ГЛАВА ШЕСТАЯ
В которой рассказывается о приезде Сонечки в Печору,
нашей встрече, жизни на севере, переездах
и о многом другом
Начало 1947 года. Железнодорожная линия Котлас—Воркута еще не сдана в эксплуатацию. Регулярные поезда из Москвы идут только до ст. Кожва. Станция расположена на правом берегу реки Печора. Чтобы попасть в город Печору, надо пересечь недавно сооруженный железнодорожный мост. Зимой можно пересечь реку на лошадях. От Кожвы до Воркуты ж/д пути считались временными, и по ним курсировали поезда местного назначения.
В составе поезда, идущего из Москвы на Воркуту, были только два прямых вагона, которые в Кожве присоединялись к местному поезду Кожва—Воркута.
В прямые вагоны было очень трудно попасть. На них обычно выдавалась броня ГУЛЖДС (главное управление лагерей железно дорожного строительства) командированным и ведущим работникам лагеря.
Я предупредил Сонечку, чтобы, будучи в Москве, она зашла в министерство просвещения СССР и попросила направление на Крайний Север. Такие направления давались беспрекословно. работа на Севере поощрялась специальным постановлением правительства. Имея такое направление, можно в ГУЛЖДСе получить броню в прямой вагон.
Сонечка всего этого добилась, но в телеграмме не указала. каким вагоном она едет.
На всякий случай, я договорился, что мне дадут лошадь с санками и возчиком.
Поезд из Москвы прибывает на станцию Кожва после полуночи. В десять часов вечера я выехал из Печоры, захватив с собой тулуп и валенки. Это было в ночь с 10 на 11 апреля. Мороз ночью достигал -20—30 градусов.
Приехал на станцию за час до прихода поезда. Вот как я в своем стихотворении описал встречу (1947).
"Темный, заваленный снегом перрон,
Лампочкой тусклой едва освещенный,
Лесом безмолвным вдали окружен —
Строгим, таинственным, черным.
Станция. Мрачный, нетопленный зал,
Только дыханием чуть утепленный —
Это далекий таежный вокзал:
Темный, сырой и холодный.
Мрачно кругом. А на сердце светло.
Даже не тягостно мне ожиданье.
В зале холодном мне очень тепло,
В предвосхищенье свиданья...
Вот уж вдали показались огни:
Ближе, и ближе, и ближе,
Черную мглу озарили они,
И перестук уже слышен...
...Разрезая тьму кромешную,
Умеряя жаркий пыл,
На дистанцию конечную
Поезд плавно подкатил.
Я стою совсем растерянный,
Сердце бешено колотится,
Озираюсь неуверенно:
Мимо люди в тьме проносятся.
А мороз сильнее стелется,
Сердце стынет в ожидании,
Но мне все-таки не верится,
Что не сбудется свидание.
И, когда кругом затихло все,
Продолжал стоять спокойно я,
Из дверей вагона классного
Вышла вдруг фигурка стройная.
Сердце радостно забилося,
И стремглав туда помчался я.
Что такое, что случилося?
Что за сила увлекла меня?
И, когда я к ней приблизился,
Неуверенно, тихонечко
(Даже голос мой понизился)
Произнес несмело: Сонечка!
Со ступенек быстро спрыгнула,
Крепко, крепко меня обняла;
Долгих лет, как будто, не было
И былое сразу вспомнила.
Так состоялась наша встреча после девяти лет разлуки и полного неведенья друг о друге.
Лошадка, помахивая хвостиком и выпуская клубы пара, нас ожидала. И тулуп и валенки были очень кстати. Сонечка была
одета не по нашему сезону.
Санки помчались по глади замерзшей Печоры, приближая к месту нашего обитания. Соня, сестра моя, с нетерпением ожидала нас. Совсем недавно, таким же образом, встречал я и ее. После освобождения из лагеря в Соликамске ей разрешили приехать ко мне.
