I

Быльевы, Поповы, Зворыкины. Князья Мещерские. "Московские" Ланги, их происхождение. Александр и Евгения Ланг. Роберт Александрович Ланг и его дети.

Детство мое и юность прошли в доме Василия Петровича Быльева, деда со стороны матери. Быльевы были коренными москвичами¹. Их старый родовой дом - маленький, кирпичный, чуть ли не конца XVII века, надстроенный в прошлом веке, - еще не так давно можно было видеть в глубине небольшого скверика, занимающего и ныне бугор на углу Николо-Ямской и Таганной улиц (теперь Ульяновская и Верхняя Радищевская), где раньше стояла еще более древняя церковь во имя архидиакона Стефана. Здесь родился и прожил всю свою жизнь мой прадед, Петр Быльев, купец 3-й гильдии, женившийся на Татьяне Алексеевне Поповой, единственной дочери известных фабрикантов фарфора, как говорили у нас, "старых Поповых"², продавших свою фабрику еще более известному фабриканту Гарднеру³. Миниатюрные портреты старых Поповых и молодых Быльевых, заказанные, по-видимому, перед свадьбой, до сих пор хранятся в нашей семье⁴.

У Петра Быльева было четыре дочери - Клавдия, Анна, Александра, Юлия и сын - Василий. Клавдия Петровна вышла замуж за Ивана Щербакова, и у них был сын Алексей Иванович Щербаков: он жил в Петербурге, был женат и имел детей, о которых мне совершенно ничего не известно. Юлия Петровна вышла

замуж за провизора Готлиба Юргенса и жила в Пензе. Детей у них не было. Анна Петровна вышла замуж за Николая Москалева, а их дочь Александра, оставшаяся девой, работала в канцелярии Воспитательного Дома⁵.

Старой девой осталась и Александра Петровна, которая позднее жила со своей племянницей, одной из дочерей В.П.Быльева, тоже Александрой, в мезонине крохотного домика причта церкви Ильи Пророка на Воронцовом поле (теперь - ул.Обуха), где до недавнего времени размещался Музей восточных культур. В их квартире из одной комнаты в другую вели ступеньки - то две, то три. Можно было сесть на пороге зальца и спустить ноги в спальню - все это мне очень нравилось. Тетки любили покушать, а тетя Саша "старая", хотя и осталась до смерти неграмотной, была замечательной кулинаркой. Я жила у них в 1912 или 1913 году, может быть, чуть позднее, когда у моего брата Николая был дифтерит.

Тетки были кошатницами. В доме постоянно жили две или три кошки с котятами, в сенях была устроена "столовая" для приходящих котов и кошек, и мы с моими гимназическими приятелями приплачивали дворовым ребятам, чтобы те потихоньку уносили куда-нибудь подальше собиравшихся с окрестных дворов четвероногих "приживалок". Помню забавный случай. Как-то заболели два живших в доме кота - забивались в углы, отказывались есть... Тетки вызвали ветеринара. Он приехал, поднял-

ся к нам в мезонин, мне крикнули: "Веруша, неси котов!" Я схватила одного, другого... из них посыпались котята. Ветеринар был не без юмора и, откланиваясь, сказал: "Мадам, вы ошиблись, вам надо было вызвать акушера!" Стародевическое целомудрие теток было задето: до последнего момента они были уверены, что у них в доме живут коты...

Дед мой, Василий Петрович Быльев, родившийся в 1844 г., как мне кажется, успел окончить только 3-й класс 2-й Московской мужской гимназии, т.к. после смерти отца с 13 лет ему пришлось работать, чтобы содержать мать и четырех сестер. На моей бабушке, Марии Николаевне Зворыкиной, он женился, когда уже прочно встал на ноги и смог взять на себя заботу еще и о ее родных. Судя по всему, это был брак по любви, никакого приданого он за ней не получил. Их первая квартира находилась в Хохловском переулке на Покровском бульваре, в доме причта церкви Хохловской Божьей Матери - маленькая квартирка в старом доме с лестницами и закоулками. Значительно позднее он смог построить собственный дом - добротный, деревянный, одноэтажный, покрашенный коричневой масляной краской, в глубине Дурасовского переулка на Воронцовом поле, в котором все мы выросли.

