- 200 -

ЗВЕЗДНЫЕ БЕЗДНЫ

 

— Меня страшит вечное молчание этих бесконечных пространств,— сказал знаменитый французский геометр, алгебраист и физик Блез Паскаль, глядя на открывающийся перед его взорами ночной звездный мир.

Паскаль долго всматривался в сияющую картину звездного мира, и у него от пристального созерцания бесконечности начинала кружиться голова. Что это за мир? Как далеки эти звезды? Арктур, Сириус...

По-видимому, думал он, эти звезды очень далеки и расстояние до них несоизмеримо с земными расстояниями. Это — очаги огня, но не очаги жизни. И чем дольше всматривался в них Паскаль, тем страшнее становилось ему. Он лег навзничь на душистую траву и еще раз возвел глаза к небу для дальнейшего наблюдения. Земля как бы исчезла, и он лицом к лицу остался один со звездами.

Бесконечность и безмолвие — вот что сразу пришло ему на ум! Ни одного сигнала, ни одного намека на жизнь. Только — огненная материя, пугающая душу и ум человека.

«Но материя и во мне, в моем теле и вокруг,— думал он.— Земля — материя и также глубока, как и бесконечность космического мира». И Паскаль сделал попытку сформулировать положение человека в этом безмерном мире. Он сказал:

— Словом, что такое человек в природе? Ничто в сравнении с бесконечностью и все в сравнении с ничем; это середина между ничем и всем. Он бесконечно удален от крайних пунктов: конец и начало вещей для него, бесспорно, скрыты в непроницаемом мраке; он одинаково неспособен видеть то ничто, из которого он извлечен, и то бесконечное, которым он поглощен.

Так было триста лет назад... Но прошли в жизни человечества эти триста лет, как одно мгновение.

 

- 201 -

Июль 1925 года. Звездная ночь объяла Калугу. На небе — ни облачка. Мы с Константином Эдуардовичем сошли из светелки вниз, чтобы посидеть на завалинке, побеседовать на открытом воздухе и полюбоваться звездным небом.

Какое совершенство! Какое великолепие в этом блеске и сиянии, в этой игре и лучезарности звезд! Сверхземиое и даже сверхчеловеческое! Невообразимое слепцу, но и непостижимое уму! Смотри хоть тысячами глаз, земное чудо — человек, в это величественное великолепие, но ни причины, ни следствия нигде не увидишь. Бесконечные времена проходят мимо пего — этого «вечного теперь». Звезды сияют как бы перед великим торжеством — сосредоточенно и молчаливо. И так всегда!

Звездное небо! Оба мы хорошо читали небесные иероглифы. Оба мы восторгались строгой геометрией созвездия Ориона, красивейшим блеском Лиры и Беги, лучистыми алмазами Арктура и Сириуса... Но я еще испытывал трепет, смотря на эти величественные светила.

— Ух ты, какая красота,— громко, набирая воздух в легкие, произнес Константин Эдуардович,— Вселенная перед нами! Миллионы световых лет отделяют нас от них, но мы их видим и познаем. Чудо!.. И все-таки мы, люди, должны готовиться к полету в эту звездную Вселенную — готовиться, не покладая рук... Мы должны завоевать его, этот мир, раскрытый перед нами и тем самым — данный нам природой во владение! Перед людьми — колоссальное богатство, невероятные возможности, только надо уметь ими воспользоваться. Богатство Вселенной с бесконечным количеством миров, звезд и планет, с неисчерпаемым источником энергии, которой человек должен будет овладеть во что бы то ни стало. 15 этом — назначение человечества, смысл его существования! И оно пойдет по этому пути — пойдет! Я верю в мощь человеческого разума и не боюсь этих несоизмеримых пространств!..

Так говорил Константин Эдуардович Циолковский, как всегда, тихим, уверенным, спокойным голосом, без какого-либо пафоса, без каких-либо аффектаций, но с глубоким убеждением ученого, который знает заранее, что так будет и что иначе быть не может.

