АКТ III

или КАК КЛИМОВА ПОМОГЛА СЛЕДСТВИЮ

 

Показания Климовой

 

Трудно точно разграничить Акт II от Акта III: следствие не дало антракта Климовой. Достоевский писал, что тюрьма - это самое большое надругательство над человеком, которое только можно представить. И даже если Климова перед арестом и была настроена с полной готовностью умереть (ибо от одной болезни уже невыносимо жить, а тут еще и других бед немало свалилось), ныряла, как в пропасть, в тюрьму, то ведь МГНОВЕННО ничего не кончалось. Те же невыносимые боли, что преследовали на воле, мучают в камере, только нельзя помыться в ванне, нельзя принять привычных лекарств, нельзя одеться привычно, нельзя лечь на непродуваемый снизу диван, а нужно лежать или сидеть на койке из полос, покрытой тоненьким матрасом. И всегда худая, в камере она отощала до того, что ягодицы начали кровоточить, сидела не на мясе, а на костях... А тюрьма еще одним свойством обладает: в ней, как нигде, ХОЧЕТСЯ ЖИТЬ. Жажда жизни пробуждается со всесокрушающей силой, все огорчения и беды вольной жизни предстают такими мелкими, незначимыми, так уверен, что выйдя на волю, теперь-то уж начал бы безошибочную жизнь, никакие глупости бы не печалили...

А имеющая хождение литература о тюрьмах и лагерях в массе своей не готовит читателя к встрече с современным следствием КГБ. Ведь "Архипелаг ГУЛАГ", "Крутой маршрут" и "Хранить вечно" устарели на практически бесконечный срок. Не так нынче встречает следственный изолятор КГБ. Не такие следователи. И не бьют, и не пытают, как описано в книжках. И - главное - вовсе не шьют небывалых преступлений. Интересуются и выясняют главным образом фактами, правдой. А "правду говорить приятно", сказал Иешуа, тоже на следствии. А лгать, систематически выкручиваться - трудно и душевно неуютно. Может быть, этим объясняется то, что такой нравственный экстремист, как Долинин, сломался на следствии почти сразу же. Мелочь, но характерная: Маргарита очень внимательно вчитывалась в "Один политический процесс", где ближе всего описаны современные следственные условия, но и эта книга обманула ее ожидания - в ней сказано, что на окнах камер надеты железные шторы - "намордники" и потому дневного света в камере не бывает, а оказалось, что намордников нет и в помине, о них никто не помнит, а только вместо обычных стекол в окнах гофрированное стекло, через которое проникает свет, но разглядеть контуры уже невозможно (по легенде, этого добилась космонавт Терешкова-Николаева).

Климова никогда не делала заявок на участие в политической деятельности, не выступала публично, не входила ни в какие организации-комитеты. Никаких присяг или клятв никаким группам людей она не приносила ни в какой форме, хотя бы в безмолвно подразумеваемой. Никогда она не обещалась отстаивать чести никакого знамени. Поэтому, когда от нее требовали раскаяться, т.е. назвать белое - черным, у нее не могло возникнуть сопротивления вроде "этим я изменю Делу". Могло возникнуть даже сочувственное снисхождение к требующим... Коли ты такой извращенец, что тебе требуется непременно услышать, что белое черно, то, ладно уж, не пожалею себя, скажу тебе, что свежевыпавший снег черен аки уголь!

У Климовой происходила смена позиции. Сохраняя цель: "Не дойти до сулемы!" - и сохраняя нравственное требование: "своими показаниями

 

не подставить ДРУГОГО ЧЕЛОВЕКА под удар!", - она решила "кончать конфронтацию". "Не доставлю им удовольствие умереть тут", "Надо обойтись малой кровью". И хотя ей казалось, будто она следует заповеди Солженицына: "Ничему не верь, ничего не проси, ни на что не надейся", разговоры следователя, что ей скорее всего будет ссылка, "надо только чуть-чуть для этого постараться", которые ею поначалу воспринимались не всерьез, теперь стали проникать в душу, делаться указанием на ориентир, чего добиваться. Правда, она по-прежнему передавала через следователя сестре список нужных вещей из расчета на семь лет лагеря, по-прежнему на слова следователя: "Мы применим к вам ст.38", - отвечала: "Не хочу", по-прежнему на обещания ссылки отвечала: "Не хочу, лагерь лучше", но это уже делалось скорее из суеверного страха: "Чтоб не сглазить", - а маяком стала ссылка, и в беседах с сокамерницами обсуждалось лишь "куда? какие условия?" Мерещились и Луга, и Сыктывкар, отгоняемые ею суеверно и заменяемые "ужасом Тобольска или Новосибирска". Тогда Климова решительно сформулировала и в дальнейшем непреложно руководствовалась принципом-обещанием "подтверждать все, о чем будут чужие показания" применительно к ней самой. Она положила подтверждать даже ложные показания о своих действиях, ибо этим она никому не вредила, укрывала от следствия часть истины, помогала кому-то списать свои грехи на нее (т.е. облегчала другому жизнь, а этим правилом она руководствовалась всю жизнь) и в то же время выглядела паинькой в глазах следователя, которому ведь ведомственно важна не истина, а согласованность показаний... "Очень трудно отрицать очевидное", - вздыхает она. Любопытно, что уже к началу марта Стригин стал распускать слухи, будто бы Климовой предложили выбор: 7 лет или 6 месяцев, и она выбрала 6 месяцев.

В конце января 1983 из их камеры уводят Томочку, которая, как оказалось, помещается в камеру с Цурковой. Потом Климову уводят одну в камеру 204, но вскоре подселяют к ней еще двоих. Вернувшаяся Томочка рассказывает, что, по мнению Цурковой, "ищут архив Пименова", и будто бы Цуркова принимала участие или даже руководила (вместе с Резниковым) перед арестом Семинаром, не менее пяти постоянных участников из студентов, в котором изучались-де произведения Пименова: мемуары и прочее. В том же Семинаре обсуждались-де устные воспоминания Пименова, в частности его рассказ об обыске в апреле 1970. Учитывая роль Томочки "Даниловой", можно сомневаться, говорила ли ей это Цуркова.