Фамилия Зворыкиных берет начало от какого-то выезжего из Орды татарина - то ли хана, то ли баскака, - раззорившимися потомками которого были два брата - Николай

Васильевич и Василий Васильевич Зворыкины.

От первого брака у Василия Васильевича Зворыкина было два сына - Василий, который умер в детстве от дифтерита, и Борис, глухонемой, ставший довольно известным художником-оформителем⁶. Я помню, что его жену звали Екатериной Карловной, и у них было две дочери - Елена и Надежда. Когда Екатерина Карловна умерла, Василий Васильевич женился на Юлии Егоровне, гувернантке, которая жила в их доме. В свою очередь, после его смерти Юлия Егоровна вышла замуж за Оскара Львовича Поль и продолжала бывать в доме Быльевых, где мы относились к ней, как к родной тётке.

У Николая Васильевича Зворыкина и Елизаветы Сергеевны было трое детей - сын Михаил и дочери, Мария и Софья. После смерти мужа Елизавета Сергеевна заплатила все его долги и осталась с тремя детьми в крайней бедности. Была она красивой, властной и гордой женщиной с очень трудным характером. Уже на моей памяти она с дочерью Софьей, которая так и не вышла замуж, жила в крохотной квартирке в Лялином переулке. Единственной их прислугой была верная Марьюшка, которая ежемесячно появлялась в доме Быльевых. Бабушка принимала ее у себя в комнате и до конца жизни помогала ей материально.

Сын Елизаветы Сергеевны, Михаил Николаевич Зворыкин, женился на какой-то очень

богатой красавице и, если не ошибаюсь, через нее стал директором банка в Оренбурге. Но сам брак оказался неудачен: хотя у них было двое детей, жили они с женой врозь, и после ее смерти он женился на своей горничной Анюте, с которой был очень счастлив, и которая воспитала обоих его сыновей.

Моя бабушка, Мария Николаевна Зворыкина, благодаря чьей-то протекции обучалась бесплатно в немецкой школе Петра и Павла для бедных (Peter-Paul armen Schule), находившейся в переулке на Маросейке, получила очень хорошее по тому времени образование и в совершенстве владела французским и немецким языками. В числе ее родни была и какая-то Августа Ильинична, знатная дама, приезжавшая к Быльевым раз в год в карете. Бабушка принимала ее в гостиной, и в это время нам, детям, входить туда воспрещалось. Кроме того, у нее была еще какая-то двоюродная или троюродная родня, о которой у меня остались крайне смутные воспоминания. Одного из этих родственников, Ивана Ильича, дедушка взял к себе бухгалтером, но потом тот исчез и, я помню, говорили, что он спился...

Дедушка Василий Петрович держал склад стеклянной аптечной посуды и контору в Торговых рядах возле Красной площади. Он был прекрасным хозяином и семьянином. Веселый, гостеприимный, он обладал хорошим голосом, обожал музыку и на сезон обязательно абонировал ложу в Большом театре. Был он импо-

зантен и большой франт, любил принять и угостить гостей.

По воскресеньям в доме собирались друзья и приятели, они музицировали и пели, помню, была даже такая фотография. Но все развлечения кончились со смертью его единственного сына Сергея, осталось только неизменное гостеприимство. Едва только появлялись гости, как дедушка тут же начинал беспокоиться: "Мария Николаевна, ты там распорядись: чайку, закусочку..." На что бабушка всегда возмущалась: "Ну что за купечество? Только люди пришли - сразу же чай и закуску... Успеется!" Таким дедушка оставался до самой смерти: любил принять гостей, угостить, накормить. Стол в доме был прекрасный, всеми закупками дедушка ведал сам, и, я помню, говорили, что к Быльевым едут "вкусно поесть".