Я видел глубочайшее понимание событий, происходящих в этом мире, видел, где начинаются и чем кончаются эти события, приводящие гений Константина Эдуардовича к совершенно ясным умозаключениям, повелительно тре-

 

- 202 -

бующим обоснования космической эры в жизни человечества. Мне становилось понятным то, что для многих было погружено в туманную дымку незнания, чувствовал то, что другим было недоступно, лежало как бы вне возможностей коснуться их чувств. Видимо, все это происходило от близкого общения с Константином Эдуардовичем, от наших задушевных и откровенных бесед. К. Э. Циолковский гранитными глыбами вкладывал в мое сознание потрясающие факты звездного мира и неотступную необходимость человеку приблизиться к этому миру и затем войти в него!

— Уже настало время думать об этом,— говорил он, показывая мне те или иные звездные скопления и системы.

Я не замечал страха в его глазах, но я еще боялся этих космических бездн, подобно Паскалю, философский томик которого в белом кожаном переплете лежал у меня на столе.

И чем дальше и больше говорил Константин Эдуардович о необходимости человечеству войти в космическую эру, тем меньше я испытывал страха и тем ближе становились мне эти звезды, мигающие светло-голубыми и розовыми огоньками.

О, если б вес звезды померкли,

А нам — умереть не дано:

О, мертвое, черное небо,

Могилы ужасней оно!

— Какое счастье для разума человека, что существуют эти звезды,— сказал Константин Эдуардович...

Он был прав.

Я перестал бояться звезд...

Это был мой самый трудный и самый строгий экзамен. Я его сдал Константину Эдуардовичу и получил отметку «отлично». Звезд я больше никогда не боялся.

В марте следующего года я познакомился со знаменитым шлиссельбуржцем и «звездочетом» Николаем Александровичем Морозовым.

Исследования Н. А. Морозова показали, насколько хорошее знакомство с физико-математическими науками необходимо даже для понимания средневековой теологии. Только астрономия и математический вычислительный аппарат помогли Николаю Александровичу критически рассмотреть ряд важнейших исторических вопросов, когда исторические события сопровождались затмениями Солн-

 

- 203 -

ца, Луны и появлением комет. Эти астрономические явления, отличающиеся точной периодичностью, позволили внести коррективы в древние и средневековые писания.

Почетный академик Николай Александрович Морозов подверг жестокой критике принятое исторической наукой» летосчисление, исходя из собственных астрономических соображений и вычислений. Это обстоятельство внушило мне мысль при случае познакомиться с Н. А. Морозовым и поговорить с ним на эту тему. Такой случай представился, когда я неожиданно увидел Н. А. Морозова в Мраморном дворце, где происходило совещание директоров учреждений Главнауки Наркомпроса под председательством профессора Федора Николаевича Петрова. Но Н. А. Морозов в перерывах заседаний всегда был окружен учеными, с которыми я не был знаком, а при таких условиях подойти к нему я не решался, тем более что предмет разговора в известной мере касался работ самого Николая Александровича. На этом съезде присутствовали: академик И. А. Каблуков, профессор М. И. Неменов, академик В. А. Обручев, академик А. Ф. Иоффе, академик Г. М. Кржижановский, профессора Ю. М. Шокальский, К. И. Скрябин, П. А. Сакулин и другие.

Когда по окончании вечернего заседания я вышел на улицу, было уже темно и после дневной оттепели подмораживало. Надо было идти с осторожностью, калоши скользили по тонкому ледку, и можно было легко поскользнуться и упасть. У самых дверей стояла в нерешительности томная сгорбленная фигура пожилого человека в теплом пальто с меховым воротником.

— Как скользко,— сказал он и внимательно посмотрел на меня.

Я остановился, узнав Николая Александровича Морозова, знаменитого ученого, просидевшего в Шлиссельбургской крепости четверть века. Его лицо с белой бородкой было мне хороню известно не только по портретам, но и как члена президиума нашего совещания. Он невольно протянул мне руку и схватился за меня, чтобы не упасть.

— Простите меня, молодой человек, за бесцеремонность, но без вас я, наверно, растянулся бы, прежде, чем найти извозчика,— сказал он и представился: — Я — Морозов.

— Знаю, знаю,— ответил я,— опирайтесь как следует. И недолго думая, и крепко взял его под руку и представился сам. Морозов еще раз взглянул на меня.