В моем неказистом домике было светло и тепло. Только теперь, при хорошем свете, я мог рассмотреть лицо Сонечки, увидеть, какая она есть после девяти лет тяжелейших испытаний.
Откровенно говоря, я и не думал, что увижу ее такой. Передо мной стояла молодая женщина, которой и не дашь ее 34 лет: стройная, красивая без всякой косметики и с пышной шапкой волос. На лице ни одной морщиночки. Такая родная, близкая, без капли смущения, как будто она приехала в свой дом, в свою семью. Вот что значит дружба с юных лет, бескорыстная и взаимная.
Ночь прошла без сна в бесконечных разговорах и рассказах. Было о чем поговорить и что рассказать...
Утром мне предстояло снова ехать в Кожву, чтобы забрать прибывший багаж: два объемистых ящика.
Без наших указаний Сонечка все предусмотрела. Она понимала, что мы вышли из лагеря ни с чем. Она привезла и кухонную посуду, и постельные принадлежности, и много другой хозяйственной утвари. Даже алюминиевое корыто для стирки белья не забыла. Она приехала не в гости, а основательно и надолго. Она знала, что мы не имеем права на выезд. И кто мог знать, сколько продлится это беззаконие.
Белье постельное — белоснежное, пахло домом. Давно я такого не видел. Я вообще отвык от постельного белья. Даже после освобождения из лагеря мы жили по-спартански.
Сонечка была одета скромно, но с большим вкусом. На первое время все необходимое у нее было. Только зимнее пальтишко старенькое, потрепанное с меховой муфтой. Зато демисезонное пальто было шикарным. Она его сшила уже после войны из генеральской шинели. К нему подходила по цвету фетровая шляпка.
Этот наряд был ей к лицу, и она выглядела в нем очень пикантной.
Квартира наша, хоть снаружи были и невзрачной, но внутри выглядела уютно. Две комнаты, кухня, кладовая. Удобств никаких: ни туалета, ни воды, ни центрального отопления. Но Сонечку это не смущало: в Минске было такое же положение. Через стенку была вторая квартира. Там жила еврейская семья — Слуцкие. Отец — начальник снабжения лагеря, мать — домохозяйка, а дочь — преподаватель русского языка и литературы. Они были вольнонаемными. Жили мы с ними очень дружно.
В квартире нашей было чисто, светло и уютно. Сонечке все понравилось и она с первого момента уже была счастлива. Она сразу включилась в "дело" по наведению большего порядка во
всем нашем хозяйстве. Чистота — это ее пунктик, и она не преминула воспользоваться своим правом.
Мы с Соней уходили на работу. Я работал старшим бухгалтером в строительном управлении лагеря, а Соня — бухгалтером торгового отдела. И зарплата и снабжение по карточкам были у нас повышенные, как на севере и в органах НКВД. По тем временам мы получали хороший паек. А Сонечка приехала из полуголодного Минска, и для нее наши условия были раем.
Мы с Соней хотели, чтобы она немного отдохнула, пришла в себя, не торопилась на работу. А ей не терпелось. У нее было направление министерства просвещения для работы преподавателем в школе. Это давало ей право на возмещение расходов по переезду и на оплату подъемных в двойном размере, а также на получение надбавки за работу на Крайнем Севере.
С приездом Сонечки в доме стало еще уютнее и домашней. Она готовила для нас вкусные обеды, каких мы давно не ели (благо, что был выбор продуктов).
В ту пору Печора представляла поселок городского типа с населением в 20—30 тысяч человек. Здесь находилось Управление строительством железнодорожной линии Котлас~Воркута и первое отделение, где работал я.
Были две школы общеобразовательные — одна железнодорожная, а вторая районо.
Весь "город" состоял из нескольких улиц и нескольких так называемых "шанхаев", в одном из которых жили мы. Основные дома в городе бревенчатые, одно—двухэтажные. Только здание Управления строительства и кинотеатр — кирпичные.