Сборища бывали по торжественным дням, а так гости собирались малоинтересные. По воскресеньям приходили князья Мещерские - "князюшка Федор Васильевич" (в детстве я его называла "Сисилич" и среди нас, детей, он ходил под именем "Сисилька") и его красавица жена, "княгинюшка Анна Александровна". Они пили чай, играли в проферанс, ужинали и расходились часов в одиннадцать вечера.

Князь был маленьким, щупленьким, очень невзрачным, но служил каким-то высоким чиновником ("Ваше сиятельство") в Межевой канцелярии⁷. Уже в 1917-18 гг., пережив смерть дедушки и жены, он переехал из шикарной ка-

зенной квартиры в наш дом и вздумал перечитать свои дневники за много лет. Перечитает пачку тетрадей - и снесет в туалет. Мы читали эти листки, но вскоре они нам надоели, потому что ежедневные записи были такими: "Встал в 8 ч., позавтракал, пошел в Канцелярию, зашел к Иверской, поставил свечку за 2 коп., нищим - 3 копейки, в 3 часа пошел домой". К воскресным записям прибавлялось: "Были у Быльевых. Играли в проферанс, выиграл (или проиграл) 5-7 копеек. После ужина ушли домой в 11 час.". За год раз или два: "У нас были гости: Быльевы, Гусевы, играли в проферанс..." И так годами, изо дня в день.

Удивительной женщиной была его жена. Она была умна, была удивительно красива строгой красотой, но я никогда не слышала ее смеха и не видела даже улыбки. Одевалась она по старой моде и платья шила себе сама.

Я была уже взрослой девушкой, когда Федор Васильевич лежал после какой-то операции в частной лечебнице, и мы с бабушкой пошли его навестить. Там была и Анна Александровна. Мы вышли вместе, бабушка повернула домой, а я пошла провожать Мещерскую. И вдруг мне, девчонке, она стала рассказывать о себе. Оказывается, она была бесприданницей, из очень бедной семьи, и мать уговорила ее выйти за "Сисильку": "...княгинюшкой будешь!" А она любила другого. Любила настолько, что его портрет и теперь висел у нее над кроватью. И хотя он был очень знатного происхождения, пожениться

они почему-то не могли. Так она стала богатой, стала княгиней, а вместе с титулом и независимостью получила бесконечную тоску, которая привела к прогрессирующему нервному или психическому заболеванию, потому что "Сисилька" был всего только "Сисилькой"...

И вот последняя встреча с ней. Мы с бабушкой у них с визитом. Квартира их была неподалеку от нас, в так называемом Межевом саду, напротив Покровских казарм. Внизу - кухня, спальня, еще что-то; наверху - кабинет князя, столовая и две гостиных. Мы сидим в гостиной, Анна Александровна показывает мне "музыкальную свинку": чтобы ее завести, надо было покрутить у нее хвостик. Федор Васильевич приходит и садится рядом с нею. И вдруг она берет его руку, прижимает ее к своей щеке и целует, как будто просит у него прощения. А на глазах - слезы...

Вскоре она уехала в санаторий для нервнобольных в Сокольники, а через несколько дней пришло известие, что она утопилась в Сокольнических прудах, которые можно перейти вброд, воды там всегда было по колено. Так вот, она встала на колени на берегу и опустила голову в воду... Какую же для этого решимость и силу воли надо иметь! Я была потрясена тогда ее исповедью передо мной, девчонкой, и такой ее смертью, и рыдала на панихиде в нашей Хохловской церкви...

Но возвращаюсь к Быльевым.

У Василия Петровича и Марии Николаевны было четверо

детей: три дочери - Мария, Вера и Александра, и сын Сергей, на которого отец возлагал все свои надежды. Дочерей он "не замечал", как потом "не замечал" и меня, свою внучку, когда мы переселились к нему после смерти нашего отца.