 

- 204 -

— Позвольте, вы — автор книги «Физические факторы»?

— Я самый!

Мы вышли на набережную Невы и при тусклом свете фонарей продвигались вперед. Нас обогнали профессор Е. И. Тихомиров, профессор Ф. Н. Петров, М. П. Кристи и другие ученые. Извозчика нигде не попадалось. Семидесятидвухлетний Н. А. Морозов и двадцатидевятилетний автор этих строк благополучно скользили по тротуару, поддерживая друг друга. Я кое-что рассказал Н. А. Морозову о моих опытах и невольно перевел разговор на тему о его исторических исследованиях.

Мы разговорились. Узнав, что я живу в Калуге, Морозов сказал:

— В Калуге живет Циолковский. Вы знакомы с ним?

— Не только знаком. Это — мой старший друг,— не без гордости ответил я.

— Он замечательный человек, мыслитель, ученый... Я в переписке с ним.

— Да, он замечательный человек, человек с большой буквы.

Тут мы наткнулись на извозчика.

— Теперь вы — мой пленник,— сказал Николай Александрович.— Если вы сегодня свободны, поедем ко мне пить чай. Я познакомлю вас с моей женой Ксенией Алексеевной, с моей библиотекой, с картинами Рылова... Вы интересуетесь живописью? Я вас буду просить рассказать о ваших исследованиях, о Циолковском... Ксения Алексеевна будет рада познакомиться с вами... Торговая улица,— сказал Морозов извозчику, и мы тронулись.

Сидя в кабинете Николая Александровича в окружении книжных шкафов, картин и рукописей, я мог хорошо рассмотреть давно известное мне по печатным портретам и особенно по портрету И. Репина лицо неукротимого революционера, отважного мыслителя и ученого.

Несмотря на свой возраст, Н. А. Морозов выглядел достаточно бодро. Поджарый, с живыми быстрыми и добрыми глазами и белой бородой, он производил впечатление человека, которому еще предстояло долго жить... По пути домой он говорил о своих работах, о новой теории космических магнитных полей, которая не признается учеными, но он не сдавался и был уверен в своей правоте.

— Космические магнитные силовые линии, подобно гигантской паутине, беспорядочно заполняют все мировое

 

- 205 -

пространство. Природа настолько значительней, чем ее рисует мозг человека, что она безусловно владеет такими поразительными возможностями, которые человек не может производить в своих земных лабораториях. Возьмем хотя бы космические магнитные поля, простирающиеся на миллионы километров... Ну, как бы это лучше выразить,— и он делал руками различные криволинейные движения,— вот так магнитные силовые линии обволакивают мировое пространство, межзвездные магнитные поля сопровождают межзвездную материю, блуждающие скопления протонов и электронов, которые должны обязательно находиться в космическом пространстве. Многие думают, что космос — вакуум. Это верно, но не вполне. Я подсчитал и нашел, что в каждом кубическом сантиметре этого вакуума находится несколько атомов.

Гипотезу о космическом или межзвездном магнитном поле слабой напряженности выдвинул позже, лет через двадцать пять, Ферми. Затем его теория была рассмотрена другими учеными и получила общее признание, но в те годы о космических или межзвездных полях думал только Николай Александрович Морозов. И не только думал, но и вычислял. И не только вычислял, но и писал. Однако все считали, что это плоды его фантазии. Он жаловался, но бороться уже не мог.

Я даже не ждал, когда Николай Александрович вернется к интересующей меня теме, настолько все то, о чем он говорил, было ново и интересно.

Исследование Морозова было колоссальным. Он указал на десятки толстых лапок с рукописями, долженствующими показать только основной факт сдвига истории на 333 года вперед, подтверждение которого он искал много лет и неизменно находил в истории всех царств и народов древнего мира...

— Вопрос о признании ваших исследований приходится отнести к будущим временам. Только будущие историки и глубокие специалисты в области космической биологии решат эти вопросы,— сказал я.

