- 101 -

НЕОБЫЧНЫЙ ЗЕК

 

Приношу сердечную благодарность вдове С.А. Колесникова Нине Сергеевне и сотруднику НЦССХ им. А. И. Бакулева РАМН Сергею Павловичу Глянцеву за помощь в подготовке данной главы, предоставленные фотографии и некоторые историко-медицинские комментарии.

В нашем особорежимном ЭкибастузЛаге в Казахстане сидели рабочие и крестьяне, писатели и поэты, солисты театров и драматические актеры, инженеры, учителя, врачи, священнослужители, художники, музыканты, офицеры всех родов войск, рядо-иые и генералы — всего около 10 тысяч человек. Среди многочисленного племени заключенных насчитывалось немало выдающихся личностей, о которых в последующем были написаны исследования, воспоминания, повести и рассказы.

Одним из таких «необычных» зеков был хирург Сергей Алексеевич Колесников, в годы Великой Отечественной войны — заместитель наркома здравоохранения СССР, Председатель исполкома Союза обществ Красного Креста и Красного Полумесяца, кавалер орденов Ленина и Трудового Красного Знамени, а тогда — главный врач и единственный хирург нашей маленькой лагерной больнички.

По всей великой стране, по всему нашему Советскому Союзу, на территории пятнадцати его республик в те годы функционировали сотни тысяч лагпунктов, тысячи лагерных отделений, сотни лагерных управлений. В Москве, в составе Главного управления исправительно-трудовых лагерей (ГУЛАГа) было и Главное управление лагерной медицинской службы (ГУЛАГмед), которое осуществляло руководство медслужбой лагерей и проверку ее работы на местах.

 

- 102 -

В больших лагерях, которые строили Беломорканал, каналы «Волга — Москва», Волго-Донской, северные и сибирские железные дороги, зеки были рассредоточены по мелким лагпунктам через 5—10 километров по трассе канала или железной дороги. В каждом таком лагпункте был медпункт, возглавляемый лекпо-мом (помощником лекаря), в распоряжении которого был санитар-дневальный. В лагпункте обычно насчитывалось от восьмисот до тысячи зеков. Основная работа лекпома заключалась в измерении температуры. Если у зека «набегало» 37—38 градусов, то можно было получить освобождение от работы. Если меньше 37 градусов — отправляли на трассу или лесоповал без рассуждений. Если лекпом определял какое-либо заболевание, или зек получал серьезную травму, то таких отправляли на Центральный лагпункт, каким был наш ЭкибастузЛаг. Поскольку он был центральным, то и больничка в нем была организована более приличная. Кроме того, лагерь был удален от крупных населенных пунктов и других лагерей на 150 (Павлодар) 600 (Целиноград) километров.

Начальником санитарной части лагеря была старший лейтенант медицинской службы внутренних войск Дубинская, жена капитана тех же войск, заместителя начальника лагеря. «Мадам Дубинская» (так величали ее между собой зеки), начав свою медицинскую карьеру «сестрой милосердия», благодаря незаурядным организаторским способностям и умению «дружить» с любым начальством, очень быстро преуспела, а когда ей присвоили офицерское звание и она стала женой замначлага, то ходили слухи, что в узком кругу она уже видела себя равным своему мужу: «Скоро я буду не только капитаншей, но и капитаном».

Санчасть (она же — больничка) находилась в дальнем углу лагерной зоны. Участок вокруг нее представлял собой «райский» уголок из зелени и цветов. В самой больничке была идеальная чистота. Но не потому, что персонал уж очень старался. Просто всех больных, ходячих и лежачих, — независимо от режима, — мадам заставляла работать самым беспощадным образом. Одной рукой или одной ногой, но работать: стирать, натирать, вытирать, перетирать и так до бесконечности. Неглупая и начитанная, Дубинская нередко назидательно говорила: «Труд создал человека. Труд облагораживает человека». Тем же, кто пытался в силу своего состояния уклониться от работы, она поясняла: «Мы вас здесь не только лечим, но и облагораживаем». Крыть было нечем и больные зеки, в том числе только что прооперированные, сжав

 

- 103 -

зубы, были вынуждены подчиниться. Да и попробуй-ка не подчинись жене замначальника, который тут же узнает о твоем своеволии!