Повторяем, антракта между актами не было, смена позиций шла непоследовательно, с колебаниями, с разными настроениями. Облегчил ей переход на новые позиции приезд подполковника Туркина. Если Баланев -хмурый и холодный человек, если Жерлицын способен в своем кабинете, где допрашивается курящая подследственная и курящие свидетели, вывесить табличку "Не курить", то Туркин - обликом словно сошедший с экранов советского кино положительный следователь - любезно сам предлагал ей именно тот сорт папирос, который она курит всю жизнь, расплывался в улыбке, не был назойлив, и в скором времени по его приезде из Сыктывкара в Ленинград Климова стала пить с ним индийский чай, а потом пошла даже удивлять его объемом поглощаемого напитка. Отношения у этих практически ровесников сложились почти приятельские. Когда Климова узнала, что 16-летняя дочка Туркина Таня страдает тем же самым пиелонефритом (правда, в более легкой форме), то она тут же поведала ему наилучший рецепт из трав, помогавший ей. Вот только в тюрьму-то самой Климовой Туркин не пропустил ни эти травы, ни мумие!

 

Туркин допрашивал Климову с 27 января по 15 февраля. Интенсивность его допросов в цифрах изобразится так: 30 % чистого следственного времени заняли именно его допросы (49 часов 5 минут против 107 часов 30 минут остальными следователями). Но в сочетании с календарным временем, потраченным Туркиным, сравнение с вялостью Баланева-Жерлицына еще разительнее: он затратил на допросы Климовой менее 3 недель, тогда как те израсходовали 25 недель. И не в том дело, будто Туркин был в командировке и спешил: он проторчал в Ленинграде свыше двух месяцев. Итак, интенсивность его равна 50/3, а тех - 100/25, т.е. 17:4, т.е. примерно вчетверо интенсивней. Допросы происходили: четверг 27 с 15.30 до 18.50, 28 (14.20-17.45), 31 января (10.30-13.00, 14.00-18.35), 1 февраля (10.10-13.00, 14.00-18.30), 2 (10.00-13.00, 14.00-17.50), 3(10.10-13.25), 9 (16.00-18.45), 10 (11.15-13.00, 14.40-18.45), 11 (14.40-19.15), 15 (15.30-18.10). Темой допросов был исключительно Пименов.

Туркин объяснил Климовой, что Пименов не арестован, процветает, благополучен, что она напрасно за него переживает. Стал по фамилиям перечислять Климовой, какие у Пименова есть-де любовницы, все помоложе ее. Климова поддакнула: так-де и должно быть, он такой хороший, что все должны его любить. "Я за него рада." На вопрос Туркина: "За что вы все так его любите?" - ответа не дала. Обстоятельства знакомства с Пименовым изложила так: она-де с 1956 была знакома с Сергеем Масловым, и тот, узнав летом 1972, что она едет в Сыктывкар к своей подруге по ленинградскому общежитию Галине Тысячной, попросил ее свезти мясо Пименову. Так и познакомились. Мемуаров Пименова никогда не читала. Никакого Спекторского, кроме поэмы Пастернака, не знает.

— Ну, за границей издана оголтело антисоветская книга под фамилией Спекторского, но мы-то знаем, что это Пименов. И вы знаете. Ведь так?

— Нет, не знаю. Вы же сами знаете, ЧТО у меня изъято, мы все с вами обговорили, каждую книжку, бумажку, фразу из его писем. И никакого Спекторского там нет и не было.

— Знаете вы, знаете! Вы же его секретарем были!

— Ничего подобного, я не гожусь для этого.

— Ну, агентом по связям с молодежью.

— Нет.

— А что же вас связывало с Пименовым?

— Вы же знаете: ... я с ним. Должность у меня такая была. И с этой должностью я справлялась. А в остальное меня не пускали. Может быть, я бы сама из женского любопытства и влезла, но меня не пускали.

— Ну, Маргарита Михайловна, вы только себе вредите, а ему не поможете. Хоть он и великий конспиратор, но все-таки дал нам на себя ниточку с этим Спекторским. Даже странно, что так опростоволосился с этой самой (называет фамилию, неизвестную Климовой). И мы по этой ниточке пройдем до конца - никуда он не денется.

Этим очередной допрос завершился. Назавтра допрос начинается с истерики Климовой: "Не смейте его сажать! Лучше на меня запишите все, что вы против него имеете!", - кричит она Туркину.

— Да нет, Маргарита Михайловна. Вы меня неправильно поняли. Мы не собираемся его сажать. Но вы же знаете, что это он писал Спекторского. И должны это подтвердить. Вот, даже если не знаете, то стиль-то его вы можете распознать: им написан текст или не им?

— Как я сумею?

— Ну, вы же читали его произведения, сравните.

 

— Ничего я не читала! Никакого стиля не узнаю. Он же математику пишет!

— Нет, он еще и историк. Вот он с Шустровой, как она показывает, несколько часов беседовал об Иване Грозном, увязывал его с современностью. И она говорит, что он - глубокий историк. А этот разговор при вас был.

— Не слышала, я, должно быть, на кухне была. Вы его постоянно преследуете. Работать ему не даете. Виданное ли дело, чтобы ученый за свои деньги должен был монографию издавать?!

— Ничего подобного. Он сам лезет, куда не надо. Вот еще прежде он с этим Галичем историю устроил. Пришлось его понизить, но мы тут не причем. Он озлобленный человек, проповедует террор, недаром он так Савинкова чтит.

— Конечно, если человека только кнутом, то всякий озлобится. А если бы вы сделали его академиком с квартирой в Москве, так он бы вполневаш был бы, почище Андропова.

