ВПЕРВЫЕ СЛЫШУ О ПАРУЙРЕ
Пятого марта 1975 года из московской тюрьмы «Красная Пресня» меня этапировали в Мордовию, по направлению к Потьме, тогдашней столице политических лагерей СССР.
Обычно камеры «Столыпина», вагона для перевозки заключенных, набиты до отказа: в шестиместном- купе сидят десять, двенадцать, а то и пятнадцать бытовиков. Но политиков положено отделять от серой массы — не из гуманизма, естественно, а чтоб не заразили питательную среду революционной бациллой. Поэтому на этапах политики часто едут с относительными удобствами. Мы, например, ехали вдвоем в камере на троих (в «тройнике») в конце вагона. Мы — это я и мутноглазый, черноволосый, с лицом прохиндея, двадцатилетний гражданин, турейкоподданный из города Измира по имени Эмин.
По-русски бывший измирец знал всего две фразы: «Сколько стоит красивый русский дэвушка?» и «Где тут можно устроиться кельнером?» и еще словечко «х...о», которое употреблял в каждой более или менее неожиданной ситуации. Ситуаций хватало. Могу представить, каково ему пришлось на предыдущем отрезке этапа — от Еревана до Москвы, — если он совсем не понимал команд конвоя'
Нашу камеру постоянно охранял персональный пост. Наутро со мной заговорил караульный, лейтенант: «Как это вы, интеллигентный человек, попали в такой вагон?» Бояться мне уже было нечего, все равно не посадят, поэтому я высказался о судьбе литераторов в России совершенно откровенно. Лейтенант позвал старшего лейтенанта: «Он у нас с университетом, сумеет ответить как надо». Старлей подискутировал со мной опять же о русских писателях и наконец сказал: «У меня не хватает эрудиции спорить с вами», — именно такие высокие словеса употребил, шельмец, потому запомнилось. И, как в сказке про репку, позвал на выручку капитана, начальника состава. А капитан оказался армянином.
...Впервые наблюдал я в этапном вагоне неизвестное мне раньше жизненное явление: солидарность кавказцев на чужбине... Много раз потом и в зоне, и в ссылке я наблюдал этот феномен.
Капитан равнодушно глядел на меня: интересовал его Эмин. Поговорил с ним по-армянски, потом распорядился:
— С этими людьми не спорьте! И объяснил офицерам приказ:
— В этом купе умные люди сидят. С ними вам не нужно спорить.
— Только ум у них не в ту сторону направлен, - проворчал старший лейтенант, тот, что был «с университетом».
— Вон тот —. кивнул капитан на Эмина. — Двадцать лет, а языки знает: английский, немецкий. У нас в Ереване недавно был суд. Такого же молодого судили. Я был в зале. Он уже отсидел четыре года за... — тут капитан понизил голос, словно выдавал секрет высшей степени: — ...за независимость.
«За независимость» чего именно — так и не сказал.
— ...Как выступил! Как бил прокурора! Историей! Философией! Конституцией! Сделал из него мелкорубленный кебаб! С людьми, вроде них, не спорьте.
Нас оставили в покое до конца этапа, до Потьминской пересылки. Так 5 марта 1975 года я впервые услышал про моего будущего друга Паруйра Айрикяна, еще не зная его имени.