Судя по фотографиям, Сергей был красив. По рассказам мамы и тетки - молчалив, любил одинокие прогулки, увлекался велосипедом. Практическую Академию Коммерческих Наук⁸ он закончил с отличием (я видела потом его имя на "золотой доске" в бывшем здании Академии) и, как говорили, очень надеялся учиться дальше. Но дедушка хотел, чтобы его сын "вошел в дело" и замышлял, когда Сергей женится, надстроить для него второй этаж над домом. Из всех этих планов ничего не вышло: неожиданно для всех Сергей застрелился.

Как мне рассказывали, произошло это вечером, когда все Быльевы собирались в гости. Дедушка с тетей Марией уже уехали, а бабушка заканчивала свой туалет. Она была видная, красивая, моложавая, очень хорошо одевалась. И едва надела бирюзовые серьги, как из комнаты Сергея, расположенной через коридор, дверь в дверь с бабушкиной спальней, раздался выстрел: у него был пистолет. Почему он это сделал, мне кажется, так никто и не узнал.

Младшая дочь, Александра, как я сказала, жила со своей теткой, и дедушка поддерживал их до своей смерти. Старшая дочь, Мария Васильевна, вышла замуж за химика Михаила Николаевича Соболева, который был много

старше ее и приходил в быльевский дом в качестве репетитора. У обоих характеры были достаточно властные и трудные, поэтому они вскоре разошлись, хотя не разводились до конца жизни. В советское время М.Н.Соболев стал довольно известным ученым в области химии. Мария Васильевна хорошо знала языки, поэтому с начала 30-х годов и до середины 60-х работала переводчиком в ЦАГИ. После смерти дедушки 8.10.1916 г. вся забота о доме, семье и "деле" легла на ее плечи, и она тянула этот воз до своей смерти в феврале 1967 г., помогая сестрам и племянникам, а затем двоюродным внукам и правнукам. Собственно, это она спасла нас всех в тяжелые годы невзгод, а потом в голодные и холодные военные и послевоенные годы...

Вера Васильевна Быльева (ум. в январе 1944 г.), ее сестра и моя мать, в 1896 г. вышла замуж за Роберта Александровича Ланга, сына московского издателя и книгопродавца Александра Ивановича Ланга. Дом, в котором помещался его магазин "книг и музыкальных инструментов" и где жила его семья, до сих пор стоит на Кузнецком мосту, занятый Отделом нежилых помещений, рядом с Выставочным залом московских художников.

История семейства Лангов, давно обрусевших "французских немцев", давших в России две "ветви" - петербургскую и московскую - чрезвычайно любопытна, но мало изучена: у нас в семье ею, мне кажется, совершенно не интересовались.

По словам художницы Евгении Александровны Ланг, моей тетки⁹, Ланги были потомственными архитекторами в Страсбурге уже в XIV веке и принимали участие в строительстве знаменитого собора. В XVII веке, после отмены известного Нантского эдикта¹⁰, Ланги, как протестанты, были вынуждены бежать от преследований католиков в Швейцарию, откуда один из них, основатель русской ветви рода, был вызван в Россию Петром I. В новое отечество он приехал в самое неудачное время: император умер, наследникам его было не до архитектуры. Каким-то образом этот Ланг попал к Бирону в Митаву, так что фортуна улыбнулась ему, когда к власти пришла Анна Иоанновна. Этот Ланг принимал участие в строительстве дворца Бирона в Митаве (ныне г.Елгава), там женился на девице из рыцарского рода Райнеров (или Рейснеров), построил собственный дом, а позднее на короткий срок разделил со своим покровителем и всесильным временщиком его сибирскую ссылку, из которой, впрочем, был возвращен довольно скоро.