— Вот-вот, он спит и видит, как бы занять место Андропова. Потому и эмигрировать отказывается, что надеется власть получить. Значит, вы его стиль узнать не можете?

— Нет.

— А его машинку?

— Нет.

— Когда вы у него бывали, на какой машинке он печатал?

— При мне не печатал.

— Ну, работал же он при вас, писал что-нибудь? На чем?

— Нет, не писал.

— Ну, вы для него печатали?

— Нет.

— А чем же вы занимались?!

— Сказать?

— У Мельника изъяты микрофильмы журнала "Социалистический Вестник". Он дал показания, что это вы ему дали проявлять. Так ли?

— Да, мне дал не проявленные пленки неизвестно, с чем мой знакомый Ескин, я попросила Мельника проявить, потому что знала, что он много занимается фотографией. Потом Ескин уехал за границу, не эмигрировал, а с советским паспортом, женившись на иностранке, я про эти пленки забыла, мне они не нужны, так и лежали у Мельника.

— Нет, Ескин здесь не при чем, Мельник показал, что вы напоминали ему про возвращение пленок, сердились, что он не возвращает.

— Может быть, для порядка. Мужчин же надо в строгости держать.

— Не уходите от ответа на вопрос. Мы знаем, что эти пленки принадлежат Пименову, подтверждаете это?

— Нет, Ескину, а Пименов здесь не при чем.

— У Пименова изъяты сами журналы, с которых сделаны микрофильмы, мы проведем экспертизу и докажем.

— Доказывайте. (Этот эпизод нигде не фигурировал больше.)

В таком стиле проходили все допросы. Туркин много расспрашивал ее о ее денежных отношениях с Пименовым, конкретизировал даты ее встреч с Пименовым. При расставании на последнем допросе умолял ее: "Дайте хоть вот столечко, - показывая кончик пальца, - на Пименова", - но Климова отказалась, утешив его, что "я и другим следователям не больше чем вам скажу, можете уезжать спокойно".

Разумеется, Туркин передопросил Климову обо всем, о чем уже допрашивал Баланев, обо всех упоминаниях Пименова Стригиным,

 

Кунгуровой, Тиме. Он допрашивал и свидетелей (о чем ниже), причем торжествующе подчеркивал: "А Маргарита Михайловна не отказывается разговаривать. Мы с ней уже 29-й эпизод обсуждаем".

С 22 февраля по 16 марта (даты и часы опускаем) Климову 6 раз вызывал на допрос Баланев, тоже с приличной для него ретивостью: 22 часа чистого следственного времени за 3 календарные недели. Видимо, им показалось по поведению Климовой, что она уже потекла, торопились пользоваться. Стоит заметить, что 8 марта тюремная администрация поздравляла женщин-заключенных. С 31 марта за допросы Климовой принялся Жерлицын, только что очень выигрышно завершивший следствие над Репиным. Он допрашивал ее 13 раз (даты и время опускаем), потом были еще допросы Баланевым 16 мая и совместно Баланевым и Жерлицыным 17 мая, затем два допроса несколькими полковниками (протоколы в дело не попали), а кроме того, в начале мая состоялсь три очных ставки: Ильин, Сомов, Тиме.

Еще в январе случился примерно следующий диалог Климовой с Баланевым. Зашла речь об очередном номере "Правды". (В камеры давали читать "Правду", а до попытки самоубийства одного заключенного из-за прочитанной в "Ленинградской правде" статьи о себе давали и "Ленинградскую правду".) Климова сказала, что то-то и то-то там - брехня, и что читать-де нечего. Баланев согласился с ней, что не соответствует фактам то-то и то-то, но доверительно объяснил: "Но ведь газеты не на таких подготовленных читателей, как вы, рассчитаны, а на всех." - "Ну, а за то, что я читала книжки, которые на меня рассчитаны, вы меня судите?! Что же мне читать?" После этого Баланев начал давать Климовой Решетовскую и другие АПН-издания. Из-за одного из таких "политобразовательских" журналов вышел конфуз. В нем Климова вычитала, что в Киеве состоялся симпозиум по борьбе за мир, на котором председательствовал Солсбери, глава английской делегации, с советскими похвалами в адрес симпозиума и Солсбери. Она ткнула следователей носом в этот журнал, и они исключили из обвинения эпизод с распространением Солсбери.

В феврале Баланев с раздражением произносил: "Мы пресекли 5 попыток Пименова передать Спекторского на запад. И никогда это ему не удастся".

В феврале же Баланев стал готовить свидание Климовой с сестрой. Сама Климова была против этого свидания, Баланев ее уговаривал, даже прибегая к мольбам: "Но я столько усилий затратил, чтобы прокурор разрешил это свидание, а вы все портите. Неужели напрасно трудился?". Но Климова наотрез отказалась, только, застигнутая врасплох, переговорила с сестрой по телефону. При этом ее сестра, подученная следователем, произнесла фразу, будто бы Пименов требует с нее возвращения от Климовой тысячи рублей долгу. Так как: 1) Климова знала, что не должна тысячи рублей, 2) знала, что Пименов знает, что она не должна этих денег ему, 3) знала, что "тысяча рублей долгу" фигурирует только в той бумажке (пункт VIII-5 протокола обыска), про существование которой Пименову неизвестно, а известно только ей, Маргарите Климовой, да следствию, - то, поверив было сестре в первый миг, она быстро сообразила, что сестра врет, что Пименов ничего не требовал и что это - следственная игра, дабы поссорить и получить показания. С Климовой взята расписка, что она сама отказалась от свидания.

В следующем месяце околоследственная игра "на ссору Пименова с Климовой" расширилась. Томочке Даниловой "было переквалифицировано обвинение", она "подпала под амнистию" и была освобождена. Перед тем она выклянчила у Климовой ее свитер с характерным высоким воротником.

