- 208 -

18

[Недописанные страницы: работа Л.А.Никитина в театрах Москвы и Белоруссии, переезд семьи из Калинина под Москву, трагедия в Донбассе, обретение Загорска и последний арест].

 

[Так, на полуфразе, обрываются воспоминания моей матери, которые она собиралась продолжать и расширять. Поэтому считаю необходимым дополнить их скупой канвой событий последующих лет, чтобы стала понятна дальнейшая судьба отца и нашей семьи.

Как свидетельствуют собранные мною факты и документы, первым из московских друзей (помимо Эйгесов) руку помощи отцу протянул В.С.Смышляев, игравший и раньше большую роль в его жизни и творчестве. К тому времени он преподавал в Государственном институте театрального искусства (ГИТИС), будучи одним из его основателей, и являлся художественным руководителем Московского государственного драматического театра. Своего помещения у театра не было, поэтому его спектакли шли на чужих сценических площадках, и труппа постоянно гастролировала по провинции. Первой работой отца в этом театре после возвращения из заключения стал "Скупой" Мольера180, задник к которому, как мне удалось установить, по эскизу отца писал С.К.Эйгес.

 


180 Премьера 14.5.35 г. Режиссер В.С.Смышляев, художник Л.А.Никитин, композитор С.А.Кондратьев. Ими же был поставлен спектакль по пьесе А.Н.Афиногенова "Далекое" (премьера 30.1.36 г.). Об этом театре и о Смышляеве довольно подробно рассказывает М.И.Жвирблис в своих неопубликованных воспоминаниях "50 лет на сцене", в том числе и о спектакле "Далекое", к репетициям которого приступили в самом конце 1935 г.:

"Нам дали помещение клуба им. Кухмистрова. Художник Л.А.Никитин создал исключительные декорации. Они были все лепные, хорош был лес, необычайно рельефный. Но большой ошибкой было то, что декорации делались из расчета громадной сцены клуба, в другом помещении использовать их было очень трудно. Плохо поддавались они и транспортировке.[...]

Смышляев был влюблен в этот спектакль, в его декорации. Это была его лебединая песнь. Больше он уже ничего не поставил.

В апреле 1936 г. театр поехал в Тамбов, затем в Сталиногорск, Бобрик-Донской, два дня играли в Москве и отправились в Куйбышев, Чапаевск, Оренбург, Актюбинск. Поездка была неудачной... В Москву вернулись с большим трудом.Там нам объявили, что театр расформирован.[...]

После закрытия театра Смышляевы поехали на юг. Там он заболел. Врач сказал, что опасности нет - невралгия. В конце сентября В.С.Смышляев вернулся в Москву. Врач посоветовал ему пойти на рентген - диагносцировку стенокардии. Числа 30 сентября Смышляев был у нас. Мы всячески успокаивали его. Выслушав наши утешения, он сказал:

- У меня есть большее горе, нежели болезни. Запретили мою книгу об искусстве, о театре. Но зато меня пригласили в Малый театр ставить Пушкинский спектакль. И это немного отвлекает меня от болезни и неприятностей...

Второго октября Смышляев был дома. Он ждал возвращения жены и убирал квартиру к ее приезду, весь день развешивал портреты. Ложась спать, он предупредил, что утром у него репетиция в Малом театре, просил разбудить.

Утром, когда открыли дверь в его комнату, он был уже мертв. Ему было только 45 лет..." (РГАЛИ, ф. 2397, оп. 1, ед.х. 12, лл. 224-225).

- 209 -

Одновременно или несколько позже отец возобновил творческий контакт с Э.Б.Краснянским, с которым раньше сотрудничал в Оперной студии, а позднее - в театре Сатиры 2-м181. Видимо, с помощью Смышляева был восстановлен контакт и с театром имени Якуба Коласа в Белоруссии (тогда - БДТ-2), где к Пушкинскому юбилею был поставлен спектакль "Дубровский"182, а следом за ним - "Банкир" по пьесе А.Корнейчука183.

