- 55 -

У АНАРХИСТОВ

Анархизм относится к характерным элементам русской души, ибо безначалие, безудержность и исступление — искони ей родственны и близки.

Вне дисциплины государства народная душа имеет два выхода: или она падает вниз, в подполье первобытного, разнузданного дикаря (это безначальная стихийность, варварство, свобода без дисциплины); или она поднимается вверх, над государством, из царства необходимости в царство положительной, творческой свободы, царство благодати, — здесь государство не нужно, поскольку в душе царствует Бог.

Однажды, весной 1917 года, проходя по улицам Полтавы, я встретил агитаторов с кружками для сбора денег в пользу какой-то социалистической партии. Я отказался платить, сославшись на то, что я к этой партии не принадлежу. «К какой же вы партии принадлежите, товарищ?»

«Теократический анархист», — брякнул я им полушутя. «Что, что? Это что-то еще новое опять?»

— Государство совсем не будет нужно, когда человеческий авторитет уступит место Богу... — Посмеялись и отошли от меня.

Но в самом деле, разве не верно будет сказать, что лучшая «политика там, где нет никакой политики», там, где мыслями,

 

- 56 -

чувствами и поступками человека управляет Высшее Абсолютное Существо?

Деятельность анархистов заметно оживилась зимой 1917—18 г. в Москве. Я посетил некоторые их идейные центры, желая ближе познакомиться со взглядами вожаков этого движения.

Один из этих центров находился в здании Купеческого Клуба, на Малой Дмитровке, недалеко от Страстного монастыря. Большой серый дом. Широкая темная лестница, темноватый зал. Молодой анархист в штатском с винтовкой за плечами (солдат Черной гвардии) направляет меня к бледному молодому человеку, сидящему за столом. Его большие глаза сверкают как угли. Имя у него как нельзя более подходящее: Лев Черный. Он насиделся в тюрьмах при царском режиме, и теперь тоже вот у власти. Короткими фразами он раздает поручения. «Вы, такой-то, пойдете в подрывном отряде». «Вы кто? Желаете вступить в Черную гвардию? Имеете рекомендацию? Что? Этого, товарищ, недостаточно для нас».

Он охотно беседует со мной, развивая свои взгляды относительно свободы, сильной личности. Ото всего веет, как и от черного флага, развевающегося там на улице — темной зияющей бездной смерти, глядящей из глазных впадин черепа.

Грустно, грустно, как на кладбище! Так жалко этих молодых людей, души которых отравлены ядом смерти. Настрадались они и озлобились, не видя света, — а душа томится в тисках несвободы, в беспощадных оковах «священного закона железной решетки». «Тесно орлу в клетке». И если нет сил освободиться, то хоть попытаться разнести вдребезги напором могучего разлета ненавистные железные прутья! И тут же сложить свою буйную голову. Лучше умереть за свободу, чем томиться в неволе. Но ведь еще лучше жить в радостной, творческой свободе — без Бога она недоступна человеку. Разве не принес нам Христос Евангелие свободы: «Познаете истину — и истина сделает вас свободными».

«Всякий делающий грех есть раб греха... если Сын освободит вас, то вы истинно будете свободны».

На мои слова Лев Черный усмехнулся мягкой грустной улыбкой...

В религию он не верит, хотя и уважает искреннюю, свободную веру. Увы, ему знакома лишь религия богорабства, и неведома свобода богосыновства.

Прощаясь, он направляет меня к заведующему отделом пропаганды, и тот снабжает меня анархистской литературой.

 

- 57 -

С интересом он выслушивает мое приглашение на религиозные собрания, выражая им сочувствие уже потому, что они свободные.

Несколько позже, проходя по Собачьей площадке у Арбата мимо красивого особняка бывшего сербского посольства, я прочитал Ира нем надпись:

«Союз немедленных социалистов».

Вхожу. Это опять секция анархистов. Мне охотно дают объяснения относительно данной фракции. За столом сидят и пьют чай.

Живут на началах коммуны, причем на нужды партии производятся экспроприации магазинов по ордеру комитета.

Приводят меня в маленькую комнату. Тут картина довольно жуткая. Это рабочая комната одного из «немедленных», специально прибывшего из-за границы, тропического мавра: сам он — красавец, с бронзовым лицом, черными волосами и большими веселыми глазами — стоит у стола и начиняет бомбы с таким преспокойным видом, как будто стол перед ним завален не страшными орудиями смерти, а картошкой или артишоками (некоторые бомбы напоминают своей формой плоды этого рода). А ведь только одно неосторожное движение — и все кругом будет сметено ураганом разрушения!

Слова о христианстве они слушали охотно, ибо чувствовали в нем также протест духа против материи, свободы против необходимости. По их словам, мы с ними расходимся только в способах достижения свободы личности.

Пользуясь их радушным приглашением, я зашел еще раз в этот же клуб «немедленных социалистов».

Теперь ощущалось во всех их какая-то нервность, словно они готовились к чему-то решительному. Меня встретили сухо, а некоторые и подозрительно. Передали какому-то румыну, и он повел меня наверх.

Я вижу, что он мне не доверяет и во время моего рассказа зорко в меня всматривается.

Вдруг он вынимает маленький никелевый револьвер, кладет на стол и, хлопнув по нему рукой, с холодным спокойствием, энергично спрашивает меня: «Цель вашего прихода, товарищ?»

«Цель — вот она», решил я ответить ему игрой слов, чтобы рассеять его суровость.

Протянув руку за пазуху (лишь потом я оценил всю опасность

 

- 58 -

этого жеста), я дал ему брошюру — «Цель христианских студенческих кружков».

Он повертел брошюру. «Ваши товарищи, — говорю я, — пригласили меня зайти и порассказать о нашем кружке... Я захватил нашу литературу». — «Видите ли, вы попали в неудачное время... Мы переживаем очень серьезный момент».

— А штучка интересная, — говорю я, указывая на револьвер, имевший вид маленькой никелевой зажигалки.

— Да, интересная... Бьет на двести шагов без промаха. Хотите, становитесь, я вас сниму... — сказал он не то шутя, не то стращая.

— Нет, уж я вам и так верю.

В общем я чувствовал, что наш разговор словно скользит по лезвию бритвы: скажешь одно неосторожное слово — и вмиг обратишься из собеседника во врага, в шпиона, с которым говорить надо лишь посредством стального дула.

Оказалось, что в предстоящую ночь назначена была советской властью генеральная облава на анархистов в Москве.

Я в тот вечер уезжал из Москвы в Тулу для чтения лекций.

По приезде, я узнал, что все 19 особняков, занятых анархистами, были разгромлены.

На сером фешенебельном фасаде Купеческого Клуба зияли красноватые дыры от артиллерийского огня: осыпалась штукатурка, и торчала по краям пробитых отверстий кирпичная кайма, розовато-бурая, словно запекшаяся кровь.

Вспомнил своих собеседников — где то они? да и живы ли?

В эту ночь (на 13 апреля 1918 года) они кидались бомбами, «головами игралися», как буйная вольница народного былинного героя Васьки Буслаева...