- 19 -

Опять Пагари

 

В седьмом часу утра приехали на железнодорожный вокзал в Таллине. Несмотря на раннее утро и близость моря, в городе жарко. В привокзальном ларьке купили две бутылки лимонада. Платил я, благо деньги у меня еще были.

Пешком идем до тюрьмы. Тяжелые вещи оттягивают руки, часто останавливаемся. Чекисту это не нравится, он все время подгоняет, говорит, что надо побыстрее меня сдать, чтобы успеть на поезд, идущий обратно в Нарву.

Убедившись, что от понуканий нет никакого прока, конвоир взял мой чемодан. С одним мешком мы пошли быстрее. От вокзала вдоль железнодорожных путей идем в сторону Морских ворот. «Неужели, - подумал я, - он ведет меня во внутреннюю тюрьму на Пагари?»

 

- 20 -

Решил спросить:

- Куда мы идем?

- На Пагари, - неохотно ответил он.

На сердце стало тяжело при одном воспоминании о двухмесячном пребывании в этой тюремной душегубке, без воздуха. А каково там будет сейчас, в такую жару?!..

Вступили в узкую Пикк улицу. Приятной прохладой встречают старинные каменные громады. Завернули за огромную кирху. Вот на Пагари, знаменитый чекистский центр Советской Эстонии, через который прошли тысячи и тысячи людей в памятные 1940-41 годы. Улица пустынна, ни одного прохожего. Словно врезанные в здание огромные железные ворота наглухо закрыты. Через них меня дважды возили в 1941 году. Тогда я их не видел, но ощущал, когда «черный ворон» через узкий проезд в воротах осторожно въезжал во двор.

Конвоир позвонил в звонок на стене. Открылась одна из створок ворот, пропуская нас во двор. И сразу входим в подвал. Успел взглянуть на верхние этажи. Часть окон зарешечена. За этими решетками кабинеты следователей. В каком-то из них по ночам

 

- 21 -

меня допрашивал Шаховской. У наружных дверей, через которые мы попали в подвал, маячит часовой в сине-красной фуражке с автоматом на шее.

Проходим множество коридоров, поднимаемся на первый этаж в маленькую канцелярию, где одетый в гражданское заспанный дежурный принимает меня, записывает в журнал мои данные.

Происходит неувязка с отчеством. В сопроводительной бумаге значится «Степан Васильевич», по поводу чего я начинаю протестовать, заявляя, что это не я. Дежурный вяло пререкается:

- Подумаешь, отчество не совпадает. Фамилия правильная. Имя правильное. Остальное неважно.

Сопровождавший меня охранник ушел, получив расписку. Дежурный уселся читать детектив. Осматриваюсь. Комната, в которой я нахожусь, почти пуста. Стол, несколько стульев, телефон. Неизвестно, куда выходит высокое продолговатое окно, плотно занавешенное зеленой шторой. Стоящая тишина навевала дремоту, тем более что я плохо спал эту ночь.

Через какое-то время в комнате стали появляться военные, штатские, одетые в легкие летние платья женщины. По их поведению понял, что это служащие, значит сейчас девять утра.

Дежурный, принявший меня, сменился. Продолжаю сидеть в углу комнаты, ожидая решение своей дальнейшей участи. Пришел тюремный надзиратель. Приказал взять вещи и следовать за ним. Предупредил, чтобы я ни о чем его не спрашивал, шел молча и как можно тише.

Петляя по длинным коридорам, проходили лестницы и лестничные площадки. Несколько раз надзиратель ставил меня лицом к стене, чтобы я не видел встречного заключенного. Наконец дошли до большой площадки, где на известном расстоянии друг от друга находились тюремные боксы, в один из которых надзиратель посадил меня вместе с вещами. Боксы были настолько маленькие, что чемодан и мешок отняли у меня возможность даже шевелиться. Я мог только сидеть, встать не мог, потому что на ногах лежали мои вещи.

Принесли пайку хлеба и обед, состоявший из супа с пшенной крупой и такой же кашей. Суп я съел, потому что хотелось пить, до каши не дотронулся. Достал из чемодана и пожевал кусок полукопченой колбасы, оставшейся с вечера.

Несколько раз стучал в дверь, вызывая надзирателя, чтобы отвел в туалет. Не столько заставляла надобность, сколько хотелось хоть немного походить, размять кости, попить из крана холодной воды. Томительное сидение в боксе продолжалось довольно долго. Наконец пришел надзиратель и скомандовал: «Выходи с вещами, быстро!»

Пришли в небольшую комнату. Заставили раздеться догола. Начался обыск. Перетрясли все вещи, прощупывали каждую тряпку. Особенно долго обследовали

 

- 22 -

каракулевый воротник зимнего пальто. С помощью бритвы распороли край воротника, всунули туда металлический прут и стали им там шевелить, проверяя, не звякнет ли металл.

Вспомнился случай в бытность мою в красноярской тюрьме. Со мной в камере сидел эстонец, фамилии его не помню, в прошлом богатый коммерсант, у которого в меховом воротнике зимнего пальто были спрятаны золотые часы довольно большого размера и так ловко, что прощупать их не представлялось возможным. Сколько раз проходили обыски, столько раз пальто проходило через руки охранников и все же часы не могли найти. Каждое утро владелец их доставал, заводил и прятал обратно.

