Об авторе¹

Листая книги памяти

К сожалению, со временем мы упрощаем свою историю и, как правило, даем ей однозначную оценку: прошлое было хорошее или плохое, – что совсем неверно. Жизнь каждого поколения слишком сложна и обусловлена кучей взаимозависимостей, детали которых уже потеряны. И, главное, потерян безвозвратно дух времени. Конечно, он сколько-то сохраняется в мемуарной литературе, но это слишком частное. Суждения отдельного человека, его окружение, со своими интересами, пристрастиями, мало кого волнуют. Мой внук не может испытывать того, что я, теперь пожилой человек, испытывал в его нынешние лета. Как и я – воспоминания моих родителей, если они остались в памяти, их подросткового времени периода Первой мировой войны и революции 1917 года. Что было в 1930-е годы в нашей стране, когда я был подростком, мой внук может узнать из книг, моих рассказов, но это для него всегда будет только внешней стороной событий: пережить мое время он не сможет. А следовательно, это только часть правды. Уходящее поколение свою тайну времени уносит с собой, в лучшем случае, оставляя потомкам мертвый слепок в виде воспоминаний или дел. Можно положить цветы на могилы на Пискаревском кладбище, восхищаться фресками Рублева, тем более реставрированными, но пережить их время, увы, нельзя.
Недавно мы с женой получили две первые книги из планируемых к выпуску, изданные постоянной межведомственной Комиссией правительства Москвы при участии Московского антифашистского Центра, «Бутовский полигон. 1937-1938 гг.» (М. 1998 г.). Книги памяти жертв политических репрессий жителей Москвы и Московской области. Мы просмотрели их. Впечатление жуткое: около 6000 имен расстрелянных и захороненных в одной общей могиле. В ней будто сгружены воедино знакомые улицы Москвы, названия заводов, подмосковных деревень, крестьян, дворян, священнослужителей, грабарей, переводчиков. Образование низшее, низшее, низшее, кое-где мелькнет среднее и уж совсем мало – высшее. Разные расы, государства. А возраст почти один самый расцвет – 40 лет! И среди этого нагромождения три знакомых имени, близко связанных с нашим прошлым, с деталями нашего забываемого детства.
К сожалению, для наших внуков это выплеснувшееся из полузабытья нашего с женой прошлого будет всего-навсего одной из многих картин, которая лишится духа своего времени. В нашей памяти это время одухотворено, в их – нет.
В 1937 г. мне было 12 лет, моей будущей супруге – 9. Жили в Москве, в противоположных её концах. Но мы были очевидцами того, что происходило в ту пору в Москве и стране. Мы были дети и воспринимали, как все дети, внешнюю картину современности. На наших глазах строилось знаменитое Московское метро с красавицами станциями, возводились первые высотные живописные здания, как бы окружая центр Москвы – Кремль и недалеко от него, на месте храма Христа Спасителя, фантастический Дворец Съездов. Воробьевы горы превращались в стройплощадку комплекса МГУ, а ведь это место было излюбленным местом отдыха москвичей: сюда приезжали с семьями и самоварами, здесь купались, загорали и отдыхали в тени деревьев. Сюда выходил Нескучный сад Парка культуры им. Горького, со своим Зелёным театром. Создавались павильоны ВДНХ. Передвигались многоэтажные каменные дома. Обустраивались мрамором парки, бульвары, скверы, центральные улицы. В Замоскворечье, где я жил, где были Шуховская башня, монастыри Донской и Даниловский, сносились старые однодворки и деревянные двухэтажки бывших меблированных комнат, и на их месте появлялись кварталы многоэтажных каменных домов с магазинами, прачечными, школами. В ту пору в небе Москвы пролетали дирижабли, самый крупный самолёт в мире «Максим Горький». Тогда вся Москва чествовала первых Героев Советского Союза – летчиков, челюскинцев, папанинцев. Экипажи Чкалова и Громова через Северный полюс перелетели в Америку, женский экипаж Гризодубовой совершил впервые беспосадочный полет на Дальний восток. Рекорды высоты ставили стратостаты. Появились первые троллейбусы. Заговорил «Великий немой». И многое, многое другое. И в этих делах принимали участие наши родные: отец моей супруги, Альдо Горелли (Торре), озвучивал первые советские кинофильмы и водил свою дочь на съемочную площадку кинофильма «Цирк», а рядом с ее домом жила овчарка, которая снималась в кинофильме «Джульбарс»; ее дядя, Густаво Комоло, итальянский коммунист, антифашист-подпольщик, герой Сопротивления, а тогда слушатель Московской Ленинской интернациональной партшколы, в свободное время работал в тоннелях строящегося метро; моя мама была депутатом Моссовета и заведующей почтовым отделением при только что построенной гостиницей «Москва», где поселялись гости-иностранцы, затем будет начальником отделения при комплексе построенных правительственных зданий около кинотеатра «Ударник», в которых жили знаменитые люди того времени, мама общалась с ними, знала их. Многие из них будут репрессированы. О них сейчас свидетельствуют памятные мемориальные доски на фасадах этих зданий.