 

В нем она заявилась к Але Краско. (Ее не могла послать Климова, ибо в тюрьме ее поразила амнезия и она позабыла ВСЕ адреса и телефоны, и несколько оказий "левым образом" сообщить что-нибудь на волю с досадой упускала, не имея куда направить вестника. С другой стороны, следователь знал, что Краско - очень близкая подруга Климовой, ибо последняя уже в день ареста просила позволения написать доверенность на свое имущество на имя Краско. Только после категорического указания, что писать доверенность можно исключительно на имя родных, она написала на имя сестры.) Томочка поведала Але, что ее прислала Рита, что Рита просит нескольких сот рублей наличными, тайком. И что Рита сообщает, что она очень обижена на Револьта за его показания. (К этому времени Климова еще не читала показаний Пименова, а после они ей очень понравились.) Аля поверила, известила Надю, Натана и др. Срочно собрали 400 рублей, с которыми Томочка канула в неизвестность. Про эти деньги и аферу Рита узнала от Нади только при последнем свидании 21 июля.

Жерлицын несколько поуменьшил число эпизодов. "Надо от вас кое-что отобрать, Маргарита Михайловна. Вы чересчур много на себя наговорили", - и исключил больше половины книг, данных якобы Климовой Андрею Тиме. Вообще, говорил мягче, например: "Ну, конечно, Пименов - большой ученый, но зачем же он лезет в политику, в которой ничего не понимает? Зачем ему нужно было опубликовывать на Западе эту оголтело антисоветскую книгу Спекторского?". Но при этом добивался "закрепления раскаяния": "Хоть одна бумажка в деле должна быть вашей рукой написана", - и добился от нее собственноручного заявления в мае: "Желая помочь следствию, сообщаю, что давала для прочтения Соловьеву "Бодался теленок с дубом" Солженицына". Перед тем Жерлицын уверил Климову, будто Соловьев уже признал этот факт. Точно так же Туркин уверил Климову, будто Сомов признал, что получил "В преддверии рая" от нее. Она подтвердила это и придумала версию, от кого получила сама эту книгу. Так как она путалась с фамилией этой эмигрантши, то Баланев настаивал: "Фотокопия выполнена профессионально и на государственной бумаге. Мы знаем, что ее делал Владимир Кузьмин из ВНИИГа. И там у вас во ВНИИГе теплая компания образовалась: Кузьмин, Соловьев, Цывьян, Яблоницкий. Надо будет ею заняться." - "Занимайтесь." Подтвердила же передачу Сомову, легко поверив следствию, что тот признался потому, что Люба Осипова всегда высказывала низкое мнение о своем муже: пьянчуга и сразу расколется. 5 апреля Климова дала показания о причастности Пименова к "Эхо" (см. "Второй обыск у Климовой") и к "Социальному диалогу". Она дала противоречивые показания на этот счет, в окончательном виде гласившие, что Пименов-де взял у нее без ее ведома журнал "Эхо", а она сама выкрала у него машинопись его статьи "О социальном диалоге", давала читать Стригину и др., а потом вернула Пименову. Узнает в предъявленном ей материале, изъятом у Пименова, названное.

В марте-апреле Климова дважды смотрела телевизионное покаяние Репина: первый раз с Баланевым, а второй раз прокручивалась видеозапись для нее и самого Репина. При этом Репин ей объяснял, что у него жена и дети: "Вот у вас детей нет, а то бы вы поняли".

4 мая состоялась очная ставка с Ильиным, о ней см. в разделе "Показания Ильина". На следующий день очная ставка с Сомовым, о ней см. в "Показаниях Сомова". После его ухода Жерлицын и Баланев нервничали и пили валерьянку:

 

— Зачем же вы, Маргарита Михайловна, показали, будто давали Сомову книгу, раз сейчас отказываетесь?!

— Мне-то все равно. Раз мне Туркин сказал, что Сомов показывает, что получил книгу от меня, я подтверждаю. А раз Сомов этого не признает, то я не настаиваю.

— Как? Вам это Туркин сказал? Но раз этого не было, вы же могли спорить, настаивать, не подтверждать!

— Нет, я же обещала подтверждать все показания против меня. А Сомова вы лучше отпустите за границу. Чего ему здесь делать?

— Не отпустим. Он вредный человек. Мы еще им займемся.

Затем была очная ставка с Андреем Тиме. Ей предшествовали показания Анастасии Тиме о том, что часть "Континентов" она купила не у Климовой, о чем Жерлицын поставил в известность Климову: "Мы по шифровому материалу на обертках установили, откуда эти книги". Под этим знаком и проходила ставка, о ней см. в "Прочие допросы ... Тиме".

В мае с ней был разговор: "Вас же предупреждали об аресте", - "Нет." - "Мы же знаем. Шустрова?" - "Нет." Повторялся вопрос (он был и в феврале, и в декабре): "Почему в июне 1982 не дала Стригину "Архипелаг ГУЛАГ?". В мае же она объяснила, что дарственная надпись "Сереже, Нине, Лене" на книге Копелева (см. протокол обыска у Тиме) относится к Сергею Юрьевичу Маслову, Нине Борисовне Масловой и Елене Сергеевне Масловой, а самое книжку она брала у Сергея Маслова.

Жерлицын предложил Климовой переписать нижеследующий текст (орфография оригинала рукой Жерлицына) с обещанием за это освобождения в зале суда:

"В своем заявлении я хочу изложить причины, в силу которых я занималась распространением литературы, порочащей сов[етский] государственный] и общественный строй.

Передавая для чтения своим изданные за рубежом книги или их машинописные копии, я, конечно же, сознавала, что в них содержатся отдельные, мягко говоря, нелестные выпады в адрес Советской власти, так же, как и сплошные клеветнические выпады.

Однако я находила эти книги в силу сложившихся у меня взглядов обоснованно критическими и не видела большого греха в их распространении. Вместе с тем я знала, что распространение таких книг у нас властями не приветствуется и, более того, карается законом.

Находясь под следствием я о многом задумывалась, анализировала, правильно ли поступала. Это дало мне возможность во многом пересмотреть свое отношение к издаваемой за границей литературе на русском языке.