Как утверждала Е.А.Ланг, этот же наш родоначальник основал в своем митавском доме "пансионат" (или майорат), где каждый из Лангов и Райнеров, если оказывался без средств к существованию, мог найти приют и содержание до смерти. "Патроном" заведения считался старший (или старшая) из рода Лангов. Так ли это было на самом деле - затрудняюсь сказать, но моя тетка уверяла, что в детстве она со своей

матерью, Фредерикой Богдановной, ездила в Митаву, и там их принимали весьма торжественно.

Отсюда, из Митавы, и начинаются родственные линии Лангов - петербургская, восходящая к середине XVIII века, и московская, возникшая уже в первой половине XIX века.

Александр Иванович Ланг, мой дед по отцу, занимался в Москве не только книготорговлей, но и строительством¹¹. Высокая честность, точность в делах и широкие связи с издательскими и книготорговыми фирмами за рубежом - в Германии, Англии и Франции - на долгие годы сделали его официальным поставщиком книг для библиотеки Московского Императорского университета. Он был женат на Фредерике Богдановне Крюгер, от которой имел четырех детей - Эмилию, Роберта, Александра и Евгению (Женни).

В истории русской литературы наибольшую известность из них снискал мой дядя, Александр Александрович Ланг, выступавший под псевдонимами "А.Миропольский" и "А.Березин" - поэт и писатель, еще по гимназии близкий друг В.Я.Брюсова, с которым они выпускали знаменитые сборники "Русские символисты"¹². Он был добрым, мягким, очень интересным человеком, увлекавшемся спиритизмом, живописью, фотографией и разведением кактусов. Женился он на горничной своей матери, Дуняше - Евдокии Павловне Ширяевой, недалекой, малограмотной, но горячо и преданно его любившей. От этого брака у них

было двое детей - Валерий и Наталья. Перед Первой мировой войной все они уехали в Гагры по приглашению принца Ольденбургского, чтобы "вести хозяйство на земле", и там их следы потерялись. Если не ошибаюсь, дядя Саша и Дуняша умерли в годы Гражданской войны, в 1917 или 1918 г., от тифа. В 20-х годах Валерий приезжал в Москву, был у нас два или три раза, но интереса друг к другу мы не почувствовали, и я потеряла его из вида.

Не меньшую известность, особенно в последние годы жизни в Москве, приобрела и его младшая сестра, художница Евгения Александровна Ланг. В 1919 г. она вместе со своим вторым мужем (первым был театральный художник П.Г.Узунов), адвокатом Ю.И.Аронсбергом, уехала за границу - сначала в Германию, затем во Францию, в Париж, где жила до 1961 г., когда вернулась в Москву, о чем мы узнали совершенно случайно, спустя уже много лет по ее возвращении. Во Франции она работала художницей-прикладницей, писала портреты американцев и пейзажи, выставлялась в парижских художественных салонах, получив за одну из своих работ Большую серебряную медаль, а за другую - "Гран при" принца Монакского, чей портрет она тоже писала.

При ее артистической натуре ее жизнь за границей была, как она говорила, достаточно тяжелой - спасала только невероятная работоспособность, дисциплина, упорство и неизбывный оптимизм. С другой стороны, эта

жизнь была заполнена множеством интереснейших встреч и знакомств, различного рода приключений, где быль переплеталась в ее рассказах с небылицами. Она слушала лекции доктора Р.Штейнера в Берлине, которого считала шарлатаном, очень ценила А.Эйнштейна, который, как она уверяла, играл для нее на скрипке... До отъезда из России она была тесно связана через В.Маяковского с Д.Бурлюком и кругом их друзей, а во время Второй мировой войны участвовала во французском движении Сопротивления. Умерла она в Москве 16.12. 1972 г., оставив разрозненные воспоминания, большая часть которых находится ныне в Музее В.Маяковского, где представлены разные, иногда расходящиеся друг с другом версии, часто совершенно фантастические, как и ее устные рассказы об известных мне фактах истории нашей семьи. Так, в частности, она много писала о своем дяде, Федоре Ивановиче Ланге, о котором рассказывали скандальные истории, как о пьянице и кутиле, имевшие мало общего с тем романтическим образом, который создала в своих записках моя тетка...