В ту пору прогремели на весь мир и успехи советских деятелей культуры: Шостакович, Оборин, Ойстрах, Гилельс, Кнушевицкий и многие другие. Достаточно сказать, что на международном конкурсе скрипачей имени Изаи в Брюсселе (1937 г.) из 6 первых премий 5 завоевали советские скрипачи. Такие же успехи у пианистов, виолончелистов. Родители нас водили на балеты и оперы в Большой театр, его Филиал, театр Станиславского, где в антракте, я подходил к оркестровой яме, чтобы увидеть своего учителя по музыкальной школе – скрипача, игравшего в оркестре театра. Рядом с моим домом, около Шуховской башни, строилась телебашня, Москва стала смотреть телевидение. Однажды нас пригласили в телецентр: в детской телепередаче выступил наш маленький оркестр учеников-скрипачей с хором девочек-пианисток музшколы. Исполняли хор половчанок из оперы Бородина «Князь Игорь». Потом нам показали студии и первые напольные телевизоры с зеркалами-отражателями… В общем, мы были дети своего времени.
Но это была одна сторона жизни. Ее созидание и героизм сопровождались шумными политическими процессами над «врагами народа». Началось с убийства в 1934 году С.М. Кирова. До этого случился пожар на «Дирижаблестрое», почти уничтоживший комплекс, а после – гибель самолета-гиганта «Максим Горький». Пошел разговор о диверсии, терроризме, шпионаже. И было отчего: фашизация Европы, Япония захватывает Манчжурию, напряжение на границе, Антикоминтерновский пакт и т.п. В стране пошли одни за одним разоблачения иностранных агентов, саботажников, заговорщиков: «Ленинградское дело», «Троцкистско-зиновьевский блок», «Параллельный антисоветский троцкистский центр», «Дело Рютина», «Рабочая оппозиция», «Заговор военных», «Правотроцкистский блок». И всё знакомые, знакомые имена. В 1936 году нарком внутренних дел Ягода заменяется Ежовым, секретарем ЦК.
После каждого процесса мы, прилежные ученики, в учебниках разрисовывали или вырывали портреты политических, государственных или военных деятелей – разоблаченных «врагов народа». Эти шумные открытые процессы мало нас затрагивали: речь шла о «верхах». И практически население не представляло себе масштабы начатых репрессий. Об аресте простых людей узнавали утром, Они как бы вырывались из среды, уехав куда-то. Об этом говорили шепотом и недолго: в многоквартирных домах мало кто кого знал. В таком доме уживались семьи, из которых увозили, и те, кто увозил. За стеной нашей комнаты проживала семья майора НКВД, с задиристым сыном которого мне приходилось иногда драться. Его семья ничем не выделялась среди других, занимала одну комнату в коммунальной квартире. Рядом с его комнатой жила женщина с двумя детьми, муж ее был репрессирован. В день ареста Берии, когда я уже был студентом и женат на дочери «врага народа», а соседи передавали, что обо мне и жене выспрашивали какие-то люди, утром я увидел дядю Колю и сказал ему о случившимся. Его только что привезли на черном «ЗИМе». Он ничего не знал: «А ведь я у него был пару дней назад с докладом!». Майор не был арестован. Потом он, больной, сидя во дворе на лавочке, подзывал меня к себе и, раскаиваясь, рассказывал о своих ночных наездах.
