ОСКОРБЛЕНИЕ ЗАКОНА

Прошло то время, когда законные воры должны были ходить вместе с другими зэками на утренние разводы, чтобы протараторить там все свои фамилии, какие вписаны в конвойные карточки. Правда, есть еще лагеря, где нет им поблажки. И тогда от звонка до звонка сидят они у костров в производственных зонах. Есть еще и такие лагеря, где законных воров не только водят в производственную зону, но и заставляют их там работать. Обычно это случается, когда в лагерь привозят новеньких офицеров. Бывают среди них такие, которым все наши проблемы представляются чисто теоретически и они наивно полагают, что там, где есть хорошая теория, должна быть и хорошая практика тоже. Таким офицерам жизнь быстро преподносила дополнительный и жестокий урок. А некоторые даже расстались с жизнью, и теперь их портреты висят на стендах героев во многих Соцгородках.

Нет, не так-то просто перековать законного вора в суку.

Ведь сука— это тот же вор, который в силу обстоятельств нарушил неписаный воровской Закон. А сделавший это пусть хоть раз — так и останется сукою до самой своей смерти. Это только в кино:

 

Мустафа дорогу строил,

Мустафа по ней ходил.

Но даже и там случилось:

Мустафа Жигана встретил,

И Жиган его убил...

Нет, не усилиями КВЧ¹ из воров рождаются суки, а чаще всего под ножами самих же сук. Во время сучьих десантов.

Сучьи десанты — дело серьезное, и затевают их не какие-нибудь молоденькие офицеры, а люди с большим опытом. Начальники, которые головой отвечают за экономику лагеря. А что в лагере важнее экономики? Ведь никто не отважится, ну, хотя бы вот так объяснить свои экономические неудачи: «У меня на ОЛПе слишком много воров в законе. Работать некому». «А если б кто отважился, то ему тут же бы и ответили: «А нам какое дело. Думайте, думайте...»

Или: «Какие там воры?! В каком еще законе?! Да что он такое несет?!»

Поэтому опытные люди всегда держат постоянную связь с теми начальниками, у которых верх в лагере взяли суки.

Сучьи десанты вводят в зону под видом ночных этапов. Как кровавый смерч, врываются они в бараки где живут воры. Нож к горлу: «Сучись, падла!.. Не хочешь?!  Умри как собака!.. Жить хочешь?! Бери нож — сучи всех  подряд вместе с нами». И что ж — некоторые берут...

Но если на ОЛПе, где готовят сучий этап, у воров есть верные люди и ксива с этой вестью придет вовремя, то это значит, что на верную смерть начальники посылают сучий этап. Нет для вора ничего более ненавистного, чем сука. Страшной смертью умрет каждый из них... Наш ОЛП воровской, и в каждом бараке у них свой угол. В бараке грузчиков живут самые уважаемые из них. Однако бригадир грузчиков Юзас Бараускас тоже в авторитете.

Свою долю от посылок воры в бараке Бараускаса почти не берут...

На воле Бараускас тоже был грузчиком и дело свое на бирже знает крепко. Штабель у него стоит к штабелю. Торцы выступают ровно. Проходы просторные. Ваги всегда на месте и в нужном числе.

У железной дороги быстрее катится срок. Какое-нибудь бревно и то не залежится на месте. Упало в вагон и покатилась к своей судьбе, а человеку под грохот колес легче держать при себе надежду.

Бараускас тоже жил с надеждой. «Вот приеду домой, — любил говорить он, — и буду об этих масштабах рассказывать у себя, как сказку...»

Лагерь в тот год полон был разных слухов. В Соцгородке сменяли друг друга какие то странные комиссии из центра. Все говорили о том, что в системе ГУЛага идет большая реорганизация. Будто бы во многих новых лагерях не хватает зэков и что лагеря эти будут заполнять за счет сокращения старых...

Этапы шли за этапом, но не только от нас, но и к нам тоже. Вначале это казалось несколько хаотичным, но затем все понятнее становилась идея идущих к нам перемен.

Разными окольными путями на ОЛП стали приходить письма от тех, кто уехал. С удивлением мы узнавали, что там они носят номера на спине и груди. И что их бараки закрываются на ночь. О нашем же ОЛПе каждый из них писал как о воле...

От этих новостей мы каменели и ждали своей очереди. Особое выражение бессмысленной покорности судьбе появилось на лицах у тех, кто уже носил номера, пропечатанные тушью на руках или плечах.

Однажды в барак тихо вошел Цап, украинец из Прикарпатья, и сказал, что его друг Иван Хворостюк опять ходит в зебре. И тогда тут же сорвался с места и забегал взад и вперед по проходу бывший журналист Перлов.