Поскольку больничка считалась, как говорила мадам, «образцовой», то и персонал для нее она старалась выбрать наиболее квалифицированный. Разумеется, из зеков. Дубинская узнала, что под Карагандой в Спасске, где была расположена всеобщая инвалидка особлагов (так называли лагерь, где большинство заключенных были инвалидами), работает доктор, который спас множество уже погибающих зеков из зимнего, сплошь замерзшего в пути этапа. Вот как эту страшную историю описывает Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ»: «...зимний этап из Карабаса и Спасск — двести человек — замерзли по дороге, уцелевшие забили все палаты и проходы санчасти, гнили заживо с отвратительной вонью, и доктор Колесников ампутировал десятки рук, ног и носов». И мадам добилась того, чтобы этого доктора Колесникова этапировали в ее больничку.

После знакомства с личным делом бывшего замнаркома-врача, Дубинская, по-видимому, поняла, какой «кадр» попал в ее руки, потому что сразу же сделала Колесникова главным врачом больнички, взвалив на его плечи всю медицинскую и административную работу. Кроме того, из документов ей было известно, что в 1930-е годы. Сергей Алексеевич четыре года командовал санчастью Высшей школы НКВД СССР, так что организаторская работа как высшего, так и низового звена здравоохранения ему была знакома не понаслышке.

Себе же мадам оставила «непыльную» работу по подписанию документов и снятию проб пищи. Дело это было весьма своеобразным, поскольку повара готовили пищу для общего стола (зековскую), для диетического питания больных (несколько получше) и отдельно — для мадам Дубинской. Надо ли говорить, насколько последний стол отличался от первого? И пробовала ли мадам баланду — остывшую водицу с отрубями, гнилой капустой, мороженой морковью и недоваренной крупой, если на столе ее ожидали щи, жареные рыба или мясо, картошка по-узбекски, глазунья, блинчики и т. п. Откуда мне это известно? Так ведь повара-то были наши, зековские. В целом мадам была большой стервой и к тому же стукачкой. Впоследствии зеки отомстили ей за все по-своему, по-мужицки.

Сергей Алексеевич, получив вместе с должностью достаточно широкое право на относительную свободу действий, ввел в прак-

 

- 104 -

тику регулярные медицинские осмотры всего зековского племени по бригадам, выявляя больных и тех, кто, получив травму, не мог работать. Им была заведена побригадная картотека и еще особая, на доноров по каждой группе крови.

До войны Колесников работал в факультативной хирургической клинике второго МГУ (директор — академик С.И. Спасокукоцкий), которая была базовой хирургической клиникой Центрального института переливания крови и одна из немногих в стране разрабатывала основы клинического переливания крови. Возможно, Колесников ввел такую регистрацию зеков впервые в ГУЛАГе.

До того, как стать крупным медицинским чиновником, Сергей Алексеевич прошел большую школу желудочной и торакальной хирургии в клиниках корифеев отечественной медицины С.И. Спасокукоцкого и П.А. Герцена. Став главным врачом, он сразу же оборудовал в больничке небольшую операционную и развернул в лагере, насколько это было возможно, хирургическую деятельность. Конечно, крупных полостных операций он, наверное, не делал. Не тот уровень, да и штата подходящего у него не было. Но вот операции на желудке под местной анестезией по поводу особой, чисто лагерной патологии ему приходилось делать неоднократно. Причем пациентами почти всегда были уголовники.

Одним из ближайших помощников в лагере у Колесникова был бывший первокурсник Ужгородского мединститута Иван Юрьевич Каршинский, которого Сергей Алексеевич научил оперировать безо всякого медицинского образования. После выхода из лагеря он помог своему ученику закончить институт и поступить в ординатуру по хирургии. Сейчас Каршинский — доктор медицинских наук, профессор хирургии Ужгородского медицинского института.

