ИНСТИТУТ

Выше, в связи с рассказом о непроизносимом исчезновении из нашего восьмого класса детей врагов народа (как именовались они отнюдь не на языке бездумных граждан) я назвал и Женю Коханова — в правовом отношении из той же категории. Встреча же с ним и первое знакомство пришлись уже на сороковой год. Полиграфический институт в те годы занимал в Москве дом Юшкова на улице Кирова, где некогда помещался ВХУТЕМАС. Учеба в нем была для нас краткой: уже в ноябре, с введением платности обучения в ВУЗах, мы, трое друзей по школе, решили перевестись в АстрыбВТУЗ — ближе к дому, что обещало частично снять прожиточное напряжение с семьи. Студентам первых курсов в те годы причиталось сто сорок рублей стипендии (десять из них — в уплату за общежитие). Сопоставление этой величины с абсолютными значениями стипендий в восьмидесятые годы свидетельствовало бы в пользу первой, но поскольку сравнение без учета того, как те или иные деньги соотносятся со стоимостью жизни — занятие пустое, еще раз приведу цену на сливочное масло (разумеется, было бы некорректным в выстраиваемую линию сравнения ставить цены девяносто второго, когда деформированы были не только цены на товары, но и цена самого человеческого благополучия). Она к тому

времени по сравнению с ранее названной несколько возросла и составила от 20 до 24 рублей за килограмм. Легко высчитать, что в уровне цен восьмидесятых 130 стипендии переводятся как от 19 до 25. Понятно, что прожить было на них трудно. Не решали проблемы и дважды полученные через улицу на главном почтамте переводы по 50 рублей от 450 оклада матери — старшего бухгалтера школы, уменьшавшегося наполовину после уплаты за частную квартиру, удержаний подоходного налога, по подписке на заем и взносов. Поэтому оставалось подряжаться на работы, чаще на нарезку бумаги в типографии. Очень выручали две столовые: одна — во дворе тогдашнего здания ВЦСПС невдалеке от нас, где за два рубля подавали массовый (в современной терминологии «комплексный», хотя «массовый», кажется отражал его истинную суть: общедоступность) обед из трех блюд с мясным вторым, другая — во дворе почтамта, для его работников, где то же самое, но в меньших порциях, обходилось лишь в рубль сорок копеек.

Но о Коханове. На одном из первых собраний принимали Женю в комсомол. Когда уже по сути вопрос был решен положительно, кто-то, а беда общества и состояла в том, что всегда находился такой «кто-то», спросил: «А как ты относишься к тому, что твои родители враги народа?» Женя ответил, что ему трудно поверить в это (вскинуты головы: «Как так?!»), но если они действительно враги, он отказывается от них. У кого-то возникла на лице и мгновенно погасла гримаса досады. Но по зрелом размышлении, кажется, я уловил скрытый смысл ответа: «Если они действительно враги (а я-то знаю наверное, что они не враги и никогда не могли быть!), то...» До расправы отец Жени был директором завода «Акрихин», как передавалось шепотом, работавшего на оборону.

17 лет — возраст, когда сходятся легко, без затей, и у нас появились новые друзья. И вот — скорое расставание. С энтузиазмом юности не сомневались: не надолго. Оказалось — навсегда. Все они — несмотря на крайнюю молодость были сформировавшиеся, славные люди — много читали, умели думать, были друзьями. Конечно, как и сегодняшние их сверстники, они любили веселье, но их глаза и поступки отражали гражданскую ответственность, почти взрослость. Чтобы слова эти не воспринимались как отнесенные к некоему абстрактному образу, превращенному мной в собирательный, назову их (в душе чувствую себя просто обязанным сделать это, будучи убежденным, что в каждом из них была заложена тогда личность). Один из них — это дважды упоминавшийся мной Женя Коханов, добрый, контактный, с пушкинской курчавостью волос над смуглым лбом (впрочем, на взгляд самого И. И. Бродского, рисовавшего прежде Женю, он был вылитый

молодой Кюхельбекер). Осталась в юности и полная мягкой гармонии Надюша Горизонтова — всей своей сутью москвичка, чья «нарядов и речей приятная небрежность» лишь подтверждала ее свободный и живой интеллект (именно к нему, думается, отнес поэт приведенные здесь слова). Жила она на Арбате, в том самом, ныне известном благодаря А. Н. Рыбакову квартале. Хочу верить, что остальных, кроме Жени, названных здесь миновали трагедии судеб более ранних детей Арбата. Им и без того было уготовано много и, прежде всего, уже через полгода — война.

Не случилось после встретить и светловолосого, как помор, Па-русникова из шахматной команды института. Всегда уравновешенный, он имел удивительный талант даже о вещах, досконально и более чем другим ему известных, говорить в максимально уважительной по отношению к собеседнику форме. В столь же положительных тонах рисует память и Любу Кромину из Нового Тушина, бывшего в ту пору Подмосковьем, связанным со столицей через платформу «Трикотажная». Внешне сдержанная, что замечательно сочеталось с ее фарфорово-изящной светлостью, с друзьями она держалась сердечно и одновременно, я бы сказал, с умным достоинством. Были еще сестра Надюши Леночка Крылова, Лида, Валя. И все остались для меня в той Москве, в прошлом.