Тротуары везде дощатые, а дороги только в центре покрыты асфальтом, а по окраинам грунтовые. Весной и осенью — непроходимая грязь. Без галош или сапог не пройти. Короткое лето изобиловало комарами, так как Печора омывается рекой Печорой и весь примыкающий район — это болотистая тундра.
Сонечку все эти "прелести" не пугали. Она считала, что "с милым и в шалаше рай".
Мои сотрудники и товарищи очень благожелательно отнеслись к моему выбору, требуя "обмыть" это событие.
26 апреля 1947 года мы направились в поселковый совет, где в течение пяти минут нас зарегистрировали и выдали брачное свидетельство. Секретарь только бестактно сказала: "А мы считали, что вы женитесь на дочери Слуцкого Зеле". Поводом для этого послужило, видимо, то, что я несколько раз с Зелей был в кино или театре. Сонечку это нисколько не шокировало, поскольку она заранее знала о наших отношениях со Слуцкими. А У Зели был на фронте муж-таджик.
На вечер мы пригласили некоторых сотрудников, друзей и соседей по дому (включая и Зелю). На большее наши апартаменты
не были рассчитаны. Собралось одиннадцать человек. Подарков почти не было. Только главный бухгалтер отделения и его жена преподнесли белую скатерть. В то время невозможно было что-либо достать. Но зато на столе было много водки, вина и всяких закусок. Так мы отметили нашу "свадьбу". А скатерку Сонечка сохранила и даже привезла с собой в Израиль.
Среди свадебных гостей был и мой лагерный друг — Рафаил Соломонович Асиновский. Мы с ним прошли Соликамск, Боровичи, Печору. Именно прошли через все испытания, включая земляные работы, лесоповал, пересылки и этапы, и сохранили нашу дружбу навсегда. К тому времени он еще не освободился из лагеря, но имел пропуск на право выхода из зоны.
Сонечка его увидела первый раз. Разговоры при гостях были общие, и лагерные темы не затрагивались. Она не знала, что это тот человек, с женой которого она познакомилась в 1939 году, когда они обе приезжали в Соликамск на свидание.
Рафаил Соломонович — очень интересный человек, большой силы воли, с твердыми убеждениями и глубокой принципиальностью. Он был осужден на 10 лет лагерей за контрреволюционную сионистскую деятельность. По инкриминируемым статьям ему угрожала высшая мера наказания. В ленинградской тюрьме он объявил бессрочную голодовку, требуя изменения статей обвинения. В процессе следствия, несмотря на бесчеловечные пытки, ни одного пункта обвинения он не подписал.
После 47-дневной голодовки страшные статьи обвинения сняли и осудили его на указанный выше срок.
Рафаил Соломонович окончил Ленинградский финансовый институт. До ареста он работал главным бухгалтером на балтийском судостроительном заводе.
С ним всегда было интересно. Он много читал и очень много знал. Он в совершенстве знал ТАНАХ и "Гемору", разбирался в вопросах иудаизма. Обладал отличным слухом и голосом. Это был человек-праведник, добрый и хороший. Принципиально он не хотел просить о реабилитации и, в связи с этим, после освобождения из лагеря имел много неприятностей.
Срок заключения у Рафаила Соломоновича заканчивался только в 1948 году. Я знал, что еще до окончания срока к нему собирается приехать его жена, чтобы к моменту освобождения быть рядом с ним. Жену звали Мария Давыдовна (Муся).
Прошло какое-то время, и Рафаил Соломонович попросил меня встретить жену в Кожве. Он сам не имел возможности встретить.
Я Мусю в лицо не знал, и Рафаил Соломонович описал мне ее внешность: невысокого роста, в очках.
Встреча не обошлась без происшествий, но в конечном итоге я встретил женщину "невысокого роста, в очках'. Я представился ей от имени Рафаила Соломоновича. Она была просто счастлива. Никого у нее здесь нет, и она не знала, что кто-то может ee встретить. Она выходила из вагона в отчаяньи, не зная, что делать дальше. И вот - такая радость! Забираю ее вещи, и идем к нам!
