КОНЕЦ РАДИОИГРЫ - ДЕМОБИЛИЗАЦИЯ

 

Дальнейшая наша работа определялась в два направления: Володя и Петя работали на радиопередачах, материал для них давал капитан из Генштаба, с каждой радиопрограммой делая этот материал все интереснее и важнее.

Я с Борисом Клебановым продолжал совершать поездки по всем пунктам Архангельского ВО, где каким-то образом концентрировались военнослужащие: военные части, пересыльные пункты, узловые железнодорожные станции, госпитали, пристани и т. д. Задача была одна — обнаружить немецкую агентуру, заброшенную в тыл нашей армии. Побывали мы во многих городах и городишках этого северного края нашей страны: Вологда, Мурманск, Каргополь, Мезень, Сольвычегодск, Вельск, Шенкурск, Онега, Котлас, Нарьян-Мар, Емецк, Пинега, Великий Устюг.

«Посланцы» Целлариуса нигде нам не встретились, да это и не удивительно, так как Целлариус был военно-морским офицером — фрегатен-капитаном, а значит, и разведывательно-диверсионные задачи ставились военно-морские. Наша группа основное задание имела тоже военно-морское — уточнять результаты действий военно-морских сил германской армии в Баренцевом море, поэтому в наших сухопутных тылах появление немецких военно-морских агентов было маловероятным. Это подтвердил потом и майор из ГРУ, прилетевший на два дня к нам из Москвы в первой декаде августа.

— Немцы точно знают, — пояснил он, — какой и когда направлен к нам караван из Исландии или Англии. Знают подробно состав каравана, состав эскорта, охраняющего караван, и даже подробности военных грузов в караване. Это сообщает немецкая агентура из Исландии и Англии. После нападения на караван северное военно-морское командование немцев сообщает в Бер-

 

лин о своих чрезвычайных успехах и получает в награду железные кресты разных степеней, а так как в этих докладах, говоря по-русски, много туфты, Абверу и поручили уточнять, что до цели дошло, а что на дно пошло. Вот вы и посланы, чтобы уточнить, где туфта, а где реальность.

Ваша радиосвязь с немецким радиоцентром в Финляндии проводится успешно. Наш Генеральный штаб создал в составе ГРУ особую группу для проведения подобных операций. Там работают такие специалисты, которые владеют обширнейшей информацией по любому вопросу. У вас сейчас работа намного будет сокращена, так как, во-первых, и сама помощь союзников сокращена по этому маршруту, а потом смотрите, что творится на полях сражений. 15 июля Совинформбюро сообщило: «Севернее Орла наши войска прорвали сильно укрепленную оборонительную полосу противника по фронту 40 километров и за три дня упорных боев продвинулись вперед на 45 километров». Представляете — 40 километров по фронту и 45 — в глубину! Помните, в конце мая, когда вы только что прилетели, мы с вами говорили о предстоящих, летних теперь, боях, и вот ясно: война пошла не по Гитлеру, на восток, а по нашим планам — на запад! Теперь Геббельс уже не кричит, что русским помогает зимой «генерал Мороз». Сейчас лето, самое жаркое время, а наши войска, отразив тщательно подготовленное немецкое наступление летней кампании 1943 года, перешли в контрнаступление летом, а не зимой, с помощью «генерала Мороза» и гонят фрицев на запад.

Майор ГРУ рассказал, как Москва радостно встречала первый торжественный салют в честь победы наших войск под Орлом и Белгородом и слушала, затаив дыхание, приказ Верховного главнокомандующего об этой летней победе, который неподражаемо прочитал Юрий Левитан своим особым голосом. У нас есть донесение из Берлина о том, что Гитлер, зная о предстоящем «Особо важном сообщении Совинформбюро» захотел лично его услышать, а когда услышал (с переводом личного переводчика), то с необычайным раздражением и нескрываемой яростью заявил: «За голову этого йюда Левитана и второго йюда Эренбурга заплачу по сто тысяч!»

Вот, что значит выразительный голос с особой интонацией и острое перо.

Майор рассказывал обо всем этом с удовольствием и особой значительностью, так как хотел показать этим, что наша разведка имеет «глаза и уши» даже в окружении фюрера.