О судьбе Эмилии Александровны мне рассказывала тётя Женни, но это как-то не осталось в памяти. Знаю только, что она вышла замуж, еще до Первой мировой войны уехала с мужем в Прибалтику, а следом за ней уехала и ее мать, Фредерика Богдановна. Если судить по фотографии, оставшейся после смерти Е.А.Ланг, Фредерика Богдановна умерла в каком-то пан-

сионате или богадельне, может быть, и в Митаве.

Существовала еще какая-то Наташа Ланг, моя ровесница, - мы с ней встречались по большим праздникам, например, на елке у бабушки Фредерики Богдановны, но кем она приходилась нам, какова была ее судьба - я не знаю.

Роберт Александрович Ланг, мой отец, попал в дом дедушки в качестве приятеля его сына Сергея, с которым они вместе учились в Практической Академии. Его женитьба на Вере Васильевне Быльевой, средней дочери Василия Петровича Быльева, моей матери, была основана на пылких чувствах и романтической любви, причем Ланги отнеслись к ней с гораздо большей симпатией и пониманием, чем Быльевы, для которых протестантизм семьи будущего зятя (чтобы жениться, Роберт перешел в православие) и весь европейский уклад жизни представлялись "не солидными". Примирила их, как ни странно, музыка, которая занимала огромное место в жизни Лангов, и сознание, что Роберт был самым близким другом только что покончившего с собой Сергея.

И все же стоит подчеркнуть, что у Быльевых, в том числе и у тети Маруси (Соболевой), слова "эти Ланги" или "ну, это ланговское!" остались символом осуждения и неодобрения на всю последующую жизнь.

В 1904 г. наш отец, служащий страховой компании "Россия", будучи всего 26 или 27 лет, умер от "скоротечной чахотки", как называли тогда острый абсцесс легких, и наша мать с

тремя маленькими детьми - мне, самой старшей, еще не исполнилось семи лет, а Юрий только недавно родился, - переехала в дом нашего деда, своего отца. Там мы и выросли.

Меня, как я уже сказала, дедушка не замечал; моего младшего брата Юрия¹³ он откровенно не любил за фамильное сходство с Робертом. Из всех нас признан был только средний, Николай¹⁴: он был "наследником", кумиром деда и его надеждой. Действительно, при всем портретном несходстве, именно Николай унаследовал жесткость характера, сильную волю и "бойцовую" хватку, идущую, как мне кажется, не столько от Быльевых, сколько от Зворыкиных. Такой же была и тетя Маруся, из всех нас больше любившая, как и ее отец, Николая. Когда в 1918 г. власти под предлогом национализации закрыли склад, Николай, тогда еще гимназист, выступал как наследник на суде в защиту уволенных рабочих и добился, чтобы им было выплачено все полагающееся из национализированного имущества, в число которого входил и наш дом.

У Николая была тяжелая судьба. Он очень рано связал себя с анархистами и с конца 20-х годов постоянно находился в тюрьме, лагере или на высылке, если не ошибаюсь, в общей сложности около 18 лет. Окончательное освобождение пришло к нему только в 1956 г., но лишь в 1957 году или даже позже он смог поселиться в Ленинграде, где у него была очаровательная вторая жена, Надежда Александровна

Лебедева. Их любовь выдержала испытание многих лет, с 1945 или 1946 г. она неизменно поддерживала его морально и материально; однако, вернувшись, он так и не смог найти себя в новой жизни: вся его жизнь прошла в борьбе за колючей проволокой. В 1961 г. Надя погибла из-за небрежно проведенной операции, а вскоре и сам Николай ушел из жизни. Он был мужественным и сильным человеком, но, по-видимому, повседневная жизнь требует от человека гораздо большего запаса прочности, чем открытая борьба...