Сонечка одна дома и ждет гостью. А Муся и не предполагает, какой ее ожидает сюрприз. Приходим домой. Муся здоровается. Немая сцена... И вдруг они бросаются друг другу в объятья... Совершенно чужие люди, восемь лет назад случайно встретившиеся на лагерных тропах в Соликамске и разъехавшиеся в разные стороны, узнают друг друга нежданно и негаданно. Такое только в сказках бывает... Воистину, неисповедимы пути человеческие!
Мария Давыдовна жила с нами пока не устроилась на работу в сельхоз "Кось-Ю" бухгалтером. Там она и жила до освобождения Рафаила Соломоновича в 1948 году.
С тех пор и по сей день наша дружба не прерывалась. А тот мальчик в парусиновых штанишках, который со своей мамой приезжал в Соликамск на свидание с отцом, заканчивает в Ленинграде институт имени Герцена, и его направляют на работу педагога в школы Белоруссии. Позднее он, уже с женой, дочерью и сыном, приедут к родителям в Печору. Он станет директором ж/д школы -и преподавателем русского языка и литературы, а жена — прекрасным преподавателем того же предмета.
Но главный гость только ожидался: это мой старший брат Ерухим, находившийся в годы войны на фронте. Именно из-за него Сонечка приехала ко мне раньше, чем предполагалось.
Ерухим был мобилизован в первый же день войны и ушел вместе с панически отступающей армией. С тех пор никаких известий от него не было. Мы не знали, где он и что с ним. Собственно говоря, у него не было с кем связаться. Родители остались в оккупации, я и Соня — в лагере, родные и знакомые эвакуированы неизвестно куда. По окончании войны, 9 мая 1945 г., он был демобилизован, а оставался в армии на отвоеванных территориях.
За время войны он с армией прошел от Минска до Могилева, принимал участие в обороне Москвы. Воевал на курской дуге, на украинском фронте в армии генерала Толбухгина, принимал участие в освобождении Вены, Будапешта, Праги, Югославии, Софии и Бухареста, где его и застал конец войны. К концу 1946г., когда мы уже освободились и жили в Печоре, он узнал наш адрес и прислал из Вены очень хорошую посылку. Она дала нам возможность экипироваться после лагеря. В этой же посылке был отрез бостона и серые шкурки каракуля, из которых было сшито чудесное зимнее пальто для Сонечки.
Теперь Ерухим приехал из Будапешта в Москву в командировку. Последние годы войны, в чине капитана, он занимал должность начальника финансового отдела подразделения армии. Имел боевые награды. Как же, будучи в Москве, не заехать в Печору?
Девять лет мы с ним не виделись, как же не использовать такую оказию.
Не помню точно, в каком месяце он приехал к нам в Печору.
Сонечка уже была у нас. Он был с ней хорошо знаком с давних пор. Можно представить нашу радость, удвоенную и приездом Сонечки.
Ерухим выразил глубокое удовлетворение тем, что мы породнились. Как сейчас помню его слова: "Как хорошо, когда можно сказать друг другу: "А ты помнишь?"
Ерухим был у нас недолго, его ограничивал срок командировки. Он рассказал нам обо всем, что ему пришлось пережить во время войны. Перед отъездом мы все сфотографировались.
В 1948 г. он демобилизовался и остался жить в Москве. В том же году был оформлен его брак с нашей родственницей, которую он знал с детства. В 1949 г. у них родилась дочь, которую назвали Анночкой. Это был невероятно способный ребенок с феноменальной памятью и склонностью к живописи и ваянию. Мы очень любили ее и опекали. Ерухим умер рано, в 1962г., когда ему исполнилось 57 лет. Анночке тогда было всего 12 лет. Теперь эта Анночка в Израиле с мужем и сыном 17 лет.
Сонечка еще не успела никуда сходить со своими документами насчет трудоустройства, как грянул "гром" с ясного, безоблачного неба.