Основная часть такой литературы издается с целью породить у советского читателя пессимизм, неверие в возможности социалистического пути развития. Эти книги историю нашей страны представляют как сплошной кошмар репрессий властей по отношению к народу.

И чтение подобной литературы призвано доказать безвыходность положения простого человека в социалистическом] обществе: на многих людей эта пропаганда не способна оказать существенного воздействия. Однако у многих моих знакомых, выехавших на постоянное жительство за границу, это чтение породило неуверенность, апатию и желание попытать счастья за границей. Вред распространения этой литературы для меня сейчас очевиден. Я глубоко осознаю свою вину и раскаиваюсь. Впредь распространением подобной литературы заниматься не буду."

 

Климова в принципе согласилась, но решила улучшить текст, "сделать его хотя бы грамотным": ведь первая же фраза заявления повисает в воздухе, никак не раскрываясь далее. Она написала свой вариант, он сохранился лишь в отрывке:

"Убедили меня в том, что лучше не читать эти книги, а уж тем более - не распространять. Не у всякого человека они могут вызвать только желание спорить, они могут породить пессимизм, отчаяние, могут толкнуть на опрометчивый шаг - отъезд. Время читать эти книги еще не пришло. И я поняла и согласилась. Поняла, что поступала преступно, нарушала закон своей страны и глубоко раскаиваюсь в этом."

Здесь отразились беседы, которые следователи вели с Климовой в таком ключе:

— Ну, зачем же вы меня взяли? Что я - такой страшный враг?

— Нет, не очень.

— Ведь и без меня советская власть рухнет, все прогнило.

— Рухнет, конечно.

— Так меня-то зачем брать?

— Приходится, Маргарита Михайловна.

Или:

— Ну, что вы защищаете? Что у вас осталось от завоеваний революции?

— Да, у нас от завоеваний революции ничего не осталось, все мы растеряли, кроме отсутствия безработицы, и этого завоевания мы не уступим.

Первый диалог был с Баланевым, а второй - с Жерлицыным. Но, разумеется, их слова не отражали искреннего мнения Баланева и Жерлицына (если об "искреннем" и "мнении" применительно к ним можно говорить вообще), они были следственным приемом приведения Климовой в состояние определенного размягчения и "унисона с собеседником". Климова же принимала их слова за чистую монету. Поэтому она безмерно была удивлена реакцией Жерлицына на ее бумагу. Сразу же Баланев, который уже печатал обвинение по ст.1901, перередактировал ее на ст.70 и от Климовой потребовали признать антисоветский характер всех 39 вменявшихся ей произведений. По каждому пункту отдельно. Она отказалась. С ней провели два шестичасовых допроса полковники, угрожавшие ей возобновлением следствия с самого начала. Так как к этому времени у нее уже исчезли ягодицы и обоняние, то она испугалась: "Еще шести месяцев я не выдержу", - и согласилась подписать признание документов антисоветскими. Жерлицын ее утешал: "Вы вот столечко не дотянули до освобождения в зале суда. Постарайтесь".

 

Показания Завельского

 

На допросах 12-14 января, а потом 18 февраля после предъявления ему протоколов допроса Климовой, узнав ее подпись и отметив характерные для нее обороты в тексте, подтвердил, что давал ей названные ею книги Авторханова, Зиновьева, Максимова, в указанные ею даты. Отмел показания Стригина, будто бы поручал тому фотокопировать "Архипелаг ГУЛАГ". Отмел домыслы следователя, будто бы "Один политический процесс" ему дал лично Пименов. Впрочем, знакомство свое с Пименовым не отрицал, хотя оно было весьма далеким. Изъятую у него литературу получал от лиц, эмигрировавших из СССР. Тут следствие очень хотело использовать факт его знакомства с Гелием Донским и, возможно, с Михаилом Мейлахом (первый был уже арестован, а второй - в июне).

 

Относительно "Желтого дома", который следствие так и не сумело разыскать, хотя множество допрошенных показывали, что держали эту книгу в руках и что она восходит к Завельскому, Баланев резко требовал: "Хоть купите, но представьте нам этот экземпляр!". Завельский пожалел денег, не купил - обошлись.

Своими показаниями Завельский фактически подтвердил, что Климова правильно назвала источник получения ею трех криминальных книг, т.е. что Климова стала на путь чистосердечных признаний и оказала помощь следствию.

Завельского вызвали свидетелем и в суд.

 

Показания Масловой

 

Вдова Сергея Юрьевича Маслова, доктор физмат наук Нина Борисовна Маслова, сама еще с искалеченной в той автомобильной катастрофе рукой, по предъявлении ей книги Копелева "Хранить вечно" с дарственной надписью "Дорогим Сереже, Нине и Лене от автора" опознала эту книгу как имевшуюся в семье. Относительно Климовой показала, что очень мало знала ее, но ей известно, что ее муж еще по университету знал Климову, что она бывала у них в доме изредка, иногда заносила мясо в морозилку, ибо у самой маленький холодильник. Ничего об обстоятельствах передачи книги Копелева ее покойным мужем Климовой она не знает. Возникла легкая неувязка, ибо следователь Баланев, отталкиваясь от факта наличия у Тиме микрофильма такой же книги без дарственной надписи и от показаний Тиме, будто бы он получил и ту книгу для микрофильмирования от Климовой, настаивал было, что де Климова дала показания, что книга была без дарственной надписи, но Маслова это отвергла, и Баланев унялся.

Таким образом и тут свидетель подтвердил, что Климова правильно назвала источник получения ею криминальных книг, так что Климова - помогла следствию.

 

Майский допрос Пименова

 

Как сказано в сцене "Второй обыск-выемка у Климовой", подобную помощь следствию стремилась оказать Климова и применительно к изъятым у Пименова журналам: связать воедино разорванные ниточки поисков.

— От кого получили "Вестник РСХД" № 122 и 131 и "Эхо" № 4?

— От Гастева.

