§ 14. Я попадаю во Владимирскую тюрьму

 

Причина перемещения и причина причины; чудесная камера; усердные занятия математикой и обильные плоды; круг чтения

 

Почему я попал на крытку? Как всегда, причины скрываются одна под другой, как у луковицы. Внешняя причина, зафиксированная Определением выездной сессии иркутского суда, восходит к заявлению заключенного Лосенкова Василия примерно такого юмористического содержания:

 

"Начальнику лагпункта сиецстрогого режима Озерлага

Заключенный Пименов надсмеялся надо мной, что я не смогу заработать денег на покупку аккордеона и со своими подручными Фрусиным, Луневым и Шайдуллиным отняли у меня камень, который я бы смог перевыполнить норму и заработать денег на покупку аккордеона, как работая в каменном карьере нам нужен камень и тем препятствуя мне честно трудиться...

Заключенный Лосенков, ст.58-1а, 25 лет ни за что."

 

Я не читал этого заявления, воспринял его только на слух при разовом зачтении, но стиль и структуру уловил - ручаюсь. По внешности оно так же анекдотично, как заявление моего отца в §7 с требованием освободить его на том основании, что у него не хватает зачетов для освобождения. Но не столь безобидно. Лосенков не был из каких-нибудь фаворитов начальства, жил себе "один на льдине". Бывший полицай. Ну, еще прежде, был он редактором коммунистической газеты в Минске, а когда туда вошли немцы, перестроился редактором выходившей под немцами газеты, пропагандировавшей свободу Белоруссии от евреев и прочие нацистские орднунги. Это все, что можно было узнать от самого Васи. Но такие преступления покрывались амнистией 1955 года и раз ему с четвертака ни года не скинули, значит, он принимал личное участие в карательных акциях, но про это он помалкивал. Он потихоньку сходил с ума, грезил уже много лет, как заработает деньги и приобретет аккордеон -который, к слову, и держать бы в камере не позволили. На карьере он, все так же в одиночку, выбрал удобное, по его мнению, место - по другую сторону бугорка от нас четверых.

Придется вдаться в технологию труда в каменоломне. Нащупанный в земле камень окапывается канавками, дабы его можно было шевельнуть. Под ним выкапывается ямка-ров, в которой разводится огонь. Разогревши, обливают холодной водой. Вслед за тем начинают дробить кувалдами, сначала разваливая на куски, а потом мельча эти куски на продукцию указанных размеров. Итак, Лосенков начал окапывать свой камень. Одновременно - мы свой, со своей стороны. Оба камня глубоко уходили в землю. Нас было четверо, мы работали вдесятеро быстрее хилого Васи, имея стимулом не какой-то онанический аккордеон, а желание поскорее "закрыть норму" и заняться делом, т.е. самообразовательными беседами. Когда мы смогли, наконец, качнуть камень, обнаружилось, что от наших усилий шатается и васин камень, и что это не два, а один массивный каменище. Мы его выдернули, Фрусин со смаком прошелся в адрес антисемитизма вообще, полицаев конкретнее, а Васи особливо. Лунев разложил и разжег костерок. Шайдуллин тряхнул кувалдой. Я посоветовал Васе поиграть пока на аккордеоне и отошел подальше, ибо побаивался осколков от Хамида - один из них уже смазал мне руку.

 

Прошло три, если не четыре месяца с этой истории, нас уже перебросили на другой объект, как власти дали заявлению Лосенкова ход. Причем выделив именно меня.