Нам объявили, что такого-то числа наше первое отделение перебазируется из Печоры на 101 км, то есть на станцию Кось-Ю, расположенную севернее Печоры. Ничего не поделаешь. Приказ есть приказ, и надо его выполнять. Мы не одни, переезжают все сотрудники отделения.
Мне было очень неловко перед Сонечкой. Обещал златые горы, а тут, не успела оглянуться, как появилась первая "кочка". Я знал, что Кось-Ю — это маленькая станция, необжитое место, где всего несколько недостроенных домов без всякого благоустройства. Как никак, а у нас уже было свое "насиженное гнездышко". Но Сонечку это нисколько не расстроило, тем более, что там должна открыться семилетняя школа. Наоборот, она меня успокаивала, говоря: "Самое главное, что мы будем вместе". Лично я и моя сестра Соня к таким передвижкам привыкли. Но и Сонечке пришлось немало кочевать. И все же мне было очень неприятно.
Однако размышлять некогда. Надо срочно укладываться и быть готовыми. Для каждой семьи выделяется отдельный товарный вагон для перевозки вещей. Вагоны могут подать в любой час.
В отличие от меня и Сони, Сонечка была быстрая, ловкая и очень деятельная. Основательно упаковывать не следовало, так как вагоны крытые. В считанные часы мы были готовы к погрузке. Для перевозки к станции выделялся гужевой транспорт. И вот вагоны поданы и мы погружены. Через два часа мы уже на станции Кось-Ю.
Картина неприглядная. Кругом мелколесье и болото. Чтобы можно было пройти к домам, проложены дощатые тротуары, да грязная дорога для транспорта. Примерно в 200 метрах от железной дороги стоят в ряд четыре двухэтажных бревенчатых дома с восемью квартирами в каждом. Некоторые еще без рам и дверей.
Нам дают квартиру из трех комнат и кухни для двух семей. Две комнаты меньшие нам и Соне, а третью большую комнату семье из четырех человек. Нам повезло: семья эта была мне знакома еще по лагерю в Соликамске и Печоре. Глава семьи — Василий Тихонович Линник все годы был со мной рядом. Семья его — жена и две дочки — приехали к нему с Украины. Я знал, что у нас будет лад. Но все же коммуналка это не отдельная квартира. Сонечку и это не смущало. В эвакуации, да и в Минске они жили в худших условиях. Хорошо, что еще не зима и не надо топить печи.
В считанные дни привели квартиру в порядок, расставили все по местам и начали новую жизнь.
Стройка не ждет, значит и контора должна работать. Контора уже готова. Каждый на своем прежнем месте: я—в бухгалтерии, Соня — в торговом отделе. А у Сонечки еще каникулы. Школа, в которую она пойдет работать, начнет учебный год только с сентября. Уже есть договоренность с РОНО и директором школы.
Но Сонечке не сидится, она хочет пойти пока на временную работу не по специальности. Предлагали ей работу кассира, но я категорически был против. Тогда я договорился с начальником планового отдела, что он возьмет ее до 1 сентября экономистом... Хотя Сонечка никогда не работала экономистом, она согласилась, сказав: "Не боги горшки обжигают" и пошла работать. Представьте себе, она прекрасно работала, выполняя задания своего ведущего.
Конечно, в такой глухомани тоскливо, особенно по вечерам. Телевизоров еще не было, но был радиоузел с радиоточками.
Коллектив поселка подобрался отличный. Это инженеры, экономисты, бухгалтеры, преподаватели — почти все бывшее заключенные по политическим делам и их жены. Обменивались книгами, журналами. Часто собирались вместе, особенно по праздникам. А наши соседи оказались очень спокойными и симпатичными. Они — коренные украинцы и очень хорошо исполняли украинские песни. Я и Соня тоже немного владели этим искусством. Вот соберемся все под вечер, и получался хор почище Пятницкого.