— Вам оглашается выдержка из показаний Климовой от 5 апреля. Климовой предъявляются изъятые у Пименова журналы "Вестник", "Эхо", "Континент", а также машинопись "О социальном диалоге". "Что из этого выдавали Пименову и от кого это у вас? - "Эхо" я получила в 1981 от американской туристки, приехавшей от Кузьминского. Давала таким-то, а в августе 1982 дала Пименову. Узнаю журнал по внешнему виду. "Вестники" получила в 1980 от Дедюлина. Давала Тиме, Кунгуровой и др. Когда дала их Пименову, не помню. Узнаю по внешнему виду. Правда, этот номер былцелым, а теперь растрепан." Что скажете, Револьт Иванович?

— Все неправильно. Следователь не предъявлял ей разных экземпляров одного и того же номера журнала, так что нельзя считать слова Климовой "опознанием". Да и сама она отмечает разницу во внешнем виде. Она мне этих журналов не давала и не могла дать их в августе 1982, ибо тогда я ехал в Сухуми, брал с собой только пляжные

 

принадлежности, собираясь на обратном пути заехать в Ленинград. Но неожиданно не заехал.

— Оглашаются выдержки из тех же показаний: "Статью "О социальном диалоге" дал мне Пименов в августе 1982, я давала ее такому-то, а потом в августе же вернула ему. Узнаю машинопись по чернильным пятнам на ней.

— Не могло этого быть. Я пробыл всего три дня в Ленинграде, и за такой срок машинопись не могла так обернуться. Потом я ехал в Сухуми и не стал бы брать текст с собой. Да и не давал я никому никогда своего последнего архивного экземпляра.

— Кто автор произведения, озаглавленного: "Револьт Пименов О социальном диалоге"?

— Это произведение посвящено критике Солженицына и Сахарова, а не советской власти, поэтому не может быть предметом допроса по ст.70 УК, и отвечать на этот вопрос отказываюсь.

— Чем желаете дополнить свои показания?

— Климова настолько извращает факты нашей последней встречи в августе 1982 в Ленинграде, что у меня возникают сомнения, в здравом ли она рассудке.

Таким образом Пименов не сумел подтвердить, что Климова помогла следствию, верно указав на источники и результаты своей деятельности. То же случилось с Сомовым.

 

Показания Сомова

 

Сомов долго уклонялся от явки на допрос, лежал в больнице. Первый раз допрашивался в конце марта - начале апреля Жерлицыным. Ничего существенного по делу Климовой он сказать не мог, а относительно изъятой у него (юридически "выданной им добровольно") книги Зиновьева "В преддверии Рая" объяснил, что приобрел ее у случайного гражданина около пивного ларька. Бьющая в глаза неправдоподобность: кто потащит к пивному ларьку не компактную типографскую книгу, а три коробки с фотокопиями? - побуждала следователей искать других каналов получения. Может быть, они и не блефовали, говоря Климовой, что по бумаге эта копия изготовлена во ВНИИГе, а тогда Климова естественно подозревается в посредничестве. Климова же, как мы знаем, согласилась подтвердить, что эта она дала Сомову, ибо Туркин ее убедил, что Сомов-де признался, а она от Сомова ждет всего, чего угодно, только не стойкости. На очной ставке состоялся диалог:

— Я тогда-то дала Сомову фотокопию книги Зиновьева.

— Не было этого, я купил эту книгу у пивного ларька там-то тогда-то.

— Жора, помоги мне, подтверди!

 

— Нет, Рита, не могу. Для меня КГБ - как Бог, я перед Богом не могу лжесвидетельствовать, и перед КГБ тоже. Не от тебя у меня эта книга.

— Но я же давала ее тебе тогда-то, при таких-то обстоятельствах!

— Нет, не давала! А если ты давала, если ты видела эту книгу, вот этот экземпляр, то скажи, каких страниц в ней нет? Какие в двух экземплярах? Еще какие дефекты в ней ты помнишь? Молчишь? Вот я и прав - не было этого.

— Ну, не было, так не было. А Любке я оторву голову.

Итак, хотя Сомов отказался формально помочь Климовой, у следователей не осталось сомнения в том, что Климова в этом пункте страстно желала помочь им.

 

Показания Осиповой

 

Вызывалась на допрос еще в декабре, допрашивалась Баланевым, Туркиным, Жерлицыным. Много наговорила по собственной инициативе касательно бытовых подробностей жизни Климовой и ее знакомых. Например, сообщила, с кем Климова ездила на юг, упомянув, что в этой связи шила Климовой платье и помогла ей достать продовольствие в дорогу. Среди знакомых Климовой назвала Маркова, Пименова. Впрочем, ничего криминального не знала.

 

Показания Ильина

 

Хотя был подвергнут обыску, впервые на допрос его вызвали почти два месяца спустя - 19 января. Допрашивал Туркин, главным образом о Пименове. Ильин сообщил, что знаком с Климовой лет 10, в последние годы отношения стали дружескими. Пименова видел у нее, но замечал ли он меня - не знаю. О политике с Климовой говорил, но конкретно о чем, не помню. Художественную литературу она мне давала, а антисоветскую - нет. Подчеркивал, что Климова больна и нуждается в мумие. Назвать известных ему знакомых Климовой отказался, но на конкретные вопросы с фамилиями отвечал.

— Откуда у вас изъятый у вас текст Пименова "Замечания к книге Марченко "Мои показания"?

— Дал В.Борисов.

— А машинописный журнал "Часы"?

— Дал Борисов.

— Но переплет к "Часам" изготовлен отцом Тиме, Дмитрием Александровичем. Значит, журнал вам дала Климова?

— Нет, Борисов. С Андреем Тиме я дел не имею, ибо он алкоголик. Все изъятое у меня при обыске я получил в разное время от Борисова, Бернштама и Якоревой.

4 мая утром Ильина допрашивал Жерлицын.

— Согласно показаний Климовой, она давала вам книгу Максимова "7 дней" изъятую у вас.