Дело в том, что, узнав о готовящихся этапах в другие лагеря, куда им попадать было нежелательно, за день — два до отправки заключенные глотали основной «подающий механизм» зека — алюминиевую ложку и автоматически становились пациентами хирурга Колесникова. Не делать операцию было нельзя — если на этапе с таким зеком что-либо случалось, то виноватым всегда оказывался врач.

Лично мне пришлось столкнуться с Сергеем Алексеевичем в лагере всего несколько раз. Имея некоторые артистические способности, я участвовал в лагерной самодеятельности. По просьбе

 

- 105 -

врача мы устраивали концерты для больных по некоторым воскресеньям. О том, как часто это происходило, можно судить хотя бы no тому, что в месяц, как правило, нерабочими были всего один, редко — два дня.

Концерты проходили в широком коридоре, по обеим краям которого располагались палаты для больных. Ходячие выходили коридор, а те, кто не мог передвигаться, смотрели и слушали через широко распахнутые двери комнат-палат.

Даже по нынешним временам наши скромные выступления можно назвать шикарными. Не в смысле антуража, а в смысле состава участников. Солист Рижского театра оперы и балета Александр Оттович Дравниекс исполнял арии из опер русских и зарубежных композиторов. Лагерный солист, великолепный тенор Женя Никишин пел популярные советские песни тех лет. Состав оркестра был тоже примечателен. Пианист, композитор и дирижер Всеволод Аедоницкий (родной брат известного советского композитора Павла Аедоницкого и друг Святослава Рихтера и Эмиля Гилельса) играл на аккордеоне, а ваш покорный слуга аккомпанировал на гитаре.

Потомственный артист Государственного академического Малого театра Пров Садовский из знаменитого актерского «дома Садовских», читал рассказы Михаила Зощенко и Аркадия Аверченко так, что больные зеки держались за животы. Но когда Пров полушепотом вворачивал антисоветский анекдот (за что, собственно, и получил червонец), тут уж все просто умирали со смеху.

В тот раз Сергей Алексеевич весело смеялся вместе со всеми, когда вышел нас проводить, то крепко пожал всем руки: - Большое спасибо вам, друзья! Ваши выступления помогают нам ускорить выздоровление наших пациентов. Рады видеть вас в любое нерабочее воскресенье хоть на 30—40 минут. Это дает духовную зарядку на следующий день и еще на несколько дней после концерта. Для больных это очень важно. Сердечное спасибо вам еще раз!

После смерти Сталина, летом 1953 года последовала первая амнистия, большей частью «социально близких», уголовных элементов. А после расстрела Берии и его заместителей (Деканозова, Меркулова, Влодзимирского, Мешика, Гоглидзе и Кобулова) в декабре того же года началось освобождение и некоторых бывших «врагов народа».

 

- 106 -

Спустя месяц, в январе 1954 года определением Военной коллегии Верховного суда СССР дело в отношении С.А. Колесникова было прекращено, и ему разрешили вернуться в Москву. Но приехал он только 28 февраля. Почему же зек, проведший в тюрьмах и лагерях более шести лет, не спешил на свободу? То, о чем я расскажу далее, необычно и уникально. Во всяком случае, никто из моих знакомых по обществу «Мемориал», включая, думаю, и самого Александра Исаевича Солженицына, за всю историю ГУЛАГа такого не припомнят.

После получения документов из Москвы, Колесникова вызвал начальник лагеря, бывший начальник следственного управления НКВД Узбекистана полковник Матвеев. Далее разговор мог протекать примерно так.

— Все, Колесников! Снимай робу, получай паек и проездные документы. Дело твое прекращено. Поезжай в Москву. Будешь резать москвичей. Хирург ты отменный. Нам будет трудно без тебя. Дубинской за твоей спиной жилось вольготно. Ты ей пока ничего не говори, а то ее инфаркт хватит. Знаем об этом пока я, ты, да начальник спецчасти.

— Гражданин начальник, я сейчас уйти из лагеря никак не могу!

— Как это не могу? Что за глупости? Тысячи зеков дни считают, сколько им осталось до окончания срока и мечтают о том дне, когда можно выйти из лагеря, забыть про конвой с собаками и вернуться домой, к родным. Я тебя вызвал сам, хотя это и не входит в мои обязанности. Для этого существует спецчасть и учетраспредчасть. Но я счел своим долгом лично сообщить тебе эту неожиданную и радостную весть!

