1958 год

Как драка, так почему-то всегда вкус крови на губах. В лагере дрались до беспамятства. Одно время в подушке приходилось держать трехгранный наточенный напильник с ручкой. В лагере ввязаться в драку— все равно что на войне в атаку пойти. Или убьют, или ранят, или живой останешься. И как на войне — нельзя отсидеться в окопе. Эта постоянная готовность к драке однажды чуть прямиком на тот свет меня не отправила.

В те дни мама у меня была на свидании, и все случилось, едва она уехала. Сам ее приезд — а надзиратели видели, как она радуется, глядя на меня, — вот это и спасло.

Мы тогда работали в ночную смену. У нас машинист был Миша Башкиров. Он, когда освободился, никуда не уехал. Остался жить у одной пожилой вдовы и как был машинистом, так и остался работать у нас машинистом. В этот день в магазин привезли водку. Миша собрал с нашей смены деньги на четыре бутылки. Начальником караула был в этот день молдаванин, старший сержант Буга. Вот мы его и попросили принести наши бутылки. Пока Буга ходил за бутылками, на сухом пару сварили картошки и конского мяса. А уж когда он пришел, расстелили на горячем полу брезент и сели ужинать. Нас восемь человек — два машиниста, два кочегара, два подсобных — подавать опилки из бункеров, два электрика. Буга девятый. Ему налили полный стакан первому. Он быстро за-

кусил и ушел. Через какое-то время он приходит и просит налить еще. Мы все сидим на полу, за исключением кочегаров. Извинились и показали ему пустые бутылки: мы и не договаривались по-другому. Он свою часть получил. Вот так мы и сидели на полу, разговаривали, чай пили, когда на электростанцию ворвалась чуть ли не вся надзоргруппа. И Буга с ними. Нашли пустые бутылки — а мы их и не прятали. Стали нас обнюхивать. Начальник надзоргруппы распорядился, чтобы в зоне нам срочно готовили замену, а нас всех — в кандей. Буга, обзывая нас последними словами, разгуливал по машинному залу. Когда он поравнялся со мной, у меня это как-то совершенно непроизвольно получилось, что я всем телом кулаком Буге в лицо. Он удержался на ногах и бросился на меня. Когда нас разняли, у Бути под глазом уже набухал большой синяк, а у меня были в кровь разбиты губы. Надзиратели завели мне руки назад и связали их. Буга схватил конец веревки и сказал начальнику надзоргруппы: «Я его отведу в зону и сразу вернусь». В другое время никто бы не обратил внимания на то, что он меня увел. Даже, может быть, и посчитали, что за дело. Я же первый его ударил. Но тут один из надзирателей, Сашка Безгочев, вырвал у Бути из рук веревку: «Ты соображаешь, сержант, что задумал-то. У парня мать ишо домой со свиданки не доехала, а ты ей похоронку вдогонку-то». Буга к надзирателям: да вы что, мужики, в своем уме?! Надзиратели — ни в какую. Буга тогда быстро мне сапогом в живот, кулаком в лицо — и опять весь рот в крови. Черт его знает, если бы это не у нас, а у немцев было. Пожалели бы? Вряд ли. «А ты бы у немцев и не ударил, хе-хе», — так сразу же и слышу чей-то насмешливый голос. Скорее всего, голос этот принадлежит моему новому другу Жене Федорову, подельнику Ильи Шмаина¹. Илья — мой лагерный друг. Ну, у немцев, положим, все не так. Немцы сколько живут, столько и пытаются как можно точнее расклассифицировать всех людей. По признакам. А рус-

ские — народ вольный, хотя всегда при хорошем хомуте, и этого не любят. Поэтому даже надзиратели в лагерях иногда забывали, что они надзиратели. Правда, зэки о том, что они зэки, никогда не забывали. Вот и я оказался для надзирателей человеком как раз в эту для меня счастливую минуту...

14 мая — день рождения Бориса. Брат его двоюродный Олег Витковский сильно старался, чтобы меня споить. Но в конце концов его самого вынесли в соседнюю комнату. Уже была глубокая ночь, когда решили разойтись по домам. Борис пошел нас провожать. Мы с ним впереди, все остальные сзади. У нашего кунцевского жилкомбината, который всю войну простоял недостроенный и который заселяли, когда мы с Борисом уже в лагерях были, привязались к нам двое парней. Разговор у нас сразу же пошел какой-то неприятный. Запомнилось имя одного из них — Колян. Хорошо запомнились две последние реплики, которыми они обменялись. «Ты посмотри, Колян, на этих двух духарей. Ходят ночью по улицам и никого не боятся». — «Ничего, после этой ночи точно будут бояться». Это мы уже стояли под аркой перед самой Минкой. Драка вспыхнула сразу после этих слов. Парни — скорее всего, какие-нибудь приезжие, потому что нас в Кунцеве все знали.

Драка получилась быстрая и жестокая. Словно бы в лагере. Парни, наверно, быстро сообразили, на кого нарвались. Но для долгих раздумий у них времени уже не было. Откуда-то взялась милиция. Когда мы с Борисом перебегали Минку, вдогонку неслись милицейские свистки. Прибежали ко мне домой и стали себя рассматривать. Рубашки порваны у обоих и в крови. Но, как оказалось, не в нашей. Часы и у меня и у Бориса вдребезги. Жалко — это подарки родственников к освобождению. И опять разбиты губы...