По вечерам я с Сонечкой выходил гулять на окраины поселка. Вокруг нас зоны, вышки, лагерные бараки, а чуть подальше — лесотундра с невысокими елями, соснами и березками. Самый Разгар лета. Кругом травы, дикие цветы. А в лесу зреет морошка, смородина и даже малина. Скоро начнется грибной сезон. Сонечка — страстная грибница. Но комары одолевают. Без накомарника в
лес не выйдешь. Бродим по зеленым тропинкам, вспоминаем прошлое, говорим о будущем. В такие моменты нам никто не нужен. Нам хорошо вдвоем. Сонечка говорит; "Я бы здесь могла всегда жить с тобой, но не хочу здесь быть похороненной". Она похоронена в земле Израиля...
1 сентября начался учебный год. Школу открыли в новом жилом доме, специально приспособленном для этого.
Коллектив преподавателей хороший. В основном жены работников строительного отделения — кто из Ленинграда, кто из Киева, Москвы, Минска. Были и местные — коми. Директор школы, по национальности коми, очень симпатичный и добрый человек, хороший организатор и педагог. Сонечку назначили завучем и дали ей пятый класс. Наполнение класса небольшое. Работать легко. Наконец-то Сонечка "в своей тарелке". Всю войну она в школе не работала, но мечтала о школе. Она окунулась в работу и была довольна ею и ребятами. Как сейчас помню этих ребят, особенно двух мальчиков начальника планового отдела Файнбойма. Они отлично занимались и доставляли Сонечке много радости. Ее работой был доволен и директор школы. Она ведь не могла работать шаблонно. Даже здесь, в этой миниатюрной школе, все шло по канонам педагогики.
Приезжал из столицы Коми Сыктывкара заместитель министра просвещения и присутствовал на уроках Сонечки. Он дал высокую оценку ее урокам.
Постепенно начали привыкать к безлюдному Кось-Ю. В доме стало уютно. Как бы ни была занята Сонечка, она всегда находила время для дома: и уберет, и приготовит, а то и печи протопит. Я работал много. По установленному в НКВД обычаю, в обязательном порядке весь коллектив отделения работал по вечерам 2—3 часа. Возвращались домой в 10—11 часов вечера.
В работе, в хозяйских хлопотах незаметно проходили дни, месяцы, годы.
Встречаем новый, 1948 года. К этому времени у нас подобралась хорошая компания из бывших заключенных, среди которых были интеллигентные и интересные люди. Встречаем Новый год в квартире начальника планового отдела Файнбойма. Соорудили складчину, и получился неплохой стол. Неважно, что посуда "некондиционная", что вместо рюмок — кружки. Важна не форма, а содержание. Главное, что хорошо, и нтересно провели вечер и ночь: разговоры, стихи, песни, танцы под гитару и... ни одного пьяного. В условиях крохотного глухого поселка, на второстепенной таежной станции люди живут более спаянно, они более близки друг к другу.
Начальник отделения Торлопов и его жена — начальник отдела
кадров старались создать для коллектива работников сносные условия: хорошее снабжение продуктами, обеспечение топливом, культурное обслуживание (самодеятельность, кинопередвижка, библиотека). Особое внимание уделялось школе и педагогическому персоналу. Без нашей просьбы, для создания нормальных условий учителям, нам выделили отдельную квартиру без соседей. Это было очень кстати, так как Сонечке действительно было трудно работать в коммунальной квартире.
В новой квартире стало еще лучше. Мы были довольны и наслаждались тихой, спокойной и непустой жизнью. Много читали. Получали газеты и журналы.
Мы уже не думали о том, что надо покидать север, где, как говорили, "12 месяцев зима, а остальное лето". Мы с Соней все равно никуда не могли ехать, а Сонечка во время летних каникул ездила в Москву, Минск, чтоб повидаться с родными, Златочкой и родителями Рувы, с которыми у нее сохранились самые теплые родственные отношения.