— Спасибо, гражданин начальник! Весть, конечно, очень радостная, но не неожиданная. Вы ведь знаете, что я давно подал заявление о пересмотре моего дела, и мои московские друзья и коллеги также давно хлопочут о моем освобождении. И теперь, когда все руководство МВД заменили, эта весть стала, наоборот, очень ожидаемой. Вы первый мне ее сообщили и выполнили, по сути, свой долг. Но я не могу вот так, вдруг, покинуть лагерь. Я тоже хочу выполнить свой долг. Долг врача.

— Какой еще долг? — удивился полковник.

Понимаете, дело в том, что я недавно прооперировал одного больного, молодого украинца. Через неделю ему предстоит еще одна операция, сделать которую могу только я. И если я уеду,

 

- 107 -

то он может умереть. Почти наверняка. Потому уехать прямо сегодня я никак не могу.

— Но мы не имеем права держать тебя, свободного человека, и зоне вместе с врагами народа! — настаивал полковник. — Тебя же не сегодня-завтра убьют твои же пациенты-уголовники!

Но Колесников не отступал:

— Ничего, гражданин начальник, «перекантуюсь» где-нибудь недельку. Прооперирую, удостоверюсь, что все в порядке. И тогда, как говорится, со спокойной совестью в Москву.

— Ну да ладно. Черт с тобой! Тогда вот что. Мы тебя где-нибудь спрячем на недельку. А там делай свою операцию и уезжай. Согласен?

Колесников был тайно вывезен за пределы лагеря и спрятан v местных жителей. Такое более чем лояльное отношение начлага к врачу объяснялось еще и тем, что С.А. Колесников оперировал свою жену и принимал у нее роды. Сергей Алексеевич вспоминал, что иногда благодарная жена начлага приносила ему в больничку еду и даже спиртное. Весть о том, что получивший освобождение доктор отказался ехать домой из-за недооперированного больного, быстро облетела весь лагерь. Некоторые крутили пальцем у виска, но большинство встало на сторону Колесникова. Его поступок был неординарен еще и потому, что нередко таких «запоздавших» заключенных убивали уголовники, присваивали их документы об освобождении и таким образом бежали из мест включения. Но все обошлось. Возможно, потому, что оперированный был из уголовной среды и ходил в авторитетах.

Операция была назначена на 10 часов утра в нерабочее воскресенье. День начался как обычно. Утром весь личный состав прошел проверку. Зеков выгоняли из бараков, выстраивали перед мим и по пятеркам запускали обратно. После чего бараки запирали на замок, а надзиратели собирались в штаб и подводили итоги. Обычно к 11-ти часам проверка заканчивалась, и если все сходилось, то бараки отпирали, и зекам даровали свободу... в пределах зоны. Так происходило и в тот раз.

Вся зона знала о времени начала операции и жила ожиданием ее конца. На улицу выходили мало, так как по морозу много не нагуляешься. Но украинское «землячество» организовало своеобразную «информационную службу». В столовой организовали центральный пункт (ЦП), куда каждые 10—15 минут от каждого барака прибегали связные, а связной из ЦП бегал в больницу и получал последние новости от дежурного санитара.

 

- 108 -

Как сейчас помню тот зимний день. Все разговоры вертелись вокруг больнички: выживет Микола или не выживет? Все зековское племя знало: вот Колесников вымыл руки. До локтя. Boт протер их спиртом. Вот Миколу повезли на тележке в операционную. Вот туда вошли Колесников с ассистентом из зеков (это был И.Ю. Каршинский) и двумя медбратьями. Вот операция началась... А дальше потянулись томительные минуты ожидания.

30 минут. Час. Наконец все закончилось. Колесников вышел. Ассистент с медбратьями остались в операционной. Пошел пить крепкий чай с сухарями (украинцы расстарались!). И вот, наконец, самая радостная весть, которая волной понеслась от барака к бараку: Миколу отвезли в палату, Микола улыбнулся и показал большой палец. Микола снова с нами!