В присланных нам книгах особенно меня поразило число осужденных «тройкой» и расстрелянных иностранцев, родившихся не в СССР. В 1-м томе упомянуты имена 3070 человек, в основном, жителей Москвы. Около 30 человек с соседних с нашей улиц, некоторые работали на заводе, где я работал в первый год войны, до ухода на фронт. Иностранцев, в том числе и принявших советское гражданство политэмигрантов, 1516 человек! Из них 522 – члены ВКП(б) и 61 человек из других компартий! То есть каждый третий член партии! ВКП(б) уничтожала сама себя! Причем больше всего – латышей (около 500 человек, из них половина – коммунистов!), поляков (360 человек, треть – коммунисты), немцы (около 200), венгров (60 челоаек, больше половины – коммунисты), 12 итальянцев-коммунистов! Латыши – это те самые латышские стрелки, коммунисты, кто утверждал советскую власть в Москве?! Это уже не имело ничего общего с идеями коммунизма.
В списке имен три имени близки нашей семье. После нас они вообще бы исчезли из памяти нашей семьи. Эти имена связаны с нашими частными воспоминаниями нашего ушедшего времени детства. Попробую рассказать, кто они и что с ними связано.

1. Бабушка и деревня Федоровская.
Кроме бабушки по матери, я не помню своих прародителей, да и мало что о них слышал. В семье не было принято вспоминать прошлое. Бабушку Татьяну я помню совсем немного, хотя первые годы после рождения, как говорила мама, я был всегда при ней. Тайно от моей партийной мамы она меня и крестила, и имя подобрала по святцам, в деревенской церкви. От бабушки остались всего три воспоминания: встреча ее в Москве и две фотографии, уже потерянные. Когда мама сказала, что приехала из деревни бабушка, я, бросив игрушки, побежал вниз по лестнице с третьего этажа. Она стояла на лестничной клетке у окна, не в силах подняться. Была в темном пальто, хотя было лето. Увидав меня, улыбнулась и сразу полезла в карман за конфетами. Через несколько дней меня увезли в деревню. Когда к осени я вернулся в Москву, ее уже не было. Мама мне показала фотографию ее похорон: в памяти перед глазами стоят молодая мама, отец, мой дядя, его красавица жена, похожая на цыганку, и незнакомые люди. Виден профиль бабушки. Говорят, я похож на нее. Потом на кладбище Даниловском мне показали ее могилу. Через несколько лет из г. Дмитрова, куда из деревни Федоровской переехала сестра мамы, мы получили фотографию с попорченного негатива. Бабушке лет 45, у нее округлое лицо с правильными чертами, взбитые волнистые светлые волосы под кружок. Она в приталенной цветной кофточке с рюшами и темной юбке. Рядом – старшая ее дочь, моя тетя, строгое натянутое лицо. Стоит застыв. Длинное гладкое платье с небольшими оборками на груде и рукавах. А впереди присела, руки на коленях, моя мама, совсем молодая, в светлой кофточке.
В ту пору мало кто интересовался своим прошлым, если не было ничего героического. Даже порой скрывали его. Мои родители тоже этому следовали. Так я не знаю отчества и девичью фамилию своей бабушки. Не помнят и мои двоюродные сестры.
Кто и что мы были, откуда наши прародители? Что-то открываться стало только в последнее годы жизни моей мамы. Она умерла в 1978 году. Как-то мальчишкой я наткнулся в комоде среди белья родителей на небольшой револьвер из блестящей стали, исправный, но без щечек на рукоятке. Дарственный? Решил похвастаться в полутемном подъезде дома перед ребятами двора. На беду случайно в подъезд зашел милиционер, увидел револьвер. Мы бросились врассыпную. Револьвер остался у него. Я испугался, что будет расследование. Но все обошлось, родители ничего не говорили. Уже став взрослым, я рассказал об этом случае маме. Отца не было, умер. Она сказала, что револьвер с Гражданской войны, отец был в плену у Деникина и шил ему сапоги. И добавила с ухмылочкой: «Подарок Деникина».
