ЭПИЛОГ

Через несколько месяцев, уже на ссылке, я узнал, что тогда перестарался возле айрикяновской больничной «подслушки», ругая армянских гебистов за тупость (ругал, впрочем, искренне). Пришло письмо от моего соседа из Целиноградской области Казахстана, ссыльного Размика Маркосяна. Он описывал свой этапный путь:

«... В этой тюрьме спустили меня на три этажа вниз под землю (минус третий этаж)... Открыли камеру, я ужаснулся. Просил, чтобы позвали кого-то из начальства, чтобы выяснить. Они скрутили мне руки и бросили туда.

Камера два на два метра, без форточки, вонь. На стене дыра, и такое ощущение, что там совершаются расстрелы. Все стены, дверь, койка — короче, все, везде и всюду обмазано говном. У меня сразу поднялась температура и появился пот. Сердце рыдало тихо, как вода. Миша, брат мой, признаю, что стал плакать — наверное, от злости и оттого, что бессильный и беззащитный. Там же началась рвота, и там же потерял сознание...».

(Прерву цитирование письма Размика необходимым для не тюремного читателя пояснением, куда же попал Маркосян. Особо опасных государственных преступников полагается на этапах держать отдельно от уголовников, чтобы не заражали революционной бациллой. Но пересыльные тюрьмы чудовищно переполнены, и отдельных камер для политических заключенных не хватает. Камер дефицит, как всего остального. Поэтому случается, что в переполненной тюрьме политика помещают на время этапа в единственное свободное помещение в тюрьме —. в камеру смертников. Видимо, в такое помещение и попал Размик).

— «...Ты пишешь про надпись Паруйра. Его .в этот раз увезли не в Ереван, а в Москву. Предлагали освобождение в обмен на согласие выехать за границу, что, как ты знаешь, его не устраивает».

Значит, в Москву, к мастерам душеспасительных бесед! Видимо, перебрали мы с критикой армянского управления. А может, Айри-кяна захотели видеть те следователи, которые вели Степана и его друзей к смертной казни? Позицию Паруйра насчет эмиграции я действительно знал:

— Вы, евреи, должны ехать в Израиль, там ваша родина. А моя родина здесь, и я должен, оставаться там, где Эчмиадзин и Армения.

 

Я... Я не согласен с ним. Бывают в жизни такие обстоятельства, когда человек имеет право покинуть любимую родину. По-моему, такие обстоятельства есть у Паруйра Айрикяна. Но кто я такой, чтобы советовать ему и судить его. Дай Бог ему здоровья, жизни на воле и — спаси его!

Несколько слов о судьбе тех, кто упомянут в этой книге. После конца ссылки я был выдворен из СССР. Живу в Израиле, работаю в Иерусалимском университете.

После конца срока выдворен из СССР Сергей Солдатов. Он живет в Мюнхене (ФРГ).

О судьбе Чорновола я уже писал; Василь Стус, окончив восьмилетний срок, вернулся к семье в Киев, вступил в Украинскую группу содействия выполнению Хельсинкских соглашений и получил за это «по второму заходу» еще пятнадцать лет. Сидит в лагере особого режима, «на спецу». Пошел четырнадцатый год из его общего двадцатитрехлетнего срока^*.

Размик Зограбян окончил срок. Зорян Попадюк получил в ссылке новый срок — пятнадцать лет, итого в сумме у него двадцать шесть лет непрерывных лагерей и ссылок. Размик Маркосян за месяц до конца срока был арестован вторично — якобы за «покушение на побег» (он выехал из аула, в котором жил в ссылке, в областной центр к врачу с разрешения милиции. На суде милиционер сказал, что он «ничего не знает»). Он был осужден еще на три года. О дальнейшей его судьбе я ничего не знаю.

Однажды в газете я встретил фамилию Пе Пе Ломакина: он выступал главным «свидетелем обвинения» на процессе московского диссидента инженера-электронщика А.О.Смирнова.

Последнее известие, дошедшее об Азате Аршакяне: вместе с Ашотом Навасардяном они были арестованы в 1981 году за распространение листовок НОП с протестом против нового ареста Паруйра в лагере.

О новом аресте Паруйра в зоне и осуждении его на дополнительные три года я уже писал.

Лена СироТенко обратилась ко всем людям мира и к лагерным друзьям Айрикяна, ко мне и к Эдуарду Кузнецову, ныне заведующему отделом новостей радио «Свобода», с просьбой помочь Паруйру.

Все, что я могу сделать, — написать о друге. Поэтому я написал то, что вы прочитали.