На середину и вторую половину 30-х годов приходится, насколько я могу судить, рост живописного мастерства отца, когда он особое внимание уделяет портрету, пытаясь связать живописные достижения ХХ века с мастерством голландских портретистов второй половины ХVII века, в первую очередь, с Рембрандтом, изучать которого он ездил, по воспоминаниям моей матери, специально в Ленинград. От этого периода остались его лучшие портреты - моей матери (один из них пропал уже в послевоенные годы), бабушки (В.В.Ланг), собственный автопортрет. Кроме того, по воспоминаниям матери, в 1936 г. был написан портрет Н.Р.Ланга, заезжавшего к нам в деревню по возвращении из ссылки, но что с этим портретом случилось, как, впрочем, и со многими другими живописными работами отца, я не знаю184.

Мое появление на свет в августе 1935 г. заставило родителей задуматься о дальнейшем устройстве нашей жизни. Вернуться в Москву им было запрещено, да и некуда, в то время как

 


181 В театре Сатиры 2-м Л.А.Никитин вместе с художником М.М.Беспаловым оформляли спектакль по пьесе М.Я.Тригера "Дом на перекрестке" (премьера 7.11.27 г.). На протяжении 30-х гг. Э.Б.Краснянский возглавлял Первый Рабочий театр, где была поставлена "Слава" В.М.Гусева (режиссер Э.Б.Краснянский, композитор В.Оранский, художник Л.А.Никитин, премьера 1.10.36 г.) и "Бронепоезд 14-69" Вс.Иванова (по воспоминаниям А.И.Смоленцевой). Затем театр был переименован в Театр им. Баумана, где Л.А.Никитин оформил спектакль "Фома Гордеев" (инсценировка А.Желябужского по М.Горькому, режиссер Э.Б.Краснянский, композитор В.Давидович, премьера 23.3.38 г.). Кроме того, он оформлял какие-то постановки в Московском театре транспорта, в Колхозном театре и в 3-м Детском театре в Москве.(Показания Л.А.Никитина на допросе от 18.8.41 г. в Саратовской тюрьме УНКВД: ЦА ФСБ РФ, Р-27830, л. 33), а также, по воспоминаниям матери, готовил в 1935 г. какую-то постановку для Одесской кинофабрики, по неизвестным для меня причинам так и не осуществленную.

182 Режиссер П.С.Молчанов, художник Л.А.Никитин, композитор М.Краев; премьера в начале 1937 г. Четыре эскиза костюмов к этой постановке - Маши, Владимира Дубровского, Троекурова и Архипа - были воспроизведены в витебской газете "Лiтаратура i мастацтва" № 16 от 26.3.37 г.

183 Режиссер В.А.Дарвишев, премьера 2.6.37 г.

184 Подробнее об отце, как о живописце, я писал в очерке: "Леонид Александрович Никитин (1896-1942)" в кн. "Панорама искусств", вып. 12, М., 1989, с. 241-261.

- 210 -

профессиональные интересы отца и необходимость заработка вынуждали искать пристанище как можно ближе к столице. В результате, наша семья переехала в село Сернее под Каширу, затем - в соседние Крутышки. Маленькая железнодорожная станция Акри и соседняя Белопесоцкая (101-й километр!) давали возможность не порывать связи с Москвой, а позднее - и с Донбассом, где отец оформлял спектакли Шахтерского ансамбля песни и пляски. Последний был создан в конце 30-х годов, и его руководителем стал З.И.Дунаевский, брат известного композитора, с которым отец познакомился в 1927 г., во время работы в театре Сатиры 2-м у Краснянского.

Там, в Донбассе, во время одной из монтировочных репетиций в 1939 г. отец упал в оркестр и получил двойной перелом правой руки. От этого времени остался мой незаконченный портрет, который он писал, "разрабатывая" руку, и который стал его последней живописной работой.

