4. Арест, следствие

 

В сентябре 1972 г. Георгий Давыдов возвращался в Ленинград из Сибирской геологической экспедиции. Он дал телеграмму, что будет проездом через Москву и мы приготовили для него передачу.

27 сентября он заехал ко мне, набил полный рюкзак литературой, фотопленкой и отправился в аэропорт. До отлета самолета оставалось несколько часов и тут он сделал крупный промах, решив сдать рюкзак в камеру хранения и прогуляться по городу. Трудно сказать был ли за ним хвост еще с Сибири (в экспедиции наверняка следили за ним) или он подхватил (и не проверил!) хвост от меня.

Во всяком случае, кагебисты полезли проверить содержимое рюкзака, подпрыгнули от удачи, тут же арестовали Давыдова, спустя пару часов меня, Балакирева, Зарю с Рыбалко. На следующий день был взят Юхновец, а спустя пару дней разыскали в командировке и Шаклейна.

Обыск у меня длился около 10 часов. В нем участвовало 10-12 кагебистов под руководством следователя Горшкова С.Н. Помимо запрещенной литературы изъяли пишущую машинку и радиоприемник.

Забавно, что хотя обыск был очень тщательный (перебирали каждую бумажку, простукивали стены, разбирали бытовые приборы и т.п.) ни один тайник не был обнаружен. Кроме того, (что было очень важно)^ мне удалось незаметно спрятать и записную книжки.

Около 2-х часов ночи меня вывели, посадили в легковую машину между двух здоровых кагебистов и отвезли в Лефортовскую следственную тюрьму КГБ. Здесь раздели до гола, прощупали каждую складку одежды, заглянули в зад. "И там запрещенную литературу ищите!"- не выдержал я. "Так положено",- ответила надзирательница.

После обыска отвели в темную Одиночную камеру с железной койкой и столиком, зацементированными в пол, и небольшим зарешеченным

 

оконцем под потолком, закрытым снаружи железными жалюзами. Горшкова вскоре заменила бригада следователей под руководством Трофимова А.В., который занимался лично мной. Мне он напоминал крысу, готовую ради личной выгоды служить любому режиму, будь то фашизм, нацизм или коммунизм. Лишь однажды вырвалась у него мысль, которая, видимо, беспокоила его. 'Вот вы все говорите о невинных сталинских жертвах", - сказал он мне,- "А знаете, сколько работников НКВД уничтожил Сталин?"

"Диктаторы, заметая следа, в первую очередь уничтожают исполнителей грязных дел",- ответил я. Больше он к этой теме не возвращался.

Иногда на допросах величественно появлялся начальник следственного отдела КГБ по Москве и Московской области Коньков Н.М. по габаритам и поведению напоминавший разжиревшую свинью. Из всех сотрудников КГБ, с которыми мне приходилось иметь дело, я не встречал ни одного интеллигента даже начального уровня. Такую роль пытался играть только начальник Лефортовской тюрьмы Петренко. Он любил вызывать подследственных инакомыслящих к себе в кабинет и распространяться о своем участии в знаменитом деле Рокотова (подпольное производство одежды), когда коммунистические правители применили обратную силу закона и казнили группу предпринимателей. Забавно, что надзиратели, уводя заключенных от Петренко, подвергали их тщательному обыску. Видимо, взаимная слежка проела систему КГБ сверху до низу. Мне пришлось слышать разговор двух кагебистов, когда один пригласил другого выпить. Тот ответил: "С тобой выпьешь, а ты потом пойдешь и вложишь!"

Сидел я все время в 3-х местной камере со стукачами. В основном это были валютчики, крупные взяточники, лица обвинявшиеся в грабеже иностранцев и измене родины. Самым заметным среди них был Анатолий Грицай, обвинявшийся в пособничестве шпиону и попытке незаконного перехода границы. Выдав одного из крупных западных разведчиков, помогавшего ему в побеге на Запад, он отбывал свой срок в следственной тюрьме КГБ, занимаясь стукачеством, психологической обработкой и намокал срок многим людям.

Политических вместе никогда не сажали. Питание было отвратительным, медицинской помощи практически никакой, полная

 

изоляция от внешнего мира (только иногда газета "Правда"), сон на железных прутьях койки с тощим матрацем превращался в ночную пытку.

Следствие длилось 9 месяцев. Трофимов был раздражен и постоянно попрекал меня: "Вы что-то вспоминаете, когда Вас припрешь фактами к стенке! Вот такой-то (он называл имя одного из членов группы) не успеешь задать вопрос, как выхватывает из рук микрофон и все говорит!"

КГБ изучало всю жизнь, стараясь помимо статьи 70-ой Уголовного Кодекса РСФСР (антисоветская агитация и пропаганда) пришить какое-нибудь уголовное преступление, перебрало 12 статей: от занятия запрещенным промыслом (давал частные уроки), до измены Родине (Балакирев показал, что я, якобы, в случае ареста, готов рассказать иностранным корреспондентам советские технические секреты (интересно как это я мог сделать, находясь в тюрьме КГБ?)). Однако, несмотря на все усилия КГБ зацепится за что-нибудь еще им так и не удалось. Практически я был чуть ли не единственным заключенным в политическом Мордовском концлагере, у которого была чистая 70-я статья без уголовных "довесков".

После 9-и месяцев следствий мне было вручено обвинительное заключение, состряпанное Трофимовым в виде одного предложения, примерно из 10 тысяч слов, где, попирая русскую грамматику все заголовки "антисоветских" документов писались с маленькой буквы. Ни одного факта клеветы из вмененных документов не приводилось. Все они голословно были объявлены "антисоветскими, клеветническими измышлениями , порочащими советский государственный и общественный строй. Забавно, что в число "антисоветских" и "клеветнических" попали даже мои выписки (с точным указанием источников) из решений прошлых съездов КПСС и Пленумов ЦК с обещаниями по повышению жизненного уровня народа. Поскольку указанные в них сроки давно прошли, то чтение этих документов вызывало смех. Когда я (сказал Трофимову как можно объявлять антисоветскими решения съездов КПСС, то он откровенно сказал: "Болонкин, вы же умный 'человек! Зачем Вам надо было копаться в прошлых съездах. Есть новые съезды, новые обещания!"