МАРКСИСТ ИЗ ГУЛАГА

 

В ту свою первую и страшную колымскую зиму судьба свела меня еще с одним политзэком, о котором и хочу рассказать. Отработав двенадцать часов на полигоне, мы спешили в барак греться. Встретил колонну новый дневальный - исхудавший сери старик. Я почувствовал на себе его цепкий взгляд, глаза следили за каждым из нас: и как вошли, и как неловко пытались сбросить себя заиндевевшие на морозе бушлаты. А руки, окоченевшие от холода, не подчинялись, пальцы не могли расстегнуть пуговицы, хотя хотелось первым пристроиться к печке - раскаленной до бела металлической бочке. В нее то и дело подбрасывали сосновые дрова, заготавливаемые доходягами. Непригодных для тяжких земляных работ стариков в зоне было не так уж много, их использовали на рубке леса, на работах внутри лагеря, так сказать, на обслуге. В обязанность дневального входила также раздача пищи, ее приносили прямо в барак в небольших деревянных ушатах. Мы жадно набрасывались на кашу, торопливо пили чай - хотелось быстрее согреться и добраться до нар, чтобы отключиться до утра. Я заметил, что новенький отдает свои утреннюю и вечернюю порции овсянки ослабевшему на работах зэку, а сам довольствуется кружкой чая. Пайку же хлеба делит на несколько долек и сушит у печки. Так повторялось не раз. Менялись только мученики, осчастливленные добавкой.

Я уже говорил, что пятидесятиградусные морозы для нас были праздником. Ведь у работающих на добыче золота зэков не было ни одного выходного, только - работа, работа, работа. Но даже в такие дни нам не давали покоя. Оперуполномоченный, по-лагерному, кум, имел своих осведомителей. И получая от них информацию, усердствовал, вызывая по одному на допросы. Крепкие морозы для опера

 

были той отдушиной, когда он давал волю своей нерастраченной энергии, доводя подозреваемого до приступа. Старик Помыкалов, такую носил он фамилию, хорошо выделял из общей массы стукачей и был осторожен с ними. И расспросить новенького, узнать, за что угодил на Колыму, было делом бесполезным. Да и начальству придраться не за что: в бараке порядок - пол вымыт, печь натоплена. Любопытно, что старик никогда не повышал голоса на нарушителя чистоты, а брал тряпку и молча восстанавливал порядок.

Сошёлся я с Помыкаловым три года спустя на строительстве самой северной в мире электростанции. Золото Сусумана и уголь шахты Аркагалы удачно сочетались в этом районе, что и стало основанием для стройки: энергия будущей станции позволяла на добыче золотоносной руды применять мощные драги.

Новый объект требовал рабочих многих строительных специальностей. Еще при жизни Сталина начальник строительства инженер-майор войск НКВД через всемогущего Берия смог добиться разрешения на допуск к работе политзаключенных. Власть пошла на это - стране, ослабленной войной, требовались немалые средства, а для этого надо было увеличить добычу золота. И мы оказались востребованными.

Утром нарядчик отвел меня в кузницу, где изготавливали скобы и костыли. Тут я и столкнулся нос к носу с Помыкаловым. Он был все так же худ, неразговорчив, в глазах читалась печаль. Заметно постарел, фигура сгорбилась, лицо обрело матовый цвет. Старик молча принял меня в свою компанию, терпеливо обучал искусству молотобойца - точно попадать молотом в то место разогретого на горне металла, по которому он стукал своим небольшим молотком. Я был молод, горяч и напорист, а рука - твердая и верная, потому быстро освоился с новыми обязанностями.

— А я вас помню. Три года назад вы получили место дневального в нашем бараке, — первым решил я задеть старика. — Неужто забыли? Вспомните страшный золотой прииск. Штабеля мертвецов за бараком. По весне их стаскивали бульдозером к шурфам и сбрасывали в вечную мерзлоту.

Помыкалов не ответил, промолчал, лишь только удостоил меня сухим взглядом. Указал перстом на молот, приглашая к наковальне. Ловко выхватил из огня болванку и, удерживая ее клещами, ударил по нагретому докрасна металлу. Я повторил его действия, мой удар был неточен, и кузнец едва удержал заготовку.

— Вы, я вижу, не работали раньше молотобойцем.

— Нет, но очень хочу знать все премудрости кузнечного дела.

— Ну что ж, хотеть не вредно, - буркнул он мне в ответ и надолго замолчал.

Старик присматривался ко мне, чувствовалось, что изучал – хо-

 

тел знать, кто я, что за птица такая. А я не мог молчать, выражал свои мысли вслух, пытаясь задеть его за живое. Но контакта не получалось. Прошел месяц нашей совместной работы, я уже не получал замечаний от кузнеца. Однажды из-за недопоставки металла у нас случился простой. Старик заговорил первым:

— Так ты, говоришь, в Курске родился? Выходит, земляки мы с тобой. Я из Воронежа, соседи, значит, - и замолчал, задумался о чем-то своем.

— Странно, я думал вы бандеровец или прибалт. В нашем лагере они в основном отбывают срок, да вот еще власовцы, - размышлял я вслух. - И русских много, в основном это бывшие пленные немецких лагерей. Я давно гадаю, за что вы схлопотали срок? Но, вижу, человек вы осторожный, не раскрываетесь...