Возвращаясь из такой поездки, Сонечка в вагоне съела порцию мороженого. Ничего зазорного здесь нет. В Кось-Ю даже летом мороженого не бывает. Но эта порция оказалась роковой. По приезде домой у нее заболело горло, да так, что пришлось слечь в постель. Горло — это инструмент преподавателя, и Сонечка очень переживала, что не сможет начать учебный год. Поликлиники у нас не было. Работников отделения обслуживал лазарет для заключенных, который находился в трех километрах от станции. Но там отоларинголога не было. В поселке же был универсальный фельдшер. Пожилой, опытный во всех областях. Он-то и начал лечить Сонечку.
Но ничего не помогало, наоборот, с каждым днем становилось хуже. Нас это очень обеспокоило, и мы решили направить ее в печорский лазарет, где работал известный профессор из Москвы доктор Данишевский. В прошлом он кремлевский врач, осужденный на 15 лет по т.н. Горьковсому делу. Мы с ним договорились и повезли Сонечку в Печору.
Сонечка в больнице. Ее смотрел Данишевский. Назначил лечение, но никакого улучшения. В Печоре пошли слухи, что у нее самое страшное. Но Данишевский меня успокоил, а на сердце все равно кошки скребли.
Я писал ей: "Родненькая моя! Не отчаивайся. Твое письмо по почте полно отчаянья. Вот я приеду и обо всем договоримся и все Уладим. В крайнем случае поедешь в Москву. Ерухим настаивает на этом. У них есть знакомый, очень опытный ларинголог, и он советует приехать. Я уверен, что ты поправишься и мы забудем о всех невзгодах.
Тоскую, безумно тоскую по тебе, особенно теперь, когда в квартире стало так уютно, я еще с большей силой ощущаю твое отсутствие. Обнимаю и крепко целую Беба".
В декабре 1948 г. Сонечка едет в Москву. К сожалению, едет одна. Но ее там встретят, окажут необходимую помощь и устроят к врачу.
Тяжко было расставаться и снова оставаться одному, хоть и с Соней. Получаю письмо от Златочки. Она еще не знает, что Сонечка уехала в Москву. Жалуется на одиночество. Хотя Гельфанды относятся к ней очень хорошо, но ей они не так близки, как Сонечке. Из родных никого в Минске не осталось. Она работает, увлекается танцами, иногда посещает танцевальные вечера. Она красивая, умная и очень порядочная девушка. Скоро ей исполнится 26 лет. Имеет поклонников, но никто ей не нравится. Родители Рувы, Гельфанды, пытались сосватать ее. Но этот метод знакомства она категорически отвергла.
Однажды была устроена специальная встреча. Их друзья, которым Златочка очень нравилась, решили познакомить с ней их сына. Он был значительно старше Златочки, но хорошо устроен и богат. На званый обед они пригласили Гельфандов и Златочку. Златочка пришла на этот обед. Но, когда она поняла его замысел, она, моментально извинившись, ушла. Ей была противна вся затея и сам "жених".
Но случилось так, что однажды Златочка встретила на улице парня, который жил с ними в Койданове в одном доме и был ее соучеником по школе. Он старше ее на два года. Окончил техникум и работает мастером на стройке. Одновременно он учится в вечернем политехническом институте на строительном факультете. Зовут его Рува. Он одинок и живет в общежитии.
Рува стал ухаживать за Златочкой. Златочка не отвергала этих встреч. Он оказался очень умным, толковым и деловым парнем, добрым по характеру. Но главное, что она с детства знала и его, и его семью.
Короче, через некоторое время они решили жить вместе. Свадьба была назначена на 1 января 1949 г.
В это время Сонечка заканчивала лечение в Москве и решила во что бы то ни стало поехать в Минск на свадьбу. Свадьбу устраивали Гельфанды. Приехал отец Рувы со второй женой (мать Рувы давно умерла) из города Бельцы и другие родственники. По рассказам Сонечки, свадьба прошла хорошо.