Через некоторое время стало известно, что минут через 20-30 конвоир отведет Колесникова за зону (общаться с кем-либо ему было строжайше запрещено). Сразу были принято решение: выходим провожать!

И вот сигнал: Колесников одевается и выходит из больницы! В одну минуту все племя экибастузских зеков, все 10 тысяч человек, одеваясь на ходу, побежало к дороге, по которой Колесников под конвоем (и не дай Бог, чтобы кто-нибудь передал ему что-нибудь на волю!) будет покидать зону. Ненавистную зону за высоким саманным забором с тремя рядами колючей проволоки с внутренней его стороны: одна полоса — три метра шириной, тщательно «разграбленная» так, что даже от ворон остаются четкие следы, вторая — 1—1,5 метра шириной. По ней бегают овчарки от вышки до вышки, охлаждая пыл решающих бежать безумцев. А побеги были. Разные. В том числе и через эту страшную зону, о чем — в следующей главе.

И когда Колесников показался на крылечке больницы, по толпе покатилась волна приветствий и благодарных отзывов. Как вертухаи не пытались утихомирить и разогнать зеков, народ не расходился, а устроил живую аллею по обе стороны дороги от больницы до вахты. Командовали этим парадом — проводами земляки Миколы — западные украинцы, пожалуй, самая сплоченная группа зеков Экибастузлага. Они быстро навели свой порядок, и вертухаи, понимая особенность момента, отступили.

Возгласы были разные, на разных языках и наречиях:

— Спасибо, доктор, ты — настоящий человек!

— Колесников, ты — человек с большой буквы!

— Благодарим за благородство и зековскую дружбу!

 

- 109 -

— Фэмили хеппинес, Серж! (Семейного счастья, Сергей!) — кричал бывший работник английского посольства в СССР.

— Гютигст артц! Таузент данке! (Добрейший доктор, тысяча спасибо!) — махал руками бывший настоящий немецкий агент, которого схватили в Тегеране в 1943 году перед самой встречей глав союзных держав.

— Гза мшвидобиса! Мадлобт! Царматебас гисурвебт Московгин! (Добрый путь, спасибо, успехов вам в Москве!) — кричала группа грузин во главе с бывшим грузинским князем, которого Колесников лечил от фурункулеза.

— Светляване, Сергу! (Благословляю тебя, Сергей!) — пропел баритоном болгарский священник.

— Спаси тебя Бог, Ляксеич! — старенький инвалид-дневальный пытался выкрикнуть свое прощальное пожелание, но окру жавшие его более молодые зеки кричали громче, и старик только шептал, кивая головой:

— Спаси тя Бог, спаси Бог!

Других таких проводов из лагеря на волю во всем «Архипелаге» было, вероятно, немного. А может быть, и не было вовсе.

За все годы, проведенные в неволе, С.А. Колесников сделал более 3000 операций. Он также консультировал больных в других лагерях и выступал в роли судебно-медицинского эксперта. Впоследствии Сергей Алексеевич рассказывал, что такого авторитета, какой был у него в лагере, больше нигде не было.

Дальнейшая судьба Сергея Алексеевича Колесникова сложилась, если можно так выразиться, на редкость удачно. Он вернулся в Москву 28 февраля 1954 года и с тех пор отмечал этот день как свое второе рождение. Его приютила у себя на даче друг семьи, известный советский ученый Зинаида Виссарионовна Ермольева (доктор медицинских наук, профессор, академик АМН СССР, лауреат Сталинской премии, создатель советского пенициллина и стрептомицина). В апреле директор факультетской хирургической клиники имени академика С.И. Спасокукоцкого Второго МГМИ, действительный член АМН СССР А.Н. Бакулев, у которого до ареста Колесников по совместительству работал ассистентом, вновь принял на работу своего 53-летнего коллегу с таким непростым прошлым. Спустя год Колесников стал доцентом кафедры, затем — старшим научным сотрудником академической группы. Весной 1956 года — заведующим отделением вновь открывшегося Института грудной хирургии АМН СССР, а в 1960 году в возрасте 59 лет — директором этого престижного

 

- 110 -

академического института страны и по совместительству заведующим кафедрой сердечно-сосудистой хирургии ЦИУ врачей. Такой взлет может показаться фантастикой, не будем забывать, что еще в годы войны Сергей Алексеевич защищал докторскую диссертацию. А хирургического мастерства ученику Спасокукоцкого — Герцена — Бакулева было не занимать.