— Да уж, хватил лиха... Это моя вторая ходка. Первая выпала на тридцать восьмой год. Меня, тогда второго секретаря Черниговского обкома партии, обвинили за связь с троцкистами. Обвинения я отмел. И чекисты применили все свои палаческие методы и выбили из меня признание. Что говорить, ты знаешь, как это делается. Тройка впаяла мне десять лет лагерей. - Старик перевел дух и продолжил: - Отсидел от звонка до звонка. Выпустили... И года не прошло, как посадили вновь. И, заметь, без суда и следствия. Испытал все превратности судьбы коммуниста с тавром троцкиста.

— Да, власть требовала тогда от партийцев преданности режиму, следовать канонам, создавшим памятник Павлику Морозову. Как же выдержали Колыму, мы все там были на волосок от гибели?

Первый лагерь у меня был в Караганде. Нашлись добрые люди, старые товарищи по партии, пристроили меня в теплое местечко - на кузницу. Просился на фронт — отказали. А я надеялся, ведь придумали красивые слова: — Смертью искупить вину перед Родиной. Хотя это чудовищная ложь.

— А второй срок? Как объяснили, за что?

А за то, что был старым большевиком. Ведь еще в юности вступил в партию, сидел за это при царе. Потом, после революции, сражался за советскую власть.

— Но ведь вас взяли с высокого партийного поста...

После гражданской - партийная учеба. Сначала в Воронеже, Потом в Москве. Сразу после партшколы был направлен в Чернигов на работу в обком, там избран вторым секретарем. Ну, посуди сам, какой я троцкист, если теорию и практику строительства коммунизма изучал по Марксу? Во всех учреждениях взрослые люди

 

зубрили марксизм-сталинизм. И нельзя пропустить занятие - сразу попадешь под подозрение в неблагонадежности, объявят анархистом. Я так понял: человек, выдвинувшийся благодаря только свои заслугам, своему таланту, стал особенно опасен партии и подозрителен. С такими расправлялись быстро.

Подвезли заготовки, разговор прервался. Помыкалов предупреждал: «Разговор должен остаться между нами».

И когда в следующий раз простой повторился по той же причине, Помыкалов снова заговорил первым. Тут уже я поведал ему свою эпопею. Когда гитлеровские полчища вторглись в пределы нашей страны, я и тысячи молодых офицеров, только что окончивших военные училища, были уверены, что Германии конец, Россия расправится со своим вековечным врагом. Если б нам знать тогда, что страна не готовы к той чудовищной войне. Броня крепка и танки наши быстры... А на деле всё обернулось не так... И броня не крепка, и танки не быстры. Но ведь победили!

— Да, победили. Но какой ценой? Меня ведь обвинили ещё и в том, что я читал вражескую литературу, - с болью в сердце сказал старик. - Где-то в начале сорок девятого, я уже был на свободе, один из офицеров, только что вернувшийся из Германии, показал мне газету с интервью Дуайта Эйзенхауэра, тогда ещё не врага СССР, а командующего союзными силами в Европе. В августе 45-го его пригласил в Москву маршал Жуков. В беседе с ним Эйзенхауэр поинтересовался, как Красная армия смогла так оперативно преодолеть минные поля. Георгий Константинович охотно объяснил: сначала на минное поле бросил пехоту, она своими телами подорвала противопехотные мины, затем в образовавшиеся прорехи пустил сапёров, которые обезвредили противотанковые мины и расчистили путь танкам. Я живо вообразил себе, - вспоминал Эйзенхауэр, - что случилось бы со мной, если бы какой-нибудь американский или британский командир придерживался подобной тактики...

— Говорят, что такую тактику Жуков применил ещё в декабре 4-го, когда немцы рвались к столице.

— Возможно. Но только того офицера взяли энкавэдэшники и потом всех тех, кому он давал читать газету. Один из них - перед вами.

— Не жалеете, что прежняя ваша жизнь, борьба за коммунистические, так сказать, идеалы так нелепо и так трагически прервались? - и я посмотрел в глаза бывшему партийному вожаку. - Ведь вы были в первых рядах ленинской гвардии, объявившей миру планетарную революцию. И как после всего того, что случилось с вами, вы теперь смотрите на мир? Изменилось ли ваше мировоззрение?

— Я был, есть и до конца дней своих останусь коммунистом-

 

марксистом. Вспомним фазы развития человеческого общества: первобытный коммунизм, рабовладельческое общество, феодализм, капитализм, империализм, а за ним — эпоха социалистических революций и уже после них наступит коммунизм во всем мире. Может быть, не так скоро всё произойдёт, как нам хочется. Пройдут сотни лет, но его наступление неизбежно.

— Кто же поведёт нас по этому светлому пути?

— Государственная дума, в ней должны быть собраны учёные по всем профилям хозяйства, а не политики, а также министры, вернее, Совет министров. Нельзя отдавать власть в одни руки — будь-то император, вождь племени или генсек. Полновластный властитель может ошибаться, будь у него даже семь пядей во лбу.

— Но ведь партия без крови не отдаст власть.

— В том-то и беда. Сталин со своими сатрапами - Ягодой, Ежовым, Берией переусердствовал в своём диктате и чистках инакомыслящих. Страна покатилась по другому, опасному пути.

Вскоре меня перевели на более сложные работы - на монтаж оборудования. Я реже заходил в барак к Помыкалову. У него не проходила болезнь желудка. Да и как ей пройти, если основной нашей пищей были чай и сухари.

В начале 955-го старика освободили одним из первых. Я порадовался за него: в хрущевскую оттепель убежденный коммунист-марксист получил место директора совхоза где-то под Воронежем. Не думаю, что он смог на практике доказать преимущества социалистического хозяйствования. Через три года жизнь его оборвалась.