ОТ АВТОРА

Когда закончилась война, мне было пятнадцать лет. Когда меня арестовали— девятнадцать. Это случилось, едва я стал понимать, как сильно нас всех обманывает государство, говоря одно, а делая совсем другое. Была предана память прекрасных людей,— так мне тогда казалось, — отдавших жизнь за то, чтобы мы жили по самым справедливым законам на земле. Для меня, как и для многих моих сверстников, настоящая история начиналась только в 17-ом году! Жизнь представлялась нам огромным полем боя, где можно погибнуть каждый день. Когда я пошел в школу, война в Испании уже заканчивалась, а до Отечественной было подать рукой. При слове «человечество» пред глазами сразу же вставали массы людей, идущие в колоннах. Даже когда мы стали думать, что с государством, которое нас обмануло, необходимо вступать в борьбу, на ум сразу же приходили огромные людские толпы с красными флагами и булыжниками в руках. Человек, который пригласил меня в организацию, все это хорошо понимал. Он сказал, что у нас «пятерки» во всех крупных городах, но своего часа мы должны будем ждать терпеливо, медленно готовя стихийное возмущение масс. Когда нас арестовали, то оказалось, что вся организация состоит из двух пятерок одна неполная в Москве, еще одна — в Воронеже. Война догнала меня в тюремной камере на Большой Лубянке. Все, кто сидел со мной — прошли войну. Только здесь я стал по-настоящему понимать, до чего загадочна каждая отдельная человеческая жизнь и как беззащитна. Как трудно иногда быва-

ет одному человеку перекинуть мостик к душе другого. И тогда я невольно начал думать: а как же все человечество? Поэтому мой самый главный опыт, который я накопил в тюрьме и лагере, заключается в том, что человечество состоит из отдельных людей. Что каждая жизнь — действительно, неповторима. Что же касается выбора, который мы вынуждены делать всю свою жизнь, то лучше всего, если этот выбор делаем мы сами, а не кто-то другой вместо нас.

Предки мои жили на Украине. Я родился под Уманью, в местечке Теплик, откуда меня вывезли грудным ребенком. Дед мой служил управляющим в одном из имений графов Потоцких. Когда его стали за это преследовать, он скрылся в Крыму в одном еврейском колхозе. Об этом мне рассказал отец, когда я пришел из лагеря. Но эта скрываемая от меня прежде наша семейная хроника уже никак не могла повлиять на те представления о жизни, которые к тому времени у меня сложились. Почти все рассказы о лагере я написал в 60-е годы. Они в чем-то автобиографичны, а в чем-то и нет. Как-то само собой получилось, что я стал их рассказывать от имени человека — по фамилии Теплик — с совершенно родственной мне судьбой. Когда я почувствовал потребность рассказать о лагере, мне невольно вспомнились слова многих моих друзей, которые прошли фронт. Они говорили, что отравлены войной на всю жизнь. Точно так же и мы, лагерники. Когда я вспоминаю лагерь, в моем воображении появляются картины, одна за другой, будто бы их нарисовал живописец. Однако теперь, когда эти картины можно показывать всем желающим их смотреть, я вдруг остро почувствовал, что многое в них осталось недосказанным. Возникло желание — оно казалось мне совершенно естественным— дополнить лагерные рассказы записями послелагерных лет. На этот раз — от своего собственного имени. Каждая из этих записей корнями уходит в мое лагерное прошлое, и у меня впервые появилось ощущение завершенности. Так ли это— судить не мне, а читателю.