку и через день снимали ее. Бывало и так, что, объявив голодовку, не думали осуществлять ее (тайно ели). Случалось, что и подлинные политики, объявив голодовку, снимали ее на третий день после начала искусственного кормления (на семнадцатый день голодовки), хотя ни одно из предъявленных требований не было удовлетворено. Б. О. относился к таким людям с презрением: "Не надо объявлять голодовку, коль вы

 

не готовы умереть, если ваши требования не будут удовлетворены. Искусственное питание? И при насильственном кормлении смерть наступит, правда, произойдет это на один-два месяца поздней. Не следует опошлять столь сильное средство борьбы!"

Б. О. был изумительным товарищем и другом. Он, шестидесятилетний старик, отработав десять часов (в лагерях был десятичасовой рабочий день), потратив два часа, а бывало и больше, на перемещение до работы и обратно, в течение двух месяцев ежедневно заходил в лагерную больницу проведать тяжело больного друга. Для него же он вручную поднял тридцать квадратных метров целины, где-то достал семена и посадил картофель (в 1944 г. в лагере уже не было голодных смертей — администрация позволила заключенным копать грядки за зоной и сажать для себя картофель).

Когда, будучи в Москве, я рассказал об этом и подобных случаях Анне Осиповне Богдановой — сестре Б. О. — она воскликнула: "Узнаю Борю! Наблюдая его, я научилась понимать, что такое мужская дружба!"

Одновременно с Б. О. в Каргопольском лагере были и другие меньшевики: Алексей Акакиевич Поддубный (член Харьковского комитета меньшевиков — доподпольного и подпольного, депутат Государственной думы 3-го созыва) и Пумпянский — известный петроградский меньшевик. Поддубный и Пумпянский держались по отношению к Богданову дружески, но как бы на расстоянии. Пумпянский все время содержался на комендантском лагпункте, а Поддубный был с нами на 62-м пикете. Отдаленные отношения, по признанию Поддубного, были следствием того, что Б. О., будучи фактическим руководителем Петроградского Совета, совершил, по их мнению, политическую ошибку: провалил в начале июня 1917 г. вместе с Даном предложение Церетели о разоружении воинских частей, открыто подчинявшихся большевикам, в силу чего-де и произошли все последующие события вплоть до Октября.

Борис Осипович и в лагерях оставался политическим деятелем. Он не признавал никаких авантюр, крайне отрицательно относился ко всяким вспышкопускательствам, но продолжал упорно размышлять о будущем России, гражданином которой он оставался до последнего вздоха. С близкими ему людьми он делился своими размышлениями о практической деятельности, которой нужно сейчас заниматься и о программных установках, на базе которых должно происходить объединение всех русских социалистов.

Ленинград, 1980

Богомяков Н. И. Богданов Борис Осипович: Материалы к биографии. /

Рукопись, 19 стр. — Архив Н. Б. Богдановой