Если я не был в пионерском лагере, то каждое лето проводил у тети в д. Федоровское, в десяти километрах от г. Дмитрова. Деревня была окружена лесами, в которых стояли заброшенными круглые печи стеклодувов. В золе печей мы, ребята, находили разных форм стеклянные разноцветные бусы, пуговицы, маленькие бутылочки. Видимо, этим промышляли жители деревни. В лесах «пошаливали», и отец приходил в деревню с железной тростью. Никакого транспорта тогда не было. Жители деревни чаще ходили в село Костино в пяти километрах от деревни. Там был сельсовет, больница, церковь, магазины, средняя школа. Там, в деревне, я научился многим сельским делам: драть лыко, мочить, плести кнут, пробовал и лапти, делать верши, капканы для кротов, выделывать шкурки, отбивать косы, делать грабли и многое другое. Гонял лошадей в ночное. В речке с братом ловил угрей. Речка была небольшая, но текла бочагами. После сильного дождя в бочагах образовывалось водовороты, в одном из которых я чуть не утонул. Как все мальчишки, по вечерам ходил на «пятачок» к школьному дому, где играла гармонь и плясали парни с девчатами. Подглядывали за парами. А ночью лазали в чужие сады за яблоками.
Я тогда не знал, что этот большой школьный дом у пруда, с громадным садом, был домом моего родственника, деревенского богача Сергея Зайцева, и что моя бабушка Таня в нем жила до замужества. Узнал я об этом всего несколько лет тому назад, когда заинтересовался своей родословной и написал в Дмитров сестрам. С детства у меня «на слуху» оставалась фамилия Зайцевых. Она звучала в разговоре мамы с тетей. Как-то я видел в деревне у тети молодого человека, москвича по имени Федор. Но меня тогда это мало интересовало, кто он и что он. Сестры в ответном письме, вспоминая, мне прояснили. И я узнал, почему моя мама не очень привечала в Москве своих деревенских родственников и не очень рассказывала о прошлом.
Зайцевы были единственными богачами в д. Федоровское до образования колхоза. Дом их стоял за околицей, окруженный постройками. Они держали несколько лошадей, за которыми смотрел будущий муж моей тети, бывший красноармеец. Зайцевы были большой семьей до раскулачивания: жена главы семьи – Пелагея, двое женатых сыновей Федор и Алексей и их сестра Антонида. Когда в 1930-м году их раскулачивали, вместе с несколькими возами добра их куда-то отправили. Позднее выяснилось, что тетка Пелагея с дочерью Антонидой оказалась в Москве, младший сын с семьей в г. Дмитрове. А что стало с самим Зайцевым и его старшим сыном, сестры не знают. Кому приходилась моя бабушка Татьяна родственницей, – самому Зайцеву или его жене Пелагее, – сестры не знают. Помнят только, что их мать называла Пелагею тетей, а сам Зайцев был им крестным. Моя тетя с дочерьми, когда наведывалась в Москву, то всегда останавливалась у Пелагеи. Близкие у них связи были и с семьей Алексея Зайцева, живших в г. Дмитрове. Моя сестра даже нянчила их детей. Видимо, Зайцевы были из тех, кто в начале века, по Столыпинской реформе, вышли из общины и стали вести свое хозяйство на отрубной земле.
И вот в 1-м томе мартиролога «Бутовский полигон» я читаю:
«Зайцев Федор Сергеевич, 1907 г. р., родился в дер. Федоровское Дмитровского района Московской обл., русский, из крестьян, б/п, образование низшее, грузчик «Союзплодоовоща». Проживал: Москва… арестован 10 августа 1937 года… расстрелян 3 сентября 1937 г.»
О находке на днях я написал письмо сестрам в Дмитров.
Я почему-то уверен, что это тот молодой дядя Федя, что приезжал в Федоровское к моей тете, других Зайцевых в деревне не было. Что это тот человек, который, когда я был совсем маленьким, лазал, играя, за мной под кровать. Его тоже звали дядя Федор. Это тот человек, с которым мы ездили на отдых всей семьей в Звенигород, и там, на мелководье, под камнями, ловили раков в Москве-реке. И когда я однажды спросил маму, почему его давно не видно, мне дали понять, что о нем вспоминать не стоит…
А в дер. Федоровской, после отъезда Зайцевых, председателем колхоза стал Сергей Михайлов, муж моей тети. Через несколько лет его поставили председателем сельсовета, и его зять, муж родной сестры, бывший до этого предсельсовета, трижды пытался убить его, устраивая в лесу засады. Причина – сбор налогов. В колхозе тогда появился первый трактор, который катал ребятишек, конная молотилка, жнейки, пасека. Я видел, как выдавали зерно на трудодни и как его в мешках на телегах развозили по домам. Разливали по бачкам мед, а нам, ребятам, отрезали по куску сотового. В эту пору в доме тети был праздник: появлялся пшеничный хлеб, большие ватрушки с соленым творогом и кусочки колотого сахара, который привозили мои родители и который раздавали по счету каждому, мне на один больше. Нас было у тетки четверо. В будни перед уходом на работу она давала каждому по ломтю ржаного хлеба, поливала его маслом из лампады, наверное льняным, и посыпала солью. Мы всегда завидовали, прячась на печку за занавеской, как кормила она пастухов, когда очередь доходила до нашего дома. Хорошо, что это было не так часто.