Десять лет активной хирургической деятельности и семь из них — на посту директора Института сердечно-сосудистой хирургии АМН СССР принесли Сергею Алексеевичу заслуженную славу одного из первопроходцев кардиохирургии в стране. Ом известен, как корифей оперативного лечения митрального стеноза и астеноза, первым в стране выполнил многие операции при митральном и многоклапанных пороках сердца, стоял у истоком внедрения искусственного кровообращения и операций на открытом сердце.

Однако ГУЛАГовское наследие мало кого отпустило насовсем. Колесникова восстановили в партии (в 1975 году ему был вручен знак «50 лет пребывания в КПСС»), разрешили вновь выезжать за границу, где до ареста он неоднократно бывал как председатель исполкома Союза обществ КК и КП, а в 1947 году в Женеве принимал участие в создании Всемирной организации здравоохранения. Но несмотря на полную реабилитацию для некоторых крупных медицинских чиновников Сергей Алексеевич оставался «сидевшим». А далее следовал логичный вывод: «У нас зря не сажают». Поэтому, когда в середине 1960-х годов ученый совет института выдвинул его, директора крупного института, создателя большой школы кардиохирургов и заслуженного деятеля науки РСФСР в члены-корреспонденты АМН СССР, то академики и конкурирующие соперники вспомнили его прошлое и... «прокатили» коллегу. А спустя два года еще раз.

В 1966 году «прозвенел первый звонок». Как шутил Сергей Алексеевич, «операция излечивает сердце больного, но травмирует сердце хирурга». В начале августа в заявлении на имя вице-президента АМН СССР В.В. Кованова он писал: «В связи с ухудшением моего здоровья я больше не в состоянии одновременно выполнять работу директора и зав. кафедрой ЦИУв, поэтому прошу освободить меня от обязанностей директора Институту». Осенью ходатайство было удовлетворено. Директором института стал В.И. Бураковский, а С.А. Колесников перешел на педагогическую работу.

 

- 111 -

До 1972 года он оставался профессором кафедры сердечнососудистой хирургии ЦИУв, обучив кардиохирургии сотни специалистов из самых далеких уголков страны. За время своего продолжительного научного и хирургического пути Сергей Алексеевич воспитал ни много, ни мало — 31 доктора и 38 кандидатов медицинских наук! Среди его учеников есть и были кардиохирурги, кардиологи и представители смежных специальностей: профессора, заслуженные деятели науки Г.И. Цукерман, Ю.С. Петросян, М.А. Иваницкая, В.А. Кованев, Л.М. Фитилева, Н.Б. Доброва, А.А. Писаревский и многие другие.

Последние годы своей жизни Сергей Алексеевич посвятил семье. Умер С.А. Колесников в 1985 году в возрасте 84 лет, по праву заняв почетное место в истории отечественной медицины как крупный ученый-кардиохирург и один из организаторов кардиохирургической службы в стране.

Что касается причины его ареста, то на этот счет есть несколько версий. Одна из них, красивая, но мало правдоподобная, связана с главным идеологом «холодной войны» британским премьером У. Черчиллем, с которым был знаком по долгу службы Сергей Алексеевич. Другая, более вероятная версия связана со страшным злодеянием сталинского режима — расстрелом 14 587 польских офицеров в Катынском лесу в апреле 1940 года.