— Нет, не давала, я получил эту книгу от Борисова.

— Она показывает, что давала вам журнал "Континент".

— Какой номер?

— Тот, где разговор Сталина с Патриархом.

— Нет, я не читал этого номера, запомнил бы такое.

— Почему же она дает неверные показания?

— Потому что она большая путалка, всегда путала, кому что дала, от кого что получила.

— Приводит ряд примеров тому на некриминальной литературе.

— Но она выдвигает более правдоподобное объяснение, что путаете и забываете именно вы: вы ведь даже лежали в больнице с диагнозом "склероз". Может быть, все-таки она давала вам "Континент"?

— Нет.

— Но вот записка от нее: "Володя, верни им "Континент", который я тебе давала".

— Нет, не давала. Можно, я ей напишу записку?

— Напишите.

— "Рита, ты мне "Континента" не давала, я это помню, но все же уточни, о каком номере идет речь?" (а речь шла о номере, существование

 

которого следствию стало известно со слов Стригина, как взятый у Климовой и ей возвращенный, но неразысканный).

— Согласно показаниям Климовой вы ей давали три номера журнала "Посев", которые она читала, давала читать другим лицам, а потом вернула вам и у вас они изъяты. Подтверждаете?

— Нет, эти номера дала мне Альбина Якорева, я их никому не давал. Но допускаю, что Якорева давала их Климовой (у Тиме изъяты микрофильмы именно этих номеров "Посева").

— Вы напрасно все отрицаете. Климовой надо помочь, вы можете, могли бы ей помочь, а вы из чувства ложного товарищества отказываетесь помочь. От этого ей хуже будет. Приходите после обеда, оформим протокол.

После обеда состоялась очная ставка. По его воспоминаниям: Климова выглядит хорошо, объясняет, что тут с ней хорошо обращаются. "Здесь жизнь - как всю жизнь мечтала: на работу не гоняют, лежи весь день. Я поумнела здесь, они мне хорошо все объяснили." - "А какие доводы они тебе привели? Мне они никаких доводов, которые бы меня поколебали, не привели!" - Жерлицын: "Ну, мы с вами и не разговаривали, как с ней!" -Климова: "Нет, Володя, привели доводы, очень убедительные. Я тебе обязательно расскажу, тебя надо переубедить, я займусь твоим перевоспитанием". - "Через сколько лет?" - "Все равно, когда бы то ни было." По ее воспоминаниям: "Я гляжу на Володечку, вижу, как он скован, их боится. А я-то знаю, какие они дураки. Это прежде я сидела на Басковом и их боялась, а теперь вижу, что они дураки и бояться их нечего."

В ходе очной ставки после упорного сопротивления Ильин подтвердил все три эпизода: с Максимовым, "Континентом" и "Посевом", Климова настаивала решительно. Вздохнув, Ильин сказал: "Я этого не помню, но раз она говорит, значит, так и было". Однако покамест неумелые следователи Баланев и Жерлицын оформляли протокол, а Ильин курил в другом помещении (вспомним табличку "Не курить!"), он передумал и при подписании протокола уперся: не помню. Жерлицын начал было кричать на него, а Баланев молвил: "Ладно, это не имеет значения", - и появилось дополнение к протоколу: "Хотя я подтвердил показания Климовой, но сам я ничего такого не помню и сказал это только потому, что она это говорит". Климова произнесла: "Ну, что ты не помнишь - с этим я спорить не стану", а прав-таки вышел Баланев, что это не имеет значения: к следственному делу это написанное на отдельной бумажке дополнение к протоколу не было приложено. Поэтому в отличие от Пименова и Сомова, Ильин был вызван в суд свидетелем по этому эпизоду, но там он отперся решительнее, ссылался на то, что отрекался и на следствии, а так как там Климова молчала, то никто его в суде не переубедил.

Так Ильин стал свидетелем в двоякой роли: как свидетель преступной деятельности Климовой, распространявшей "среди него" литературу, и как свидетель раскаяния Климовой, правильно назвавшей следствию источники получения ею литературы.

В отношении Ильина и Пименова можно заметить готовность Климовой признавать не только факт передачи ею другим лицам криминала (что не порочит получателей юридически, хотя, например, Шейнису пришлось на партсобрании держать ответ в том, что он получал от неомарксистов антисоветскую литературу и не сигнализировал), но и факт или выдумку ПОЛУЧЕНИЯ ею от других лиц криминала или полукриминала. Это уже шаг к превращению в свидетеля обвинения против Ильина или Пименова (а раньше - Завельского). По-видимому, Климова верно оценивала себя, думая: "Еще шесть месяцев я не выдержу". Конечно,

 

юридически это еще не шаг, а шажки, неуверенное переступание с ноги на ногу. Ведь, во-первых, никого сейчас не сажают за РАЗОВОЕ распространение единичного наименования, тем более на основе ОДНОГО показания. Во-вторых, в случае с Завельским она в угаре первых часов тюрьмы была ошарашена показаниями Тиме, Стригина, возможно, Кунгуровой и легко поверила, что и Завельский признался. Весьма распространенное самолюбивое чувство: "Э, да они все равно все знают! Что я буду, как дура, отрицать?!" - очень стимулирует признания. Но в отношении Ильина и Пименова показания даются после многомесячных раздумий. Она, разумеется, не считает "О социальном диалоге "криминальной статьей - чего ради тогда Пименов писал бы свою фамилию над ней? (Эта оценка статьи подтвердилась: и следствие, и суд обсуждали эту статью и не инкриминировали Климовой факта распространения ее, тогда как, например, распространение "Воспоминаний" Н.Я.Мандельштама - инкриминировали.) Но, все-таки статья изымалась при обыске, следовательно, нравственный пуризм понуждал бы не говорить, от кого она... Шажок, неуверенное дыхание налицо. Еще заметнее это с журналами "Посев" (три номера), которые она-де получила от Ильина. Следователи опять-таки заинтересованы в увязывании двух ниточек в одну: известно, что Климова давала Тиме те же номера, что изъяты у Ильина, а сама она не помнит, откуда они у нее были и куда подевались. Показания Климовой все связывают убедительно, хотя, впрочем, версия Ильина насчет Якоревой не менее правдоподобна. Но Климова идет на то, чтобы приписать Володе Ильину распространение "Посевов" - бесспорного криминала. Конечно, она готова на оговорки: не он по своей инициативе дал, а она взяла против его воли. Да и убеждена она, что человека, лежавшего со склерозом, за это не посадят. Однако шаг все в ту же сторону.