2. «Дирижаблестрой» и политэмигранты.
В книге «Тольятти в Москве» (1991 г.) Джанни Корби пишет: «Много десятков итальянских коммунистов, считая несколькими неделями после смерти Кирова 1 декабря 1934 года до конца 1938 года подверглись преследованиям и погибли».
В 1932 голу легендарный итальянец генерал Умберто Нобиле получил приглашение от Советского правительства развернуть строительство дирижаблей в СССР. Уже несколько лет он был без дел. Как писали, Муссолини его держал «в карантине» после неудачи полета под командой Нобиле в 1928 г. итальянской экспедиции на дирижабле «Италия» к Северному полюсу. Два года до этого его полет на дирижабле «Норвегия» в составе экспедиции Р. Амундсена принес ему известность. Генерал принял приглашение Советского правительства. Ему были даны широкие полномочия по набору рабочих и технического персонала, привлечению к работе знакомых ему иностранных инженеров. Его не ограничивали в средствах. Приехавшие с ним в Москву специалисты были очень радушно встречены и размещены в лучших номерах Гранд-отеля. Штаб строительства помещался на Кузнецком Мосту, оборудованный всем необходимым для работы и представленный секретарями и переводчиками. Технический центр мог пользоваться советскими авиаразработками и необходимыми лабораториями.
Центром строительства дирижаблей Нобиле выбрал станцию Долгопрудную недалеко от Москвы. За два года там были построены ангары, аэролаборатории, взлетные площадки, жилье для специалистов и рабочих. В «Дирижаблестрое» было занято около двухсот научно-технических работников в непосредственном подчинении генерала Нобиле. И за два года были испытаны первые дирижабли.
Незадолго до убийства С.М. Кирова в августе 1934 года во время грозы от удара молнии загорелся ангар. Две шаровые молнии взорвали на взлетной площадке дирижабль, подготовленный к запуску. Поднялся, как вспоминает очевидец, «громадный огненный язык газа…» Началось расследование. После случая с Кировым один за другим стали исчезать близкие сотрудники Нобиле, разработчики, инженеры. Потом стали арестовывать итальянцев, которые работали на «Дирижаблестрое», политэмигрантов. Некоторые из них были связаны семейной дружбой с родителями моей жены – Альдо и Матильдой Торре-Горелли.
Надо отметить, что приход фашистов к власти в 1922 г. в Италии и введение с 1923 г. чрезвычайных законов, а потом и запрет деятельности итальянской Компартии, во главе с Грамши, Тольятти, Бордигой, и Итальянского союза коммунистической молодежи (ИКСМ), руководителями которого были Луиджи Лонго, Альдо Горелли (региональный секретарь от Ломбардии в ЦК) и пр., привели к многочисленным арестам. Партия вынуждена была уйти «в подполье», как и ИКСМ, а многие ее члены – эмигрировать в соседние государства, в основном во Францию. Но и там их доставала фашистская охранка. Поэтому последней инстанцией эмиграции был СССР, где находился Исполком Коминтерна и где эмигранты могли жить легально и свободно общаться друг с другом. Некоторые оставляли свои партийные имена.
Как и во всех компартиях того времени, в ИКЦ были противоречия в теории и методах работы: были сторонники линии Грамши и Тольятти, среди них Луиджи Лонго и Альдо Горелли (Торре), был и сторонники Бордиги, проводившего, считалось, троцкистскую линию в партии, впоследствии исключенного из партии. По приезде в СССР, как правило, иностранные коммунисты вступали в ВКП(б), если оставались в стране, и, как следствие, всё, что происходило в жизни ВКП(б), касалось и их. В большинстве своем это были молодые люди из рабочих семей, не успевшие получить ни достаточного образования, ни профессии. Их сорвала с места Первая мировая война и рабочее движение, последовавшее за нею.