Почему же? Потому, что истекал последний срок содержания меня на спецу. Срок водворения на спец тогдашними правилами определялся в полгода, мог быть продлен до года. В исключительных случаях - еще один раз продлен. Меня привезли на спец в ноябре 1958 года. Осенью 1959 года меня морочили обещаниями, что вот-вот переведут на общий (собственно, строгий, но по сравнению со спецом его обычно именовали "общий"), но внезапно оставили. Тут сгодилась история с письмами: Эттлин должен был отправить на почту мое письмо матери, уже пропущенное цензурой. Но он не снес его на почту. На следующий месяц - то же. Когда уже скопилось три письма (по письму в месяц), я зашумел, при разбирательстве выяснилось все беззаконие Эттлина, за что он посадил меня в карцер. Правда, решение оставить меня на спецу датировано до карцера, но при последующих объяснениях начальство с успехом ссылалось на то, что его приходится в карцер сажать, что из карцеров мол не выходит, такой нарушитель. Но все это было год назад, и ныне шел уже ноябрь 1960 года. Дольше держать меня, не рискуя нарваться на прокурорский втык, было небезопасно. В то же время никак не вмещалась идея, чтобы меня допустить на общий, где не камерный, а барачный режим, где сотни лиц. Значит, надо комбинировать. Тут мы встречаемся с одной любопытной закономерностью, до которой не дотумкалось правозащитное движение. Именно: наличие юридических прав, охраняющих граждан, порой - при известной коррумпированности администрации - оборачивается большими неприятностями для граждан. Не будь у меня оговоренного законом права выйти со спеца через такой-то срок, держали бы меня там по усмотрению, не изобретая никаких дополнительных мне гадостей. Но дабы не нарушать закон, им требовался документ, якобы я нарушаю порядки. И приходилось ущемлять меня. Тут заявление Лосенкова сгодилось как основательный предлог. А почему нельзя было пускать меня на общий? Да из страха перед словом. "Мое оружье - мысль, а твердая уверенность в свободе мысли - неиссякаемый источник моей силы." У них этой силы не имелось, они эрзацем выставляли штыки, колючку, непросохший цемент нового корпуса спеца.

И вот они придумали, как убрать меня с этого лагпункта, но не допустить на общий. Условия задачи приводили к однозначному решению: перевести меня в тюрьму, где камеры еще меньше, а режим еще строже. Конечно, сохранялась неоднозначность: переводить ли меня приговором или определением суда? В первом случае нужно возбуждать уголовное дело, инсценировать состав преступления, указывать статью УК, тревожить прокурора, следователей, допускать адвоката, может быть, ленинградского - все посторонний лагпункту элемент. Черт его знает, что может всплыть, ведь Пименов дошлый. Возьмет, продемонстрирует вшей на суде - ему-то ничего не изменится, а нас по головке не погладят... Его голыми руками не возьмешь! А вот определение не требует никаких хлопот: обвинения Пименову вовсе не надо ПРЕДЪЯВЛЯТЬ, никаких процессуальных прав у него нету, никого постороннего не требуется. Лагерное начальство вносит постановление суду, суд поручает представителю лагадминистрации провести перед судом процедуру "опроса" (не ДОПРОСА, который регламентирован УПК), при которой "опрашиваемому" даже не сообщается ни о предстоящем суде, ни о выдвинутых против него материалах. После этого суд зачитывает Пименову определение, каковым определяется заменить Пименову часть неотбытого

 

срока лагеря на тот же срок тюрьмой. Обжаловать не то что в Москву, даже в Иркутск невозможно, ибо определение на руки не выдается, даже глазами не прочитает, ишь какой грамотный! Нет, только то, что услышит в момент оглашения, очкарик затруханный!

Да, находкой обернулось для них заявление Лосенкова. А ведь повремени они с этим заявлением, то могли бы меня через десять месяцев и расстрелять. В мае 1961 года вышел Указ, который тогда не был распубликован, а только оглашен по тюремному радио и который сейчас вошел в УК статьей 77-1, согласно коей:

 

"... лица, осужденные за тяжкие преступления, терроризирующие в местах лишения свободы заключенных, ставших на путь исправления... а также организующие в этих целях преступные группировки... от восьми до пятнадцати лет или смертной казнью.⁹⁰

 

В той же Владимирской тюрьме нам объявили по радио о расстреле Денисова, который, удерживая ЧЕРЕЗ КОРМУШКУ ПРИ ЗАПЕРТОЙ ДВЕРИ КАМЕРЫ за плечо капитана - он просил хоть кусок хлеба подкинуть, голодно было двухметроворостому Денисову - сорвал нечаянно у того погон. Расстреляли по этому самому Указу... Да, поторопились они, а то бы меня расстреляли! И, конечно, им бы не помешало, что Указ принят уже после совершения инкриминируемых деяний: в том же году осудили Рокотова за взятки-хищения на 15 лет. После вынесения приговора вышел Указ, повысивший санкцию по этой статье до расстрела. Приговор отменили, и в новом рассмотрении Рокотова приговорили к расстрелу. Газеты известили, что приговор приведен в исполнение. Так что, не поторопись они - расстрелять бы могли. А мне повезло. Мне вообще безумно везло в те годы.