Вкратце история этого дела такова. Осенью 1941 года наступавшая немецкая армия обнаружила в Катыни массовые захоронения офицеров Войска Польского. Тринадцатого апреля 1942 года немцы впервые обнародовали сообщение о зверствах большевиков. Пятнадцатого апреля советское радио заявило, что поляки были убиты гитлеровцами в 1941 году. Тогда Германия привлекла к участию в эксгумации трупов Международную врачебную комиссию и техническую комиссию Польского Красного Креста. Семнадцатого апреля 1943 года находящееся в эмиграции правительство Польши впервые делает заявление о том, что зверские убийства совершены в 1940 году, то есть еще до нападения Германии на СССР. Двадцать первого апреля ТАСС и газета «Правда» обвиняют польское правительство в сговоре с Гитлером, а 23 апреля правительство Советского Союза разрывает дипломатические отношения с польским правительством, которое в то время находилось в Лондоне. Двадцать пятого сентября 1943 года Красная армия освобождает Смоленск. Практически сразу же была создана специальная комиссия по расследованию Катынских расстрелов во главе с главным хирургом

 

- 112 -

Красной армии академиком Н.Н. Бурденко. В комиссию вошли писатель А. К. Толстой, митрополит Московский Алексий, академик В.П. Потемкин и, от союза обществ КК и КП, С.А. Колесников. При «высокой» комиссии была создана «рабочая», состоявшая практически сплошь из сотрудников НКВД. Были опрошены десятки свидетелей, произведена реэксгумация, составлены тысячи (?) актов экспертизы. Двадцать четвертого января 1944 года был составлен подписанный всеми членами комиссии доклад, в котором однозначно утверждалось, что катынское преступление — дело рук фашистской Германии, а 26 января об этом же сообщило Совинформбюро. Это от начала и до конца ложное утверждение стало официальной версией советской власти на долгие десятилетия.

Но при чем здесь Колесников, спросит читатель? А вот причем. Сразу после войны определенные круги на Западе захотели вновь поднять этот вопрос. К этому времени уже умерли ставший первым президентом АМН СССР академик Н.Н. Бурденко и другие члены комиссии. Остался один С.А. Колесников. К тому же он был «выездным». Далее все просто. Вот как об этом писал А.И. Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ»: «Этот доктор Колесников был из числа «экспертов», незадолго до того подписавших лживые выводы катынской комиссии (то есть не мы убивали польских офицеров). За это и посажен он был сюда справедливым Провидением. А за что же властью? чтобы не проболтался. Мавр дальше стал не нужен». Написано жестко, как это умеет делать Нобелевский лауреат, но по сути верно.

Скорее всего, Колесников в числе прочих действительно подписал эти «лживые выводы». Вдова Сергея Алексеевича Нина Сергеевна рассказывала мне (со слов мужа), что акт он не подписывал, все подписи под протоколом уже были поставлены, а его только ознакомили с тем, что он «подписал». Попробовал бы не подписать! Но сомневался ли он в их правдивости, вот в чем вопрос? Возможно, что сомневался.

Почему я так считаю? Близкий знакомый Сергея Алексеевича врач Борис Корнфельд, с которым у меня в лагере сложились доверительные отношения, однажды поведал мне, что Колесников очень обеспокоен возможностью создания новой международной комиссии по расследованию катынских расстрелов, и тогда наша комиссия и наша страна «будут опозорены на вечные времена». Он оказался прав.

 

- 113 -

Тринадцатого апреля 1990 года после полувекового замалчивания, фальсификаций и лжи правительство Российской Федерации на основании «вновь открытых» архивных материалов официально признало вину НКВД во главе с Берией и Меркуловым в убийстве польских военнопленных, определив это событие как «одно из тяжких преступлений сталинизма». Вскоре после открытия в Москве отреставрированной Третьяковской галереи в ней были выставлены документы СССР времен начала войны, включая постановления о катынских расстрелах. Примечательно, что хотя в конце приказа о расстреле в Катыни была напечатана фамилия Л. Берии, на бумаге стоит подпись не наркома, а его первого заместителя Меркулова. По-видимому, Лаврентий Павлович прекрасно понимал исторические последствия содеянного, так как получается, что формально приказ был отдан не им.

После лагеря я, к сожалению, с Колесниковым не встречался, хотя два раза разговаривал с ним по телефону. Но тот его поступок навсегда остался в памяти, как одно из самых светлых воспоминаний нашей серой лагерной жизни.