- 30 -

«РЕЛИГИЯ — ЯД!»

 

Взращенные тысячелетней мудростью народов национальные черты, обычаи, традиции, исторически нашедшие свое выражение в канонах исповедуемых религий, до начала тридцатых годов, когда атеистическое воспитание и формирование социалистической, советской нравственной позиции в народе прошли дорогу длиной всего в пятнадцать лет, еще сохраняли возможность влияния на формирование нравственно-духовных начал в обществе через веру, ее проповедников и служителей. Поэтому, завершая описание впечатлений о национальном и интернациональном на своем пути, полагаю оправданным охватить хотя бы коротко взглядом и положение церкви на том этапе развития страны. Ныне, на рубеже двух последних десятилетий века, когда провозглашена свобода совести, участие церкви в жизни общества стало как бы естественным. Это не означает, что все мы вдруг стали воздавать богу богово, но прогрессивная роль религии в развитии страны в историческом контексте, в развитии культуры, признана бесспорной, что получило подтверждение и в широком праздновании 1000-летия крещения на Руси с проведением акта открытия торжеств в Большом театре. Высокими наградами оценена миротворческая деятельность духовенства.

Совсем иными были условия тогда. И дело не в том, что с младших классов мы выводили в тетрадях для рисования «Религия — яд. Береги ребят!», иллюстрируя это предупреждение изображением опасности в лице попа, приобретавшего особенно отталкивающую внешность ввиду невысоких наших художественных талантов. Но и с бес-

 

- 31 -

численных плакатов, напоминающих о тех, кто составляет наибольшую помеху строительству светлого завтра, на нас смотрели попы, не менее несимпатичные, чем в наших тетрадях — неряшливые и разжиревшие, обманывая народ. И непрерывно изображаемые в компании второго социально-опасного элемента — кулака-мироеда — в блестящих, гармошкой сапогах — сытого и самодовольного (как было не полюбить Павлика Морозова! Хотя последние исследования говорят, что в случае с названным пионером все происходило, осторожно выражаясь, не совсем так, как представлялось долгие годы службой идеологии). Несколько выше я писал о наличии в городе храмов и молелен, принадлежащих различным религиям. Но многие из них к тому времени, если и уцелели как строения, были отлучены от своего назначения и заняты складами, клубами. И все-таки в ряде их жизнь теплилась.

Родители мои не отличались активной набожностью, поэтому попасть на молебен в мечеть мне случалось, может быть, лишь один-другой раз, с дедушкой, в очень ранние свои годы. На происходящее снаружи, в ее дворе и около мы со свойственным для мальчуганов интересом временами наблюдали (с моих четырех лет до одиннадцати наша семья жила почти рядом с мечетью). И, надо заметить, вид и образ поведения ее служителей неприятных чувств в нас не возбуждали. Напротив, непременно уважительный тон в обращении с посетителями, скромность, степенность, несуетность, рассудительность и какой-то нравственный стержень внутри внушали уважение, и мы невольно останавливались, присмирев. Присутствие ряда наблюдаемых качеств, очевидно, происходило из незаурядного интеллекта и волевого начала, какими должен был обладать, например, мулла, чтобы знать наизусть все сто четырнадцать сур корана, изложенных более чем на пятистах страницах, глубоко знать их смысл, обладать недюжинным даром убеждения. И случись во время молебна сбиться с текста священной книги, переставить, заменить или пропустить слово, среди прихожан всегда находилось, кому обнаружить огрех и огорчиться. И наоборот, безошибочное чтение вызывало удовлетворение, радостное возбуждение, прорывавшееся уже за пределами стен мечети. Высокий уровень образованности священнослужителей доказывает и пример из круга нашей родни по линии матери, когда одним лицом были представлены мулла и издатель газеты, кстати сказать, в свое время как издатель привлеченный к судебной ответственности по подозрению в проявлении в иносказательной форме неуважения к царской особе.

Расстояние до соседней улицы не было помехой для нас, малых мальчишек, и давало возможность быть свидетелями обрядов, совер-

 

- 32 -

шаемых и в «персидской» мечети, в том числе случаев, когда возбужденные массы людей, покинув огражденную высокой сплошной кирпичной стеной территорию мечети, образовывали шумное шествие. Возбужденная толпа хаотично двигалась, выкрикивая молитвы. При этом часть ее, находясь в состоянии сильного экстаза, истязала себя во время движения, нанося раны кинжалами и цепями. Понятно, что зрелище привлекало массы прохожих, среди которых знающие называли происходящее: «Шахсей-вахсей». Сегодняшние энциклопедические издания указывают, что слова эти означают траурную церемонию у шиитов, проводимую в день гибели Хусейна, сына Халифа Али.