Повезло уже тем, что из трех политтюрем того времени - Вильнюс, Владимир, Хабаровск (не считая одной таинственной, о которой ходили слухи, но в которой никто не бывал) - меня этапировали именно во Владимир. И дальше везло.

Итак, водворили меня в крытку. Ну, сначала там вдарили по мозгам: все продукты отобрали, посадили на пониженное питание на два или на три месяца. На первом этаже. Ничего, там был такой баптист, верзила чуть не до потолка, он задавал тон в камере, блатные не пикали. А взамен хлеба у нас с ним была духовная пища, и при обоюдном уважении мы благополучно управлялись с прочими сокамерниками. А на второй неделе марта 1961 года меня перевели в 93-ю камеру того же первого корпуса, на третьем этаже. И - о, в какую реку бросили щуку!

Не то чтобы это была молочная река с кисельными берегами. Нет, в ту пору зверского ужесточения режима ни о молоке, ни о киселе заикаться не приходилось (см. §6). Совсем не в этом заключалось мое везение на этот раз. Эта была математическая река с историческими берегами. И опять же везение возникало из стремления начальства сделать мне как можно хуже. Оно, узнав из тюремно-лагерной характеристики на меня, что я кого хошь в две минуты распропагандирую и включу в свою громадную армию-организацию, рассудило поместить меня с такими сокамерниками, которые автоматически обеспечат гарантию против распропагандированности. Гарантами оно выбрало "бериевцев", т.е. тех

 

немногих аппаратчиков Берии, которые сидели во Владимире. Уж они-то и донесут сразу же - что те и делали исправно не реже трех дней в неделю - и пропаганде не поддадутся, да и у меня охоты с ними разговаривать не возникнет.

Если к этому добавить, что на работу в тюрьме в те годы не гоняли, то проясняется, почему я попал в райские условия, почему потекла математическая река с историческими берегами. Ведь эти бериевцы содержались в весьма приличных условиях. Не потому, что они будто бы, как писал А.Т.Марченко, "пользовались привилегиями". Нет, по совершенно иным причинам. Прежде всего потому, что они знали снаружи ту систему, внутрь которой их посадили, или, если хотите, "знали изнутри" эту систему. Поэтому они знали, как и к кому обратиться. Разница между ними и Толей Марченко во Владимирской тюрьме - это разница между людьми, идущими по болоту с хорошим топографическим планом, и человеком, не знающим даже, где он очутился, распластавшимся между двух кочек того же болота.

Сверх того, у многих из них был надежный и могущественный тыл на воле: не жалевшие на них денег богатые родственники, знавшие, кому и в какой форме дать взятку; этого также не было у Марченко, когда он "собирал материал" для книги "Мои показания". Однако все их "льготы" были незаконными и про них НЕЛЬЗЯ БЫЛО УПОМИНАТЬ. Когда Ира на первом же по освобождении свидании увидела, что я выбрит, она в следующем письме закидала меня вопросами: сам ли я бреюсь, сколь часто и т.п., так как помнила, что в лагерях-тюрьмах не бреют, а стригут под машинку. И едва ее письмо миновало тюремную цензуру⁹¹, как в обеих камерах устроили грандиозный шмон, позабирали лезвия и много чего еще неположенного. Потребовалось несколько недель, чтобы восстановился прежний порядок, но вот зеркал при этом все лишились на очень долго. Надзиратели же "не замечали", что лица бриты.

И вели себя бериевцы с соблюдением правил человеческого общежития. Как люди, привыкшие ВЛАДЕТЬ СОБОЙ в разнообразных и тяжелых условиях. Не "самовыражавшиеся" подобно истерическим бытовикам с их "полевым зрением". На них нельзя было положиться, что они не стукнут на тебя куму, напротив, можно было быть увереным, что СТУКНУТ, заметив мало-мальски подозрительное. Женя Брик, например, и не скрывал, что стучит, и даже теоретически обосновывал это. И вся тюрьма знала. Поэтому Валя Цехмистер слала мне записки со своего второго этажа - раздатчик боялся передавать их мне в руки, ведь мои сокамерники заметят, стукнут, и его, раздатчика, снимут с теплого местечка! Но мои бериевцы и не прикидывались, будто они мне друзья. Зато можно было положиться, что они не сожрут твою пайку, не отсыплют себе твой сахар, не привяжутся к тебе с душевными излияниями, не откроют форточку вопреки воле большинства камеры, не затеют драку в камере. Словом, гады, но цивилизованные. Из них один только подполковник медицинской службы, с забытой мною еврейской фамилией, который, по слухам, сидел за неудачные эксперименты над людьми (он