Через два года у них родилась обаятельная дочка. Ее назвали Анной. После свадьбы Сонечка и Златочка решили съездить в Бобруйск. Они знали, что там живет жена их брата Левы со своей дочкой. Она вторично вышла замуж. Дочка (Таня) знала, что ее родной отец погиб на фронте. В это время Танечке было 8 лет. Но она не знала, что у нее есть родные тети. Таня была худенькой, с тонкими ножками и совершенно светлыми вьющимися волосами. Знакомству с тетями она очень обрадовалась. Тети нашли большое
сходство Танечки с папой (Левой). Это было началом большой и долгой дружбы, продолжающейся до сих пор.
А Златочка в своем выборе не ошиблась. Помимо деловых качеств, Рува оказался прекрасным мужем, отличным отцом, а затем и замечательным дедом.
А у Сонечки дела пошли на поправку. Амбулаторное лечение у опытного отоларинголога, лечившего Лемешева и Козловского, сразу дало положительные результаты. Письма Сонечки были полны оптимизма. Не прошло и двух недель, как она начала собираться в обратный путь.
Вскоре я радостно встречаю ее. Никаких признаков болезни. Она может приступить к работе в школе.
Время приближалось к весне 1949 г. Прошло два года нашей жизни в Кось-Ю. Работы по строительству железной дороги подошли к концу. Уже начали курсировать товарные поезда, вывозящие уголь из Воркуты. Пошли и прямые пассажирские поезда Москва—Воркута...
И вдруг нам объявляют, что наше отделение полностью ликвидируется, а работники, по их желанию, будут направляться в другие места. Мне предложили переехать в Печору для работы в главном управлении строительства. По целому ряду причин я отказался. Мне надоела кочевая жизнь. Коль выезжать нельзя, то хоть жить постоянно в одном месте. Такие места это Воркута и Инта. Свой выбор я остановил на Инте.
Но Сонечка должна закончить учебный год и она вынуждена на некоторое время остаться в Кось-Ю. Соню перевели в Печору. Я поехал в Инту в "поисках счастья". Сонечка осталась одна.
В Инте я устроился зам. главного бухгалтера транспортного управления комбината "Интауголь".
С моим отъездом Сонечку ожидали новые неприятности: переусердствовав в уборке квартиры (таскала воду), она надорвалась, что повлекло за собой обстоятельства, приведшие к выкидышу. Ее срочно увезли в лазарет и сделали соответствующую операцию. Операция была неудачной. Последствия операции долгое время давали о себе знать и требовали длительного лечения. В больнице она пробыла недолго. Вернулась домой и ждала моего приезда.
Я немедленно поехал, договорившись, что меня обеспечат квартирой и выделят вагон для переезда.
Сонечку застал слабенькой, обессиленной от операции и от Проживании. Я не разрешал ей поднимать дяже нетяжелые вещи. Все готовил сам. Погрузиться мне помогли товарищи. Обстановка наша была очень убогая.
Вагон подали точно в установленный срок. Вагон быстро загрузили. Погрузились и мы с Сонечкой, а через какое-то время мы прибыли на станцию Инта. Но ст. Инта — это не город Инта. От станции до города 20 километров подъездных путей комбината, по которым курсирует ведомственный подвижной состав. Нужно дождаться прибытия состава с углем, и паровоз обратным рейсом заберет наш вагон.
Спустя час мы уже на подъездных путях комбината — на станции "Предшахтная". Кстати, здесь и будет место моей работы. Обращаюсь к начальнику отдела Киселеву (еврей по национальности). Квартиры еще нет. Обещает вскоре решить этот вопрос. А пока предлагает разгрузиться в его личный служебный вагон, где есть все необходимое, и пожить в нем до получения квартиры. Жить в вагоне на рельсах не совсем удобно, но вполне терпимо. Мне дают грузчиков, и мы перебираемся в служебный вагон. Вагон благоустроенный, есть спальные места, столик, стулья, кухонька. Все хорошо, когда он стоит. Но бывают моменты, а это бывает и ночью, когда требуется его передвижка. Тогда получается не очень комфортабельно. Но мы знаем, что это временно, и терпим.