И вот однажды... Пришли два надзирателя и велели этому эстонцу выйти из камеры с вещами. Мы, оставшиеся в камере, строили различные догадки, что бы это значило, как он вдруг вернулся и рассказал, что с ним произошло.

В караулке ему предложили по хорошему отдать часы, в противном случае обещали посадить в карцер. Эстонец решил упорствовать, клялся, что никаких часов у него нет. Надзиратели, не слушая его, взяли пальто и на его глазах отпороли часть воротника. Просунули туда проволоку и ей нащупали твердый предмет. В подкладке, под мехом лежали часы. Их охранники забрали, не выдав никакой расписки. Сомнения не было, кто-то из находившихся в камере, оказался стукачам. Но кто это был, мы так и не узнали.

Во время обыска у меня изъяли около двенадцати рублей, безопасную бритву, резинки для носков, подтяжки, иголки, карандаш, ножницы и сберегательную книжку с вкладом на 500 рублей. Пришлось пройти и все остальные процедуры, предваряющие помещение в камеру: стрижку наголо, фотографирование в фас и профиль, душ.

В камеру доставили уже заполночь. Заключенные спали на полу, почти голые. Подвесные койки не опускались, так как в камере было больше человек, чем коек. Впечатление от камеры было такое, словно это парилка. Дышать было нечем, тело покрывала испарина, пахло потом, луком и еще какой-то едой. Попытался заснуть, ничего не получалось. Так до утра и пролежал с открытыми глазами, устремленными на слабо горевшую лампочку под потолком. В шесть утра надзиратель объявил подъем.

В камере одни эстонцы. Между собой говорят на родном языке. Нашел только одного, кто с грехом пополам изъяснялся по-русски. От него я узнал, что все здесь

 

- 23 -

сидящие были в немецкой оккупации, а после разгрома фашистов оставались в лесах, жили в бункерах, землянках, занимались диверсиями, убивали партийных работников, грабили магазины. Пользовались поддержкой хуторян, не сочувствовавших советской власти. От них узнавали о приближении отрядов милиции, время от времени прочесывавших лес и выискивавших бандитов.

- Так вот в какое общество я попал, - с тревогой подумал я и никак не мог сообразить, почему тюремное начальство определило меня в такую камеру. На третьи сутки за мной пришел надзиратель и велел выходить с вещами. Посадили в «черный воронок» и отвезли в тюрьму на Батарейную улицу. На Батарейной я сменил несколько камер, пробыв здесь в общей сложности пять с половиной месяцев.

 

В один из дней к нам явился начальник корпуса, объявив, что желающие могут обратиться с просьбой или жалобой в высшие судебные и административные органы, для чего могут получить бумагу и карандаш. Решил что времени свободного больше, чем достаточно, почему бы не написать, не опротестовать свой вторичный арест, тем более что обвинение мне не предъявлено и я по существу даже не знаю, за что сижу в тюрьме. Написал очень обстоятельно и в корректной форме в Президиум Верховного Совета СССР, генеральному прокурору СССР, начальнику тюрьмы. Долго и терпеливо ждал ответов, уповая на то, что начальство обязано отвечать на приходящие письма, особенно, если это касается лиц, незаконно обиженных. Но ответов не было. Вероятно, сидящие в тюрьмах не относятся к тем категориям граждан, которым подлежит получать ответы на вопросы и жалобы. Так объяснял я себе и сидящим со мной в камере, почему нас забыли...

Однажды с утра надзиратель нервничал, требуя навести порядок в камере, убрать посуду, снять висевшее на просушке белье. Мы поняли, ожидается приход начальства.

Так и произошло. Часов в одиннадцать пришли трое военных, как потом мы узнали, представители тюремной администрации, узнать, как мы живем, у кого какие имеются претензии, рекомендации, пожелания. Предложили говорить правду, ничего не утаивая.

Нас построили в один ряд, подходили к каждому. Интересовались, когда и за что арестован, статью, по которой или осужден или идет следствие.

Дошла очередь и до меня. Вопросы задавал молодой офицер в чине старшего лейтенанта.

- За что арестованы?

- Не знаю.

- Как так не знаете? Не говорите ерунды! Занимались антисоветской деятельностью?

 

- 24 -

- Ничего подобного! Работал и вел себя примерно, как и подобает советскому гражданину!

- Значит, находились в оккупации, работали на фашистов?

- Я их в глаза не видел!

- Имейте в виду, в Советском Союзе арестовать ни в чем не повинного человека не могут, вы это отлично знаете! Значит, совершили преступление, в котором не желаете сознаться и пытаетесь прикинуться невинной овечкой!

На нашу перепалку обратили внимание два других офицера. Один из них, старший по возрасту, у которого из-под фирменной фуражки пробивались седые волосы, подошел вплотную ко мне и негромко спросил:

- Вы раньше были судимы?

- Да

- По какой статье?

- По 58-й.

- Отбывали срок заключения в лагере?

- Да.

- Вероятно, не так давно вернулись?

- Полтора года назад...

Все трое переглянулись. По выражению их лиц без труда можно было догадаться, что им все ясно, почему я здесь сейчас в тюрьме.

Третий офицер, до того не задавший никому ни одного вопроса, проходя мимо меня, бросил фразу, которая врезалась мне в память и запомнилась на всю жизнь:

- Не надо было из лагеря возвращаться домой! Понятно?!..