— Это уже безобразие! — кричал Перлов. — Чья-то глупейшая самодеятельность. Очередной наш перегиб! Такого рода ассоциации никому не нужны. Они принесут нам колоссальный вред!

 

— Ax, Перлов, Перлов, вы неисправимы, — засмеялся инженер Черкасский. — Нам... Наш... Вы самозванец. Кому вы там нужны? Смешно и глупо. Интересно, что вы будете выкрикивать за пять минут до того, как из вас начнут палить костерчик? Наверно, беспокоясь о пользе для Отечества, вы будете искать трубочку, куда должен стечь ваш замечательный жирок...

— Вы очень опасный циник, Черкасский, очень. Вы ни во что не верите, и это когда-нибудь вас погубит, — выкрикнул Перлов.

— Да, да,— засмеялся Черкасский, — вот я и говорю, что меня погубит неверие, а вас ваша вера...

В бригаде Бараускаса уже поменялись несколько человек. Одни ушли на этап, другие пришли с этапом.

В то утро из зоны на биржу с бригадой Бараускаса уходил только один новенький. Когда Бараускас распределял работу, этот новенький покинул свое место в бригаде. Он нашел кострище, сел на пенек и склонился над погасшими углями...

«Ладно, — подумал Бараускас, проводив парня глазами. — Погуляй немного. Я к тебе скоро приду».

Но парень сам напомнил о себе.

— Эй, бугор,— крикнул парень.— Пришли кого-нибудь. Пусть разожгут костер!

«Вот курва!» — ругнулся Бараускас. И, смеясь, закричал на всю биржу.

— Зачем тебе костер? Я тебя сейчас сам согрею... Бараускас не любил заминок в работе. А по утрам особенно. Многие грузчики слышали от него такие вот слова: «Это мы с тобой зэки. А работа — она всегда вольняшка...»

О парне же Бараускас подумал с грустной усмешкой: «Он думает о себе, что он законный вор». Бараускас подошел к кострищу и сказал:

— Послушай, такие, каким ты хочешь когда-нибудь стать, еще спят в зоне на нарах. И вообще — кто ты такой есть? Ты есть вошь. Ну, хорошо, я тебе сейчас сам разожгу костер и потом поднесу тебя к огню. И ты треснешь. Потому что ты вошь. А я, между прочим, такая же вошь,

 

как ты. Я тоже тресну, если меня поднести к огню. Но все-таки Бог сделал нас с тобою разными. Я, например, не могу сидеть без дела, и, если нет работы, я буду искать ее сам. А ты любишь сидеть у костра. И я не возражаю. Хочешь сидеть у костра — сиди. Но для этого нужен мандат. У тех, кто сейчас спит в зоне, такой мандат есть, а у тебя его нет, и в этом вся твоя беда, парень...

А парень в кожаной шапке, готовя все свое тело к удару, который он ждал в любое мгновение, смотрел на Бараускаса и шептал, как молитву: «Ты мой заяц, а я твой охотник, ты мой заяц, а я твой охотник...»

В послеобеденный час, когда два поезда с грохотом промчались в разные стороны по территории биржи, парень подкрался к Бараускасу и всадил ему в спину по самую рукоять длинный и узкий нож, сделанный из напильника. Бараускас умер почти сразу и лишь успел прошептать:

— Это не по закону.

Вечером того же дня в барак грузчиков пришли земляки Бараускаса. Как стадо благородных оленей, прошли они весь Ьарак и остановились в углу, который занимали воры. Их разговор с ворами был недолгим. Воры отказались от подношения, которое они принесли. Саня Хромой от имени всех воров сказал, как сильно они ценили и уважали Бараускаса. И что они скорбят о его смерти вместе со всеми.

— Мы хотим знать, кто он такой, — сказал один из литовцев, — но какой бы он ни был, пусть даже и ваш, но дальше он жить больше не должен.

— Он и не будет жить, — ответил Саня Хромой. После отбоя из барака придурков в одном нижнем белье выбежал кладовщик Василевский. За ним гнались.

— Спасите! — кричал Василевский. — Он убьет меня! Спасите!!

Набежавшие на крик надзиратели спасли Василевского. Они сбили с ног преследователя и отвели его в изолятор. Преследователь был молодой парень из тех, кто про-

 

 

играл в карты чужую жизнь и ждал часа, когда ему укажут, чью именно он должен взять. Василевский был ему не нужен, он гнал его впереди себя с единственной целью — попасть в изолятор, чтобы привести там приговор в исполнение.

Ночью в бараках, прилегающих к изолятору, услышали неистовый, внезапно оборвавшийся крик. Зэк, выскочивший по нужде именно в эту минуту из барака, уверял, что явственно слышал в этом предсмертном вопле:

«За чтоооооо?..»