— Поистине, признание наших работ — дело будущего. Немало еще сломают копий в борьбе за эти точки зрения, но мы-то с вами уверены в верности этих выводов, а это самое главное. Вот посмотрим, что скажут наши историки, когда я опубликую все семь томов моего исследования! Впрочем, для признания моей точки зрения понадобится не менее ста лет жизни человеческого общества… Резкие

 

- 206 -

крены в науке требуют большого времени — иногда не десятилетий, а — столетий. Тоже должно будет произойти и с идеями Циолковского... Ваши идеи также поймут не скоро, и вы будете биты многократно! Теперь, к счастью, не сжигают и не столбуют, но есть еще много, много «но»,— он горько улыбнулся.

В этих словах Николая Александровича было много правды.

— Вы хотите новые идеи превратить в таблицу умножения... Это вам удастся не ранее, чем вырастут будущие поколения, когда от ваших теперешних критиков не останется не только детей, но и внуков. Злые критики, навязывающие свою точку зрения обществу, должны будут его покинуть. Для такого преображения общественной точки зрения нужен почти целый век!

Мы перешли к обсуждению работ Константина Эдуардовича. Оказалось, что его работы уже давно интересуют Николая Александровича, однако он с безнадежностью и грустью смотрит на отдаленные космические тела, считая их фантомами. Он, как это всем известно, сам был астрономом и занимался, как он говорил, экспериментальной астрофизикой.

Н. А. Морозов находил работы Циолковского исключительно интересными. Он считал, что они буквально открывают двери в новый мир. Допуская даже то, что будущий человек никогда не достигнет других галактик или даже дальних звезд нашей галактики, все равно полеты на другие планеты Солнечной системы будут осуществлены в недалеком будущем, и в этом заключается основная заслуга К. Э. Циолковского. Многие думают,— говорил Морозов,— что завоевание или овладение планетами Солнечной системы — дело далекого будущего. Это — неверно. Скоро будет добыто такое горючее, что ракеты с пассажирами можно будет направлять к Луне, Венере и Марсу и, естественно, возвращать обратно па Землю. К концу этого столетия такие путешествия будут считаться заурядными. С легкой руки Циолковского русские звездоплаватели будут, очевидно, первыми путешественниками в межпланетное пространство. Что их ждет на соседних планетах? Ничего живого, но зато богатства металлов и минералов. На этой почве будут разгораться споры между народами, однако к тем временам кровопролитие должно быть исключено. Для решения таких споров люди будут собираться где-нибудь в тени олив и акаций, в Греции или Италии, где раньше

 

- 207 -

звучали речи Платона или Сенеки, Эпикура или Цицерона.

— Благодаря Циолковскому мы, русские, стоим на грани достижения планет и их освоения,— продолжал Николай Александрович,— но мы хотим свершить это вкупе со всеми прочими странами мира, а не отдельно от них и только в целях прогресса всего человечества. Мы не представляем себе войны из-за Луны, Венеры или Марса. Человечество — едино, и эти планеты должны быть присоединены ко всей Земле, ко всем людям, ко всему человечеству.

Ксения Алексеевна пригласила нас в столовую, и разговор о Циолковском сменился другим — о картинах А. А. Рылова, украшавших стены уютной столовой квартиры Н. А. Морозова. Николай Александрович и Ксения Алексеевна восхищались полотнами Рылова и любили их творца.

В последующие пятнадцать лет (1926—1941), бывая в Ленинграде, я всегда посещал Николая Александровича и Ксению Алексеевну и всегда испытывал от собеседования с ними чувство глубокого удовольствия и уважения к ним. Они постоянно приглашали меня на летние месяцы в Барки, но, вечно занятый, вечно спешащий, торопящийся в своих опытах, я так и не побывал там. Со многими выдающимися людьми я познакомился в гостиной Морозовых.

Николай Александрович Морозов был без всяких ограничений предан небу — вся его кипучая научная деятельность была связана с небом: он был астроном, астрофизик, специалист по небесной механике, великий вычислитель солнечных и лунных затмений и времени появления комет.

Истекшее с тех пор время не изгладило и не изменило моих добрых чувств. И теперь, вспоминая о наших встречах, я проникаюсь как бы весенним теплом и светом большого неувядающего человеческого благорасположения, исходившего от четы Морозовых, и чувством истинной дружбы и благоговейной к ним памяти в самом высоком значении этого слова.

 

1959-1961 гг.