 

В октябре, когда связь стала малоэффективной, и мы заявляли в радиограммах о том, что продукты давно кончились, питание для раций на исходе, и просили организовать в том же районе выброски помощь деньгами, продуктами и электропитанием для раций, немцы ответили, чтобы мы готовились к возвращению и что в ближайшее время сообщат надежный маршрут возвращения и безопасный пункт перехода через фронт, который у них надежно отработан и легко исполним.

Через неделю нам прислали маршрут:

«Железной дорогой до станции Лоухи. В том районе сплошного фронта нет, перейти очень легко, у германской стороны есть только редкие посты, у советской стороны в том районе постов нет. Все немецкие посты будут предупреждены.»

После нескольких совещаний по вопросу возвращения, где обсуждались разные вероятные варианты перехода, вопрос этот был решен отрицательно, хотя в последней нашей радиограмме мы сообщали, что готовимся к возвращению. В действительности решили, что пусть немцы думают, будто мы «пропали» в пути для перехода к ним.

В ноябре 1943 года по решению Особого Совещания НКВД СССР, так нам разъяснили девушки из ОКР, которые «дружили» с Вовкой и Петей, наша группа была расформирована. Петю и Вовку направили в батальон связи при Архангельском ВО для продолжения службы в армии. Меня временно оставили в Архангельске для работы в драмколлективе Дома Красной армии Архангельского ВО с проживанием пока в той же квартире у бывшего прокурора. Летом 1944 года я был откомандирован в 25-ю стрелковую дивизию, основная дислокация которой осуществлялась в городе Молотовске недалеко от Архангельска. Личный состав 25-й СД занимался в первые два месяца разгрузкой продуктов из Англии и США (боевую технику выпускала теперь наша восстановленная промышленность в Сибири, на Урале и других местах СССР). На разгрузке работали бывшие узники ГУЛАГа. После двухмесячной работы по разгрузке продуктов и восстановления своих физических сил они привлекались к занятиям боевой подготовки и направлялись в действующую армию на фронт.

Я работал художественным руководителем красноармейской самодеятельности при клубе 54-го стрелкового полка 25-й Стрелковой дивизии в городе Молотовске.

В 1945 году 8 мая, когда еще Советское правительство не объявило о разгроме фашистской Германии, все солдаты 25-й

 

СД, разгружавшие караваны с союзнической помощью, возвращались ночью с разгрузочных работ в веселом настроении с явными признаками изрядного принятия спиртных напитков и просили в столовой у поваров: «Дай только чаю, повар! Мы уже наелись и напились. Все американцы и англичане на своих кораблях празднуют победу и удивляются, почему русские еще не знают, что война кончилась, и не пьют свою замечательную водку. Они нас угощают и целуют. Поздравляют с победой и смеются над нами — почему мы трезвые?!»

После разгрузочных работ солдаты всегда в своей столовой требовали только чаю, так как на кораблях у всех бригад были организованы свои «продпитпункты», где из разгружаемых судов доставали муку, масло, яичный порошок, кофе, какао, слоеное сало в кусочках, законсервированное в США и т. д., и поэтому, приходя с работы в свою столовую, где им полагался суточный рацион, они просили только «чаю, чаю, покрепче». А в этот день с 8 под 9 мая все были навеселе, так как англичане и американцы уже знали о победе и, поздравляя русских солдат, старались угостить.

А через несколько часов, ночью, под утро 9 мая 1945 года и наш любимый Юра Левитан с особой, необыкновенной торжественностью объявил: «Победа!».

Вскоре 25-я СД была расформирована, так как разгружать было нечего, и готовить солдат для войны необходимость отпала. Стариков 25-й СД демобилизовали, а не стариков отправили по разным войсковым частям взамен демобилизованных стариков.

Я в числе примерно 50—60-ти человек был откомандирован в расположение 83-й Стрелковой Краснознаменной дивизии (СКД), которая дислоцировалась в Заполярье, то есть на самом северном побережье Европы — СССР, Финляндии и Норвегии. Основные ее пункты: Петсамо—Печенга—Киркенес—Никель. Эта СКД выпроваживала из северных побережий немецкие дивизии, которые постарались в первые дни войны захватить, оккупировать это побережье с его медно-никелевыми рудниками, так как никель был очень нужен германской военной промышленности. Никель — этот серебристо-белый тугоплавкий металл — и нашей промышленности очень нужен. Вот 83-я СКД и обеспечивала его поступление теперь в нашу промышленность.