 

работал в институте им.Баха и со мной стал разговаривать только потому, что я сразу при имени Баха протянул: "А, Алексей Николаевича!.."), нарушал заведенную корректность отношений. Он лез ко всем с настырностью какого-нибудь блатаря. В правительство он регулярно посылал "изобретения", как обезопасить от радиации (один способ помню - следовало после взрыва атомной бомбы замазать ноздри хлебным мякишем). А к нам ко всем приставал, вроде как ко мне в день запуска Гагарина в космос. Мы спускались на прогулку, и на лестнице он накинулся на меня:

— А Вы почему не улыбаетесь? Почему Вы сегодня не радуетесь?! Вам страшны наши успехи в космосе?!! Вы враждебно относитесь к Гагарину??!

И в стиле таких восклицаний он сразу же накатал донос, даже уйдя ради этого с прогулки пораньше. Но он был исключением, над ним и над его покушениями носить генеральскую папаху (что дозволено полковникам, но не подполковникам) все презрительно посмеивались, да и освободился он к осени 1961 года, отсидев свои 10 лет, так что можно сказать определенно, что приставаний в этой среде не было. Этим обеспечивался покой в камере. И текла в спокойствии полноводная математическая река.

В списке работ математического характера, сочиненных мною во Владимирской тюрьме - 69 (шестьдесят девять) наименований. Это за два с половиной года. Вот наиболее крупные - сохраняя нумерацию списка, составленного Орловским по присылавшимся через ЛОМИ и получавшимся им рукописям

 

"24. К вопросу о фонеме.

25. О геометризации лингвистики и происхождении языков.

28. Соображения по поводу возможного применения геометрии к биологии.

29. О геометризации экономики.

31. Ценность информации, геометрия и структура сообщения.

32. О применении математики к гуманитарным наукам.

33. Аксиоматика пространств, допускающих движение, и ее космологическое значение.

34. О логике речи.

35. К экономической динамике.

36. О заметке Ясинской "Полуэвклидовы и полунеэвклидовы пространства".

38. Полулобачевская плоскость.

39. Об аксиоматизации и геометризации экономики и биологии.

49. Именованные римановы пространства.

53. Именованные сферические пространства.

56. Аксиомы дискретного линейного расположения и цветовая интерпретация,

57. Абстрактная теоретическая механика.

59. Общий обзор методов Милна.

60. К определению римановой кривизны и к формулировке теоремы Шура при знаконе определенной метрике.

64. О математизации таксономии.

67. О преобразованиях (трансформациях) в грамматике.

68. Описание массовых феноменов геометрическим языком.

71. Полуриманова геометрия.

76. Основы алгебры протензоров.

80. Основы протензорного анализа.

 

82. Импримитивные геометрии.

84. Основы геометродинамики при ньютоновой кинематике.

86. Аксиоматическое определение тензора.

87. Построение плоскости на базе близкого следования.

92. Полуриманова геометрия (сокращенный вариант).

94. К пятимерной теории единого поля."

 

Здесь даже не общее число работ важно, а сколько к каждой было набросков и вариантов! Можно было бы повторить §12. Ведь стиль моей работы не изменился. Даже не то самое важное, что я научился сразу писать так, как принято в журналах, и две из перечисленных работ (№ 92 и 93) тотчас по моем освобождении приняли в печать совершенно мне до того неизвестные редакции и редакторы, а это были объемистые по математическим меркам статьи по два издательских листа каждая. Они опубликованы под названиями "Полуриманова геометрия" в Трудах семинара по векторному и тензорному анализу и "Единая аксиоматика пространств с максимальной группой движения" в Литовском математическом сборнике. Три другие (№ 76, 80, 94) тоже опубликовали сразу же, но в урезанном виде, под названиями: "Алгебра флагтензоров" и "К определению полуримановых пространств" в Вестнике ЛГУ и "Применение полуримановой геометрии к единой теории поля" в Докладах АН.