Но все описываемое здесь относится к годам до середины тридцатых. Позднее отношение государства к религии ужесточилось до крайних форм. Любые действия граждан, могущие быть расценены как проявление религиозности, могли иметь самые нежелательные последствия. Даже елка в доме под Новый год для легкомысленного ее хозяина-смельчака могла обойтись дорого. Поступок такой квалифицировался как намерение внести в нашу жизнь элементы церковных ритуалов, а, значит, как свидетельство его, человека несоветской сути. Этого было достаточно, чтобы однажды сказать, что этот человек не наш — и платформа, чтобы вскорости обнаружить в нем черты врага, была готова.

Какое-то послабление, проявление терпимости по отношению к церкви стали наблюдаться лишь в годы войны, когда скупыми наградными жестами были отмечены патриотические усилия ее служителей в содействии борьбе народа с фашизмом.

Возвращаюсь, однако, к ходу событий в дни войны. Фронт для меня начался с прибытия и зачисления радистом в 37-й отдельный батальон связи при 6-й Краснознаменной стрелковой дивизии, дислоцированной в районе Ново-Касторной Курской области. Фронт — это всегда потери, утраты. Несли их и мы. Но в целом стояли месяцы относительного затишья, однако затишья такого, какое вынуждало командование менять расположение батальона едва ли ни каждую ночь. По этой причине ночами мы были на марше, а рытье и оборудование блиндажей для работы на переносных радиостанциях и для личного состава, в том числе для девушек-радисток, полностью забирали дни. Нередко в такие маршевые ночи, когда дорога сворачивала в сторону, тот из заснувших, кто шел крайним в строю, продолжал шагать в прямом направлении, сойдя в поле. Его окликали, смеялись, и это взбадривало на время.

В ту пору нам, особенно тем, кто молоды, думалось, что столько написано книг о войне — о сражениях, опасностях, ранениях, смертях,

 

- 33 -

— и как могло случиться, что никто не рассказал о самом трудном — об окопных муках, когда их приходится рыть таких размеров и так часто!

Но на войне — не в ученьи: ни марши, ни дневной труд не снимали ответственности за труд боевой, и батальон бесперебойно выполнял свое назначение — обеспечивал дивизию радиосвязью, для чего использовались радиостанции различных типов, мощностей и назначений — от армейской АК-11, смонтированной на грузовом автомобиле, до 6-ПК, переносимой на спине, технически маломощной и невысокой надежности, ввиду чего на лето сорок второго пришлась, по крайней мере в нашем батальоне, замена их на 50-РП, несравненно более совершенные по всем техническим параметрам, но и большего веса.

В состоянии фронта, характеризуемом словом «затишье», смертоносный пульс войны мы испытывали через бомбежки (если случалось ночью спать, нас будили перерывы в них), пулеметные обстрелы с воздуха, встречаемые с нашей стороны шквалом винтовочного огня по врагу в небе — к нашей горечи, безрезультатному всякий раз.

В литературе о войне положение солдата, каково ему в каждый отдельный день, час или миг войны как-то привычно связывать причинно почти исключительно с боевой обстановкой, зависящей от стратегической ситуации, действий противника в данный момент, вооруженности сторон, погодных условий, характера местности, наконец, от отваги и стойкости личного состава, тех, кто рядом в окопе. Большинство авторов, разве что кроме В. Гроссмана, не находит нужным ввести в эту корреляцию фактор личностных качеств командира. Между тем, для судьбы каждого отдельно взятого бойца они могут иметь одно из решающих значений. Ведь командиры, как и все люди, могут характеризоваться по разным качествам в диапазоне от их наличия, даже избытка, до полного отсутствия. Среди качеств, какими должен обладать командир на войне, полагаю, не менее обязательными, чем отвага, знание военного искусства (искусства?), оперативная зоркость, должны быть обостренное чувство ответственности за жизнь подчиненных, разумная бережливость по отношению к ним. В контексте этой - командирской личности нам тогда повезло: батальоном командовал ст. лейтенант Фрид — знающий, деловитый, умевший строить управление так, что задачи выполнялись без громких приказов, окрика, и уж, конечно, унижения человека. Никак не желая умалить боевых и гражданских качеств другого руководителя — комиссара батальона ст. политрука Гузмана, не могу не вспомнить одну черту, из-за которой он проигрывал в сравнении с первым — слишком частую критику поступков солдат, нудное и какое-то бесстрастное комменти-