Дивизия в основном размещалась в специальных земляных палатках, то есть на глубину около одного—полутора метров в земле освобождалась площадь, сверху укрывалась двухслойными брезентовыми палатками, все щели и отверстия вокруг тщатель-

 

но закрывались и утеплялись, в середине палатки или в двух других местах устанавливались железные печки (на зиму), и северные морозы были не страшны. В одной такой палатке размещался так называемый «Ансамбль песни и пляски Заполярья», в который я и был определен. Через месяц — полтора, когда «старики» ансамбля демобилизовались, меня назначили художественным руководителем, так как бывший художественный руководитель был уже старше 50 лет и, естественно, попал под очередную демобилизацию по старости.

Основной коллектив ансамбля состоял из «блатных урок», среди которых были прекрасные певцы, чтецы и особенно танцоры и плясуны, а так как в дивизии женщины были только в медсанбате, то две «девицы», преобразованные из двух женоподобных блатняков, составляли женскую часть танцевальной группы ансамбля. Одну «девицу» очень маленького роста мы нашли среди блатных солдат 11-го Стрелкового полка во время смотра художественной самодеятельности. Когда-то, на воле, до ареста, он, имея маленький, почти мальчишеский рост, «трудился» в группе домушников форточколазом, то есть через форточку залезал в помещение, квартиру или еще какой объект и изнутри открывал вход. Рассматривая эту группу «домушников», то есть квартирных воров, суд этого «форточколаза» по малолетству определил в детскую трудовую колонию, откуда он в первые же дни войны сбежал и «самопризвался» в армию, став чуть ли не сыном полка. В самодеятельности был незаменим в роли «дивчины» с длинной косой на голове. Причем «дивчиной» он переодевался и до ареста, поэтому армейская «танцовщица» из него вышла неподражаемая. Партнером в танцевальной паре у нее (у него) был высокий жгуче-черный цыган с громадными черными глазами («дивчина» была яркой блондинкой).

Вторая танцевальная пара была яркой противоположностью первой. Партнер — парень небольшого, вернее сказать, маленького роста, но настолько талантливый в своих «па», что, увидев, его Игорь Моисеев сразу бы забрал в свой ансамбль в Москве. В партнерши нашли длинного-длинного солдата, который и танцевать-то, по сути, не умел, но мой заместитель — руководитель танцевальной группы, изумительный чечеточник, вор в законе, Севка научил эту «длинную девицу» таким юмористическим «па», совершенно простым по исполнению, что после выхода этой пары зал взрывался хохотом. Длинная, сухощавая «девица», да на высоких каблуках, неуклюже топчется-топчется, но вдруг так подкинет ногу и перебросит ее через юркого плясуна-парт-

 

Нера, что из-под юбки становятся видны женские кружевные трусики, да все это под четкую ритмичную музыку аккордеона, на котором мастерски играл «Вася-пчеловод». До ареста Вася мастерски «освобождал» от меда целые пасеки, на чем и погорел в конце концов.

Эти противоположные по внешним обликам танцевальные пары постоянно имели громадный успех у публики. Первое время трудно было создать условия для исполнения чечетки, так как концерты чаще всего проходили на лесных полянах, на траве, а пляска, да еще ритмичная, да чечеточная, на траве не была столь эффективной, как на деревянном полу — подмостках. Вскоре «хоздвор» штаба СКД соорудил нам сборные, деревянные подмостки, которые мы возили с собой, если концерт проходил на природе, на траве.

Исполняли в ансамбле номер «танцующая лошадь» и «танцующий жеребенок» — успех у этих «лошадей» был неимоверный. И был в ансамбле чтец-декламатор, он же парикмахер-гример, который и делал «девиц» неподражаемыми. Еще работал в ансамбле ленинградский жонглер, который в обычной жизни был уваль-увальнем, но на сцене это был — огонь! Огонь по движению и по жонглированию!

Конферанс вели двое: я и актер новосибирского драмтеатра «Красный факел» Юра. Оба с гитарами — дуэт гитар и дуэт шуточных песен и частушек под гитары.