Важнейшим было то, что я вышел за круг методов (аппарата), внутри которого находился в 1955-1960 годах. Из только что названных пяти работ лишь №93 относится к старой тематике - это подробное изложение с доказательствами теорем, анонсированных в заметке, которой посвящен §12. Прочие четыре - совершенно новая тематика, новый аппарат.

Говоря более специальным языком, до тех пор я рассматривал только пространства постоянной кривизны. Такие, куски которых можно свободно перемещать по ним самим вроде как куском стекла скользить по плоскости, осколком сферы - по сфере. С середины прошлого века формально известна, хотя всерьез стала разрабатываться только в XX веке, так называемая риманова геометрия (это совсем не то, что "геометрия Римана", упоминаемая в табл.1 §12). Это - геометрия переменной кривизны, когда участки так же невозможно совмещать друг с другом, как холмы Валдайской долины с Приэльбрусьем. Фактически имелось две довольно разных геометрии: одна "собственно риманова", которая обобщает ЛЕВЫЙ столбец табл.1, и "псевдориманова геометрия", которая обобщает ПРАВЫЙ столбец той же таблицы. В "левом случае" все прямые локально одинаковы, а в правом - в каждой точке имеется пучок одинаковых прямых, заключенных между двумя особенными прямыми (на рисунке - пунктирные; см. также первый рисунок в §9 гл.4). СРЕДНИЙ же столбец, когда кривизна была бы переменной, но в каждой точке имелась бы одна-единственная особенная прямая, ускользал от тех методов геометрического анализа, которые были известны до меня. Иными словами он ускользал по причинам неудачного математического подхода: аппарат, разработанный для собственно римановой геометрии и для псевдоримановой геометрии, не мог быть применен к этому случаю. Технически это формулировалось так: по определению риманова и псевдориманова метрика не вырождена (т.е. не обращается в ноль некоторый определитель), а наличие одной-единственной особенной прямой как раз означает, что метрика - вырождена.

Я же сумел построить аппарат, который единообразно накрывает все три случая. Средний столбец табл. 1 спокойно входил - наравне с правым и

 

левым - в общую теорию. Соответствующую ему геометрию (при переменной кривизне) я естественно назвал полуримановой геометрией⁹². Аппарат получился сложным, громоздким, ибо он по самой сути является определенным усложнением (= "обобщением") тензорного аппарата. Того самого тензорного аппарата, которого мы с Тасей Тушкиной никак не умели охватить в изложении Д.К.Фаддеева... И для меня построение такого протензорного ("зам. тензорного" в переводе с латыни) исчисления значило в душевном смысле куда как много. То, перед чем я всегда пасовал, то, что мне было не по зубам, я осилил. Не просто выучил. Эко дело, выучить! Нет, я именно ОСВОИЛ, сделал этот аппарат своим. Я построил похожий на него, но более сложный. Такой, что прежний является всего лишь его частным случаем (о, великий принцип перманентности!). И построенный аппарат оказался не пустой игрушкой: применение его к содержательной геометрической задаче позволило получить ускользавший прежде случай переменной кривизны для вырожденного случая. Ура! Множество комплексов исчезли из моей психики после такого достижения.

И за такой труд моя умиротворенная душа тут же получила - или придумала себе сама - философическую награду. Ведь я мыслил не в одних лишь геометрических терминах, а все время в идеях пространства-времени, теории относительности, физической проблематики устройства мироздания. Псевдориманова геометрия, обобщая правый столбец таблицы 1 §12, моделировала пространство-время общей теории относительности. Той самой, в которой не имеется абсолютной одновременности. При этом кривизна в ней менялась от точки к точке. Но до создания общей теории относительности физики работали в категориях, относившихся к ньютонову пространству-времени, в котором и абсолютная одновременность БЫЛА, и кривизны НЕ БЫЛО (т.е. кривизна равнялась нулю). Как же можно сравнивать - законно сравнивать - две теории, если они отличаются между собой СРАЗУ по двум позициям? Все равно, что сравнивать Иванова, окончившего университет, с Петровым, только что отнятым от материнской груди. А вот мой аппарат, моя полуриманова геометрия, позволили сравнить Иванова, закончившего университет, с Ивановым же в грудном возрасте. А потом Иванова в грудном возрасте - с Петровым в грудном возрасте. Ибо полуриманова геометрия как раз описывает то пространство-время, в котором ИМЕЕТСЯ абсолютная одновременность, да только вот кривизна - в отличие от классического ньютонова миропонимания - не ноль, а меняется от точки к точке и со временем.