В книгах «Бутовский полигон» упомянуты два близко знакомых имени, связанных с событиями на «Дирижаблестрое». Это Джино Комелли и Марио Менотти, 1908 и 1909 гг. рождения. Оба из ИКСМ, затем ИКП, в СССР члены ВКП(б). Работали слесарями. Они близко общались с семьей Альдо Горелли, были арестованы, расстреляны и захоронены в Бутово в промежутке в полгода с Альдо. Вместе с Комелли и Менотти на «Дирижаблестрое» работал сменным инженером член Исполкома Коминтерна от ЦК ИКЦ Лино Мансервиджи, сестра которого была близкой подругой жены Альдо Горелли – Матильда Комоло. Его имени нет, как и Горелли, в первых двух книгах. Но вот совпадение! Оба арестованы в ноябре 1937 года с разницей в неделю, а расстреляны и захоронены в Бутово в один день – 14 марта 1938 г. Оба обвинены в троцкизме и шпионаже в пользу фашистской Италии, на очной ставке их «изобличал» один и тот же человек, работавший в СССР геологом, политэмигрант, арестованный до них как троцкист, – Черковетти, как пишет Корби в своей книге, неизвестно куда исчезнувший после осуждения Мансервиджи и Горелли. О каком шпионаже и троцкизме могла идти речь?
Лино Мансервиджи. Ему было 40 лет, когда его не стало. С 15 лет (1912–1919 гг.) – член Союза социалистической молодежи: в 1919–1921 гг. – член Соцпартии Италии; в 1921–1923 гг. – член ИКП. В составе итальянской делегации, вместе с другим коммунистом – Чиваллери Эрнани, был на 3-м Конгрессе Коминтерна в Москве. Оба остались работать в СССР: он – до ареста у генерала Нобиле; Эрнани – сначала на «АМО», а потом, тоже до ареста, во Владимире главным инженером на заводе «Автоприбор». Чиваллери был так же, как Мансервиджи и Горелли, арестован в ноябре и расстрелян в Бутово на следующий год. Оба стали членами ВКП(б) с 1923 года. Во Владимире живет сын Чиваллери Эрий Эрнаниевич.
Иногда невероятны переплетения революционной истории антифашизма. У нас есть книги героической и печальной, трагической истории Компартии Италии с дарственными надписями Генеральных секретарей ИКП Луиджи Лонго и Алессандро Натта, жены Пальмиро Тольятти Риты Монтаньяна. Они подарены в память об Альдо Горелли (Торре) – моем тесте. Ему было неполных 39 лет, когда его расстреляли. За что? Вот его биография в книге Р. Каккавале «Надежда Сталина. Трагедия антифашизма в СССР» (Рим, 1989 г.).
Приведу с некоторыми дополнениями, что слышал от матери моей жены и читал в других публикациях. Его годы вхождения в революцию.
Альдо Горелли родился в Милане в 1899 г. Учился в духовной школе и семинарии иезуитов: родители хотели, чтобы он стал священником. Семинарию не окончил, перешел в техническое училище в войне. Участвовал солдатом-берсальером. После войны чертежник на заводе «Фиат» в г. Турине. В 1919–1921 гг. в Соцпартии Италии. (Напомню: Муссолини в 1915 г. исключен из соцпартии и в 1919 г. создает фашистскую партию.) С 1921 г. член ЦК, один из секретарей ИКСМ, в этом же году был представителем от молодежи в составе итальянской делегации коммунистов, где были Лино Мансервиджи и Эрнани Чиваллери, на 3-м Конгрессе Коминтерна в Москве. В 1922 г. был на 4-м Конгрессе Коминтерна, где «голосовал с Грамши против Бордиги, а при закрытии Конгресса подписал «Манифест», призывавший к борьбе против фашизма, который раскрутит машину репрессий против подписавших его» (Р.К.) В том же году были подтвержден представителем коммунистической молодежи Ломбардии членом ЦК СКМИ. «Вернувшись в Италию, продолжил политическую деятельность в Милане». В мае 1923 г., после проведенных фашистами многочисленных арестов, Пальмиро Тольятти сообщал в ИК Коминтерна, что «из руководителей ЦК Союза молодежи на свободе один человек – это товарищ А. Горелли» (Р.