Когда концерт проходил в полку, где функционировала торговая точка «Военторга», в которой имелось в продаже... мыло, зубной порошок и зубные щетки, «Тройной» и «Цветочный» одеколоны, конфеты-подушечки, крем сапожный, нитки белые и черные, иголки и другой нехитрый ассортимент «Военторга», то после нашего концерта весь этот ассортимент оставался в продаже, за исключением любого одеколона, будь это «Тройной» или «Цветочный». Все флаконы до единого, если не покупались за наличные, то изымались любым способом, который хорошо известен нашим танцорам и плясунам. После таких концертов аромат в нашей землянке напоминал аромат парикмахерской, при разговоре же наши «артисты» ошеломляли собеседников душистым дыханием.

В октябре 1945 года я, как имеющий техническое образование, был зачислен в команду для демобилизации.

За двое суток до отправки в Мурманск из расположения 83-й СКД меня вызвал полковник, начальник отдела контрразведки дивизии, для беседы.

 

— Ну, что Стефановский, демобилизуешься? Куда напра вишь свои стопы?

— В столицу нашей родины, товарищ полковник, в Москву

— А почему в Москву? Ты ведь призывался в Харькове. Кто и где у тебя родные?

— В Харькове перед войной жила моя мать — врач. Когда началась война, она пошла работать в медсанбат и погибла е 1942 году вместе со своими ранеными в Сталинграде, в тот день, когда Гитлер приказал стереть Сталинград с лица земли и бросил на город 1000 самолетов. Так что в Харькове у меня никого нет. А в Москве у меня брат — инвалид Отечественной войны, а сейчас студент ГЦОЛИФКа (Государственный центральный ордена Ленина институт физической культуры) и сестра — агроном, кончила Тимирязевскую сельскохозяйственную академию.

— Ясно, ты ведь и сам учился в Москве?

— Да, вам все обо мне известно?

— Известно все на сегодняшний день. Вот поэтому я тебя и вызвал, чтобы ты понял все и послушал моего совета. Тебе — 27, а мне — 47. Совет будет отеческий. Итак, мы, контрразведка, органы Госбезопасности, на сегодняшний день знаем о тебе все, но мы должны знать о тебе все всегда, за всю твою жизнь последующую с сегодняшнего дня. Понятно?

— Понятно, товарищ полковник.

— Нет, тебе еще не все понятно. Разве ты хорошо понимаешь — почему?

— Ну, примерно понимаю.

— Вот я тебе и объясню, чтобы ты не «примерно», как-то, по-своему, это знал и понимал, а правильно, разумно и четко. За войну ты стал немецким разведчиком, то есть не простым демобилизованным воином, а человеком, которым может опять заинтересоваться Абвер, они всегда помнят и ищут людей, кто с ними связался. Вот приедешь ты в Москву, устроишь свою жизнь, работать будешь или учиться. Словом, начнешь новую спокойную жизнь. И вдруг здоровается с тобой незнакомый человек, пойдет у вас беседа-разговор. О чем-то, возможно, постороннем, но он — разговор — все равно придет к одному знаменателю: «Надо, Суздальский, продолжать работу. Сложного, опасного от тебя мы просить не будем. Так, некоторые простые вопросы надо уточнить...» Сейчас трудно предугадать, как это будет. Может быть, вообще ничего не будет, а может и будет. И как ты себя поведешь? Что может произойти в дальнейшем? Если ты сразу категорически откажешься, они тебя все равно не бро-

 

сят, а если убедятся, что ты не будешь на них работать, могут тебя и прикончить. Это у них решается запросто. Словом, одному тебе выходить из возможных обстоятельств будет трудно и опасно. И помочь тебе можем только мы, а для этого надо знать, где ты и что с тобой. Когда ты в Москве определишься, наши ребята тебя найдут и подскажут тебе, как вести себя в любых обстоятельствах. Возможно, повторяю, ничего не произойдет, но надо быть готовым ко всему. И вот еще что: имей в виду, куда бы ты ни поступал работать, учиться, ты везде будешь заполнять личный листок по учету кадров, так вот, нигде ни на какие вопросы не отвечай, что с тобой было во время войны. Ни родным, ни знакомым, ни письменно, ни устно — ни слова. В анкетах пиши: «С первого дня войны до 1945 года проходил службу в армии». Все! Для анкетных данных в любых советских учреждениях этого достаточно. Мы знаем, а больше никому твои подробности знать не положено! Теперь ты лучше понял все?

— Да, товарищ полковник!..

 

...Война кончилась, я ехал в Москву и был совершенно счастлив, но очень скоро судьба совершила свой трагический разворот. В моей жизни произошли события, которые перевернули всю мою дальнейшую жизнь...