Следующая награда, тогда же свалившаяся на мою душу, вывалилась из журнала "Nature", в котором тогда было опубликовано Letter to Editor, где автор вспоминал единую теорию пространства-времени-электричества, выдвинутую еще лет за десять до моего рождения, писал ее основные формулы и приводил доводы в пользу ее физического осмысления. Я тут же увидел, что раз он "электрическое" измерение считает физически другой природы, нежели пространственно-временные измерения, то это означает, что в моих терминах в соответствующей плоскости должны быть не все прямые равноправны, а присутствовать особенные прямые. Простые - для меня - выкладки показали, что в этом случае может возникнуть только одна-единственная особенная прямая (в каждой точке). Значит, опять мы имеем дело с вырожденным случаем, т.е. сюда надо применять не риманову и не псевдориманову геометрию, что делает

 

недоразвитый автор, а мою великую полуриманову геометрию, гип-гип-ура, ибо тогда спасается даром инвариантность описания, которой нет и быть не может в калуцевски-клейновском варианте применения к этой теме обычной римановой геометрии! Эх, потанцевать бы, да пять коек на одиннадцати квадратных метрах, и едва ли сокамерники и надзиратели проникнутся симпатией к чувствам, побуждающим меня прыгать от ликования...

Повторяю, для моего душевно-духовного мира великим событием оказалась моя способность перейти от аксиоматических приемов пространств постоянной кривизны к тензорным методам пространств переменной кривизны. Я не топчусь на месте, не повторяю одних и тех же достижений, хотя бы каждый раз и все в лучшей форме. Нет, я сделал существенный шаг вперед, и в направлении, в котором прежде никогда не хаживал.

Конечно, и тут были свои трудности. Например, я был лишен возможности отсылать свои математические тексты матери или отцу или Орловскому или вообще какому бы то ни было ЛИЦУ. Все их я адресовал ДОЛЖНОСТИ - на Математический институт, на имя Председателя геометрического семинара. И каждое сопроводительное письмо начиналось: "Гражданин председатель геометрического семинара..." А к нему администрация прилагала нечто такого рода:

 

"Тюрьма №2 УВД

Исполкома Владимирского областного

Совета депутатов трудящихся

"11" XII 1961

г.Владимир

В Ленинградское отделение

Математического института

гор.Ленинград

Препровождается письмо заключенного Пименов Револьт Иванович 1931 осужденного по ст.ст. срок конец срока ранее судимого о чем ходатайствует математическое изобретение приложение на листах

Начальник тюрьмы... подпись зак.529"

 

А иногда это был "Реестр № на корреспонденцию через фельдсвязь МВД СССР". Никогда больше в жизни В.А.Залгаллер не получал так адресованных ему посланий. Но он согласился получать их, выстояв даже в домашнем конфликте: его жена Софья Ильинична⁹³ была резко настроена против меня и не одобряла его участия в моей судьбе. Однако научные соображения у Залгаллера, один раз оказавшись выше его личных пристрастий, другой раз выше партийного долга, превозмогли в третий раз и над супружеским выговором.

Гораздо хуже, что мне стала грозить опасность "впасть в ферматизм". Измученный долгим непечатанием, приходя в восторг от собственных достижений, я начинал заподозривать лиц, соприкасающихся с моими работами - И ВСЕ-ТАКИ НЕ ПЕЧАТАЮЩИХ ИХ - в нечистых личных помыслах. Хуже. Порой я срывался и ПИСАЛ про свои подозрения Эрнсту (т.е. матери для Эрнста). К чести для меня, я ни разу ДВАЖДЫ не высказывал таких обвинений. Это значит, что после первого из обвинений,

 

скажем, в адрес Розенфельда, Орловский убедительно разнес мои поношения и инсинуации в пыль. И его доводы меня убедили. В адрес Розенфельда я больше не ругался. Здесь опять мне повезло, что у меня был на том конце Эрнст, который не подлаживался к моим настроениям, а резко возражал, если считал меня неправым. Будь там другая личность, например, решившая бы "не волновать спорами меня", она бы соглашалась с моими обвинениями и - обратной связью - я бы заводился еще дальше... Да, в адрес Розенфельда я больше не ругался. Но ведь число лиц, соприкасавшихся с моими бумагами, исчислялось десятками. И одно из таких лиц украло-таки одну мою рукопись, данную ему в надежде заинтересовать мною. И я даже имя его знаю - да вся страна с некоторых пор часто встречает его фамилию в подписях под некрологами ученым. Но что я могу утверждать, если у меня даже копии не осталось? Где доказательства? А, вот то-то! И сиди, не рыпайся!