К.). Разыскиваемый полицией, Альдо перешел на нелегальное положение, взял второе имя своего брата, очень похожего на него, но далекого от политики и не подозреваемого полицией. Помог Терезе Ноче, жене Луиджи Лонго, и ее друзьям избежать ареста и выпустить новую периодическую молодежную газету «Голос молодежи» вместо запрещенной «Авангвардия». Под именем Альфио Горелли был представителем ИКСМ в третий раз в Москве в 1925 г. на 5-м Конгрессе Коминтерна. Один из будущих руководителей ИКП Пьетро Секкья, будущий крестный отец дочери Альдо, вспоминал, что «благодаря Горелли он имел возможность познакомиться с Маяковским и Мейерхольдом в доме последнего и иметь случай также помогать в театральных постановках». (Р.К.). В 1926 г. Альдо был вынужден эмигрировать горными тропами через Альпы во Францию с женой из Турина Матильдой Комолло, молодой служащей ж/д компании, коммунисткой. В мае 1923 г. в разгар фашистских репрессий она вместе с братом своей подруги Камиллы Равера ночью водрузила красное знамя на самой высокой точке г. Турина колокольне башни «Моле Антонеллиана». Во Франции дом Торре (Горелли) в предместье Парижа Шартровилле был центральной явочной квартирой руководителей ИКП. Одно время жили в Бельгии, где родилась их дочь Мила. Провал явочной квартиры в Шартровилле вынудил их эмигрировать в СССР: во Франции был объявлен их розыск, в газетах появилась фотография Матильды. Альдо был арестован в Бельгии. Матильде Комолло-Торре-Нигре с двухлетней дочерью удалось пересечь границу с Германией. Это было в декабре 1930 года.
И вот по иронии судьбы в камере «Матросской тишины», где сидел в 1937 г. арестованный Горелли (Торре), оказался под недолгим арестом свояк П. Тольятти – Паоло Роботти. Он увидал надпись на стене. Роботти обвинял Горелли в слабости. Но так ли было на самом деле? Когда Мила Альдовна была в Италии, П. Роботти три раза приглашал ее встретиться с ним, и она три раза отказывалась. Почему?
Роботти был женат на сестре жены Тольятти Рите Монтаньяна, подруге Матильды Комолло, по подполью в Турине. Их подругами были Камилла Равера и Элодия Мансервиджи, сестра Лино Мансервиджи. В 1940 г. Элодия была арестована, в своем аресте она обвиняла Роботти. Этому не верили. Но… Мы читаем в одном из протоколов допроса-показания Паоло Роботти 1940 г., как свидетеля по делу уже расстрелянных Альдо Горелли и Лино Мансервиджи и подозреваемой Элодии Мансервиджи: «С 1933 по 1936 гг. вместе с Элодией жил ее брат Лино. И так как мы жили в том же самом доме, у меня была возможность удостовериться, что ее посещали известный троцкист-бордигист Сильва, а так же Сенси, Черкветти, Торре и его жена Комолло Матильда. Сенси и Черкветти, тоже троцкисты-бордигисты сейчас арестованы органами НКВД»(!). Вот почему дочь Горелли отказалась встречаться со свояком Тольятти. Сейчас никого из перечисленных выше людей нет в живых. Но мы с женой их видим на фотографиях, в многочисленных открытках, немногих сохранившихся письмах и подаренных вещичках. В ксерокопии из досье видим отпечатки пальцев Элодии, которые держали нашего годовалого сына, когда она заехала к нам в Вязники, возвращаясь из 13-летнего заключения в СССР на свою родину в Италию.
Мила Альдовна вспоминает ту трагическую ночь 17 ноября 1937 г. «Мы уже спали, когда раздался стук в дверь. Вошли двое в черных шинелях. Предъявили ордер на обыск и арест отца. Начали все перевертывать в комнате. Когда стали выбрасывать белье из плетеной корзины на шкафе, мама не удержалась, спросила: «Что вы ищите?» С иронией ответили: «Золото». Мама все спрашивала у папы: «Коза ай фатто, Альдо? Что ты сделал, Альдо?» – «Нон со! Ньенте! Не знаю! Ничего!» Потребовали прекратить разговоры. Отец оделся. Мать завернула в полотенце кусок мыла. Уходя, отец подошел ко мне, погладил по голове и сказал: «А ты лечи свое ухо!» Это были его последние слова. И исчез, навсегда…» Так он и остался молодым в памяти, на фотокарточках. А он любил шутить, и всегда напевал. Его любимыми были: песня Сольвейг из «Пер Гюнта» Грига, стретто Манрико из «Трубадура» Верди и прощальная ария Джонсона из оперы «Девушка с Запада» Пуччини. В последней были как бы фатальными для него слова: «А я сюда больше не вернусь!»