 

 

- 34 -

рование их с непрерывными шпильками и отнюдь не всегда безобидными. Он не был злым — несколько полнеющий, медлительный, голубоглазый, он не был и однозначно добрым. Особенно трудно приходилось от него взаимным симпатиям, когда они естественно возникали в среде, где были юноши и девушки восемнадцати-девятнадцати лет. Ведь именно столько было нам и окончившим скорую радиошколу выпускницам десятого класса из камского города Чистополя. Предупреждая возможность быть ошибочно понятым, исходя из сегодняшнего, я бы сказал, бедственно-безудержного состояния взаимоотношения полов, должен пояснить, что в нашем случае и та и другая стороны держались предельно целомудренно: парни — ровно, но по-рыцарски, а девушки — не жеманно, но по-девичьи. Наверное, это не исключало того, что чья-то судьба у каждого вызывала свою, особую тревогу. В целом же отношения были товарищескими, но девушки не представлялись хорошими парнями и оставались самими собой. И как люди войны они, на удивление, оказывались на высоте своей роли — я не видел ни разу их дрогнувшими, парализованными страхом. Какое-то ожесточенно-упорное презрение к опасности владело ими в критические минуты. Мне запомнился свет этого упорства и в глазах Раи Тумайкиной, когда из селения, где только что мы были нужны штабу дивизии, навстречу нашей навьюченной рациями четверке вышли танки и, настигая, осыпали пулями, с хлопками разрывавшимися вокруг в траве, пока мы не достигли спасительного леса.

Ставить задачу описать боевые и личные качества всего состава батальона с помощью каких-то общих характеристик — думаю, и пытаться не стоит: служебная автономность частей личного состава по видам связи — проводной, радио, полевой, армейской,— жестко очерчивала круг участвующих в выполнении каждой штатной боевой функции или задания, а амплитуда возрастов была столь широка, что не могла не оказывать сужающего влияния на круг общения. Поэтому ограничусь приведением здесь имен лишь нескольких своих товарищей, кто был рядом и выполнял одно со мной дело — это Захар Ильич Макаров, Борис Горбанев, Константин Карышинский, Михаил Алиференко — солдаты без страха, но без позы бесстрашия и настоящие товарищи. Не имею цели противопоставить здесь названных, другим, испытывавшим больший или меньший, но страх, и готов отнести отсутствие страха не к личным достоинствам названных, а к свойству молодости, как известно, еще не имеющей с жизнью столь много связей, что среди них нашлась бы хотя бы одна, какую рвать было бы страшно, больно или очень не хотелось.

За четыре с половиной десятилетия после войны ратный труд на

 

- 35 -

ней отображен на тысячах и тысячах страниц, и мне, верно, трудно было бы поведать здесь о чем-то, сколько-нибудь не сказанном. Разве что следует отвести хоть несколько строк профессии военного радиста, чтобы снять с нее, возможно, налет представлений у читателя о ее как бы легкости, большей защищенности от опасностей. Такое представление могло оказаться сколько-нибудь верным разве что в случае, когда фронт и дислокация частей долгое время оставались бы стабильными. Да и то могло быть справедливым лишь в отношении специалистов, обслуживающих штабы крупных фронтовых единиц. Но на последней войне такая безопасная стабильность была явлением редким, и нам, в частности, надлежало в числе первых оказываться на новой позиция и разворачивать рацию, развешивая антенну на деревьях или устраивать для нее упрощенные мачты из шестов, если деревьев рядом не оказывалось. Уходить же с позиций, особенно при возникновении внезапной опасности, при прорыве противника, при накрытии батальона артиллерийским или минометным огнем, приходилось лишь последними, поскольку это было возможным и допустимым только после того, как, взобравшись на деревья, нам удавалось с большими усилиями снять с них длинные, по десять-двенадцать метров «усы» антенн. Это при шквале свистящих осколков, срывающих вокруг листву, когда все пытаются зарыться в землю, найти укрытие, спешно покинуть гибельное место. Лишь смотав антенну и подхватив вдвоем пятидесятикилограммовый металлический ящик, мы обретали право догонять ушедших.

Остается добавить только, что работали мы радиоключом со скоростью, определяемой опытом и способностями каждого, и колебавшейся в пределах от 15 до 18 групп (75—90 знаков в минуту), что примерно соответствовало уровню квалификации радиста второго класса. Этот показатель соответствовал и моим возможностям: 18 групп на приеме и 15 — на передаче.