Так что простор для "ферматистских" кляуз у меня оставался, и мне всерьез помогал Орловский, да и тот же Розенфельд, если уж я его припомнил. Скажем, едва лишь мои работы по полуримановой геометрии дошли до него, я получил извещение, что не я один думаю в этом направлении. На такое голословное утверждение я, конечно, мог бы раскипятиться: делают подготовку, гады, чтобы обокрасть! Но Розенфельд сразу же сообщал библиографию Эрнсту, тот присылал мне список, а иногда и саму работу, и я видел, скажем, что некоторый - объективно довольно слабенький сравнительно с моим - вариант полуримановой геометрии УЖЕ опубликовал Парнасский. Такие точные указания хорошо исцеляют от ферматизма.

Так вот и текла моя "математическая стремнина". А прежде чем объяснять, почему она "в исторических берегах", перечислю хоть некоторые из книг, прочитанных мною в стенах того же первого корпуса тюрьмы №2. Вот кое-какие из моих тетрадей с записями прочтенных книг:

 

"1. Дирак, Основы квантовой механики.

2. Каттанео, О постулатах, общих классической и релятивистской кинематикам (на итальянском).

3. Франклин и Новожилов, К аксиоматическому определению синуса.

4. Полемика Франкля с Фоком в "Успехах Физических Наук".

5. Федоров, Современное состояние колориметрии.

6. Снитс и Сокал, Численная таксономия (на англ.).

7. Хатипов, К теории поверхностей в пространстве с распадающимся абсолютом.

8. Аббасов, Спинорные представления движений квазинеэвклидовых пространств.

9. Аббасов, Отражения от плоскостей в квазиэллиптических пространствах.

10. Берг Р.Л. и Тимофеев-Ресовский, О путях эволюции генотипа.

11. Новиков И.Д., Свойства кривизны сопутствующего пространства некоторых космологических моделей.

12. Макарова, К теории циклов параболической геометрии на плоскости.

13. Хокинс, Расширение Вселенной (англ.)"

 

" 1. Гуггенхеймер, Топологические методы в основаниях геометрии (англ.).

2. Тейлор, 5-мерная космология и гипотеза отрицательно заряженных звезд(англ.).

3. Кэпп, К объединенной космологии (англ.).

 

4. Сборник "Естествознание и философия".

5. Арчидьяконо, Единое видение Вселенной согласно теории Луиджи Фантаппье (итал.).

6. Фонология санскрита и русского по различительным признакам.

7. Баргман, Теория относительности (англ.).

8. Ван дер Варден, Принцип исключения и спин (англ.).

9. Иост, Принцип Паули и группа Лоренца (англ.).

10. Фиппс, Возвратное движение в специальной теории относительности(англ.).

11. Синнот и Денн, Курс генетики."

"1. Море, Курс теории вероятностей, (франц.).

2. Леруа, Идеи чистой математики (франц.).

3. Блэк, Природа математики (англ.)."

 

А тетрадей этих у меня сохранилось не три, а три десятка... Вот чем иногда оборачивается взыскание, налагаемое лагерной администрацией.

Ну, чем еще добрым помянуть Владимирскую тюрьму? Зубы мне там вставили. В юности я поспешно рвал зубы, едва заболят. И уже к Воркуте остался почти без зубов: на моей тамошней карточке видно, какой я беззубый. Еще парочки лишился в Вихоревке. И во Владимире стал требовать протезирования. С год вел борьбу, добился летом 1962 года. С воли пришел врач и фантастически быстро поставил мне верхний мост справа на третий-шестой зубы. И мост продержался 22 года, сломавшись только в 1984 году, когда я был в дальней поездке за Нерчинском.