Следствие было заинтересовано в таких показаниях Климовой не только из узковедомственных соображений "увязать ниточки" и отнюдь не потому, что хотело посадить Завельского, Ильина или Пименова на базе этих показаний. Ведь аресты занимают лишь незначительный процент в работе КГБ. Не менее важно возбудить в Завельском, Ильине, Пименове - и через них в определенных кругах - чувство обиды и брезгливости к Климовой. Ведь поссорить их, посеять раздор и рознь между лицами, причастными к одному и тому же делу, - достижение не меньшее, нежели отнять у них несколько лет жизни. Возненавидев друг друга, они потом сами станут уничтожать один другую и наоборот, а ГБ и рук не надобно прилагать. В этом и состоит конкретное воплощение установки "разрушать среду".

Следствие, а позже суд не заблуждались насчет меры раскаяния Климовой. Жерлицын говорил Надежде в апреле: "Сейчас Маргарита Михайловна стала разговаривать, но и одной двадцатой того, что знает, не рассказала. Почему при этих условиях следствие сочло нужным вписать в обвинительное заключение как смягчающую вину Климовой формулировку: "Раскаялась и своими показаниями в определенной степени оказала помощь следствию", - может быть объяснено посредством гипотез, приводить и разбирать которые тут неуместно.

 

Прочие допросы

 

Эти допросы, сдается, не имели значения ни для следствия, ни для Климовой, ни для допрашивавшихся лиц, но полноты ради мы их приводим.

 

Гессе

Допрашивалась назавтра после обыска у нее, т.е. 18 апреля. Ничего не помнила, Климову знала отдаленно. Баланев спрашивал у Гессе, что же ему делать со статьей "О социальном диалоге", которая у него лежит в десяти экземплярах, включая авторский, а Гессе доказывала, что статья эта очень интересна, хотя откуда она у нее - не помнит.

Длин

Допрашивался об источниках криминальной литературы у Завельского, но ничего не знал по интересующему следователя вопросу.

Краско

Будучи хорошей подругой Климовой и ее сестры, ничего не знала, однако, о чем-либо уголовно интересном. Пименова видела, но отдаленно.

Кунгурова

В апреле передопрашивал Жерлицын. Ничего нового.

Марков

В начале апреля допрашивал Жерлицын. Будучи сокурсником Андрея Тиме, через него познакомился с Климовой, когда ему понадобился перевод с сербского статьи по истории математики. Не видел у Климовой литературы, изданной за рубежом и распространяемой у нас неофициально, равно как и самиздата. На политические темы с Климовой не говорил, знакомых Климовой не знает, ибо она его с ними не знакомила. На вопрос, знаком ли с Пименовым, ответил, что как всякий интеллигентный человек слышал про Эйнштейна, так всякий учившийся на матмехе, знает о Пименове. "Я его один раз даже видел."

Мельник Ирина

подтвердила свое заявление от ноября 1982.

Мельник Юрий

Подтвердил факты, изложенные в заявлении его жены относительно пленок "Социалистического вестника", и то, что эти пленки для проявления дала ему Климова несколько лет назад. Баланев предъявил (или зачитал?) запись Климовой в блокноте, из которой следовало, якобы она давала ему "Вестник РХД" № 107. Мельник чистосердечно пояснил, что с момента своего освобождения ничем подобным не интересуется, никогда не видел такого журнала и считает запись плодом недоразумения.

Михайлова Надежда,

т.е. сестра Маргариты, была оформлена и как свидетель, но ничего криминального, политически или идеологически значимого о своей сестре она не знала.

Соловьев

Он учился вместе с Климовой, но тогда они не сблизились. Проработав по распределению несколько лет в КГБ, Соловьев ушел переводчиком во ВНИИГ в 1968, с какового времени отношения его с Маргаритой стали тесными. Не один раз она выручала его денежно, ибо он был в долгах по уши. Впрочем, услуги были обоюдными. Его вызвали 13 января, но не Баланев - Жерлицын - Туркин, а капитан Чухонин с кучей грубых оперативников набросились на него, не задавая никаких конкретных вопросов: "Рассказывай обо всем!" - "Ничего не знаю!" - "Знаешь, мы прошляпили, надо было и у тебя обыск сделать!" - "Ничего не знаю!" - "Ну, я это тебе припомню!".

 

Позже, в мае его допрашивал майор Жерлицын, предъявивший показания Климовой о том, что она давала Соловьеву в 1976 "Бодался теленок с дубом" Солженицына. Он подтвердил, был вызван в суд.

Стригин

во вторую неделю мая вызывался на допрос в связи с обстоятельствами получения им от Климовой журнала "Эхо" и статьи "О социальном диалоге".

Тиме

неоднократно вызывался на протяжении января-апреля, а в мае состоялась его очная ставка с Климовой. Во время ставки Баланев и Жерлицын обращались с Тиме как с половой тряпкой, без той вежливости, с какой разговаривали с Ильиным или Сомовым. С Тиме говорили резко, приказывающе. Климова отреклась от передачи Андрею Тиме "Из-под глыб", "Вестника РХД" № 122, ряда "Континентов", "Желтого дома". Тиме сначала было поспорил, но когда она бросила: "Помнишь, как ты хвастался, что смог раздобыть "Из-под глыб" без моей помощи?", - подтвердил все.