Стечение обстоятельств (перелом руки, отсутствие работы в театрах, сложности с транспортом и "поражение в правах") вынудили его искать постоянную работу, которую - опять же с помощью друзей - он нашел в Загорске (ныне Сергиев Посад), в артели инвалидов "Художественная игрушка". Мы переехали туда в январе 1941 года, сняв две комнаты на втором этаже деревянного дома № 17 по Карбушинской улице. От этого периода его жизни сохранилось

 

- 211 -

несколько эскизов игрушек, как мне кажется, так и не запущенных в производство: во всяком случае, в нашем доме я их не видел. На это же время приходится его литературная работа над двумя романами ("Институт доктора Перигродта", "Молли") и киносценарием, все списки которых были изъяты как на нашей квартире в Загорске, так и на московской квартире у М.В.Никитиной. По-видимому, та же участь постигла экземпляр, хранившийся у искусствоведа А.А.Сидорова, с которым отец был тесно связан с середины 20-х гг. как по орденской работе, так и в связи с профессиональными интересами обоих185.

В Загорске, утром 24 июня 1941 года, на третий день после начала войны, отец был в последний раз арестован. Причиной ареста, как я мог установить, знакомясь с его архивно-следственным делом, явилась не только его причастность к Ордену тамплиеров (что, к слову сказать, отец категорически отрицал на следствии 1930 г., несмотря на уличающие показания ряда членов Ордена, в первую очередь А.С.Поля), но и наличие достаточно подробной о нем "информации", исходившей из круга его ближайших друзей и знакомых, секретных сотрудников НКВД (А.С.Поль, Д.С.Недович, А.А.Сидоров и др.).

О дальнейшей судьбе отца, забросившей его через Бутырскую и Саратовскую тюрьмы, а затем через пересылки и лагеря в город Канск Красноярского края, нам стало известно из его писем только осенью 1942 года, когда уже в

 


185 О том, что единственный сохранившийся экземпляр рукописи романа отца находится у А.А.Сидорова, моя мать вспоминала не раз. Подтверждением тому служит сохранившееся в архиве Сидорова ее письмо следующего содержания: "Уважаемый Алексей Александрович! Очень прошу Вас передать мне через Н.А.Брызгалова единственный сохранившийся у Вас экземпляр романа моего мужа Л.А.Никитина, за сохранность которого приношу Вам глубокую благодарность. Уважающая Вас В.Никитина. 6.6.48 г." (РГБ, ф. 776, к. 95, ед.х. 45) Любопытно не то, что А.А.Сидоров на это письмо так никогда и не ответил - это был период начинавшихся новых репрессий, когда поднимались старые дела и сам он, видимо, отнюдь не был уверен в собственной безопасности, несмотря на сотрудничество с органами, о чем теперь можно говорить совершенно определенно, - а то, что он все последующие годы хранил этот листок, имевший для него, по-видимому, определенное значение. К сожалению, в его архиве, переданном в РГБ (тогда ГБЛ) его дочерью, нет ни рукописей, ни рисунков отца, как нет и многого другого, связанного с орденскими делами и, судя по ряду упоминаний его корреспондентами, находившегося у него еще в начале 70-х гг.

- 212 -

безнадежном состоянии он был помещен в лагерный лазарет с диагнозом цинги и пеллагры. Там он и умер 15 октября 1942 года. Точную дату его смерти я смог выяснить сравнительно недавно, обнаружив в архивно-следственном деле "Извещение об убытии заключенного из лагеря-колонии": до этого момента днем его смерти мы полагали 20.10.42 г., что отразилось и в ряде моих предшествующих о нем публикаций186.

Не могу вспомнить, какими путями, кажется, через Т.Л.Савранскую, нам было передано, что для спасения отца было сделано все возможное. Однако ни искусство лагерных врачей, ни наши более чем скромные посылки с продуктами не смогли ему помочь, и до конца своих дней моя мать переживала, что ее не было рядом с ним: она была уверена, что и на этот раз ей удалось бы его поддержать и спасти, как то бывало в их прежней жизни.]

 

 


186 Приговор ОСО НКВД СССР от 27.12.41 г. (см. ЦА ФСБ РФ, Р-27830, л. 51), отменен 22.6.63 г. определением Судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда РСФСР.