Ольга Елисеевна Бенуа

В начале я кайлила вечную мерзлоту, но, когда заболели руки, стало невмоготу, переключилась на лопату. К концу рабочего дня пальцы превращались в крючки, их было не разжать и лопату не высвободить. Со скрюченными пальцами невозможно было одеваться, помогали более молодые и крепкие девчата, которые застилали за меня постель и убирали барак. Первое время пребывания в Норильском лагере постоянно ощущала чувство голода. Разве при такой тяжелой работе могло хватить 600 грамм хлеба, 300 грамм жидкой каши, миски баланды из зеленых листьев мороженной капусты, что мы получали в обеденную пору и такую же порцию каши, кусочек соленой рыбы и чай на ужин.

И в этой беспросветной жизни блеснул для меня светлый луч участия добрых людей, работавших в культурно-воспитательной части (КВЧ), художницы Ольги Елисеевны Бенуа и её ученицы молоденькой Нины Егоровой. Они обе сыграли исключительную роль в облегчении моей арестантской судьбы.

Верующая христианка, Ольга Елисеевна, всегда жила заботами о своих ближних., особенно тех, кто нуждался в моральной поддержке, кому следовало помочь материально. Как художница КВЧ, она пользовалась некоторыми привилегиями на кухне. Ей всегда давались лишние порции баланды, которыми она делилась с теми, кто голодал, кого надо было поддержать, не дать погибнуть, как в лагере говорят «загнуться».

Помогала несколько раз она и мне. Между нами завязалось знакомство, вскоре перешедшее в дружбу. По вечерам я часто ходила к ней в КВЧ. У нас обнаружились общие интересы, нашлись общие знакомые. Много говорили о литературе, искусстве. Кроме меня к Ольге Елисеевне приходили другие художники, участники художественной самодеятельности. Мне казалось, что в этом царстве боли и насилия я попала в совершенно другой мир, в котором высоко ценились чисто человеческие черты, душевная теплота, ласка и участие.

Как последнюю надежду вырваться из цепких лап изматывающей и убивающей морально и физически трудовой повинности, восприняла я предложение Ольги Елисеевны заняться под её руководством рисованием плакатов, лозунгов, призывов и т.д. На первых порах не обошлось без промахов и затруднений. Писать приходилось на

шершавых, не струганных досках, недоброкачественными красками, пользоваться кистями, которые давно следовало выбросить. Только благодаря её помощи и полученными от неё знаниями я вскоре попала художницей на соседний объект и стала работать самостоятельно. Мне предоставили небольшую мастерскую, в которой я неплохо устроилась. Одновременно я участвовала в художественной самодеятельности, декламировала, пела в хоре, играла в небольших пьесах.

Как нельзя лучше здесь мне помогала твоя школа, участие в твоих спектаклях и навыки художественного чтения, которые я от тебя получила.

Перед отчетными концертами мы, участники концерта, получали 5-6 дней для репетиций. В эти дни мы не жили по лагерному распорядку, поэтому могли вдоволь поспать.

Рядом с нашим лагерем была зона каторжников, отделенная забором из колючей проволоки. Общаться с ними мы не могли, но мылись в одной бане и пользовались одной библиотекой. Затрудняюсь сказать, в чем заключалась разница между нашим спец-лагерем и каторжанами. Скорее чисто психологически. По идее, каторжане должны были иметь более длительные сроки заключения и более строгое содержание. Но условия содержания в соседнем лагере было практически такими же, а сроки у них были даже меньше наших, осужденных на 25 лет. Иногда из лагеря каторжан к нам приходила молоденькая украинка Нина Вареник, с которой позднее я познакомилась и подружилась. Её очень любила и Ольга Елисеевна.

Женщины нашего лагеря работали в дневную смену. С вечера до утра заступали в смену каторжники-мужчины. Во время сдачи-приема объекта наши заключенные встречались с каторжанами. За этот короткий период завязывались знакомства, обменивались записками и письмами, умудрялись даже вступать в физическую связь, а потом иметь детей.

Про общение женщин и мужчин было известно лагерному начальству обеих лагерей. Вахтенные надзиратели получали указание строжайше осматривать возвращающихся с работы женщин и в случае нахождения у них писем, немедленно отправлять в карцер. Заключенная Елена Манохина несла письмо своей подруге. Надзиратель это заметил. Чтобы не попасться, Манохина моментально проглотила записку.