Что сказать в заключение? История не имеет обратного хода. Можно осуждать тех, кто проводил репрессии, – слишком много было жертв. Но нельзя, в пылу негодования, по примеру некоторых правдолюбцев, оправдывать репрессии против тех, кто следовал коммунистическим идеалам. Суть коммунизма этого не приемлет. Не они порождали обстоятельства, а обстоятельства порождали их. Они были проводниками нового, за что и поплатились своей жизнью. Они боролись против одной диктатуры, а натолкнулись на другую. Бутовский полигон примирил людей с разным взглядами на идеал общественной жизни и показал одно: в основе всякого государства должна лежать идея ГУМАНИЗМА.

г. Вязники,
26 апреля 1999 г.

* * *

Письма от Альдо Горелли своему брату Гвидо

25 декабря 1932 г.

Дорогой брат!
Я получил твое письмо от 30 ноября только на этих днях и сразу же пишу ответ.
Первое. Это неправда, что твои политические перипетии связаны с моими личными проблемами 1924-1925 годов. Я впервые слышу об этом. Но я полностью их исключаю, и без обиняков.
Второе. Там, где я нахожусь, я никогда, никогда не находился в «ужасном состоянии» и т.п. Это все выдумки, придуманные не добрыми людьми или просто глупыми. Здесь меня всегда принимали, обходились со мной в соответствии с теми задачами, которые я решал. Даже «сегодня» я пользуюсь привилегиями, которыми не все имеют возможность пользоваться.
Но вернемся к тебе. Конечно, твоя позиция в те годы (1924–1925) никогда не казалась мне очень ясной, но сейчас разговор не об этом. Вернемся к тому, что нас более всего интересует. Надо смотреть на вещи реально и действовать согласно этому. Думаю, что ты не одинок среди рабочих, которые попадут в это противоречивое положение. Следовательно, первое, что надо делать, – это сопротивляться, но не в одиночку, а вместе. Сопротивляться всеми силами, повторяю, не в одиночку, что было бы большой ошибкой. Встречаться с другими, договариваться. Объединяясь, заявлять, что мы не желаем никаких бесполезных удостоверений, не желаем увеличения дополнительных вычетов из заработной платы. Но нужно действовать сообща. Если, например, такого мнения придерживаются тысяча, девятьсот рабочих, они согласны не принимать навяывасмых им условий, даже под угрозой быть выброшенными с фабрики, но если таких будет большинство, необходимо именно так и поступать. Но если большинство согласится на противоположное и сожалеет о таком действии, необходимо идти вместе с ним, даже если проглотить эту колючку будет довольно трудно. Это все же будет менее трудным, чем бороться, но ничего не достигнуть. Сейчас для нас самое главное – не оторваться от масс.
Но став однажды фашистом, т.е. членом партии, которая хозяйничает на нашей Родине, надо использовать это положение, чтобы за свои права, чтобы заставить организацию уделить вам внимание. И если они ни займутся вашими проблемами, то их надо разрушить. Когда же будет понято, что позиции отдельных лиц были приняты насильно или по доброй воле, в противоположность организации, то не будет предаваться большое значение партбилету. Оценка будет идти по тому, что и какую деятельность он развивали, буду чай членах этой организации, постоянно защищая интересы рабочего класса.
В общем, подведем итоги: опираться на массы, как можно теснее входя с ней в соприкосновение для организации возможности сопротивления. Когда массы это воспримут, необходимо будет однажды с ними начать пересмотр требований этой массовой организации. Но все это необходимо делать умно, лояльно, так, чтобы не быть самому обманутым противником. Заканчивая объяснение, хочу отметить, что, когда я говорю об оппозиции со стороны массы, я не подразумеваю, что она должна быть выражена в виде речей, а затем в знак согласия подъемом руки. Возможно, вас вызовут по одному, отдельно каждого, и заставят подписаться. В этом случае, если будет возможность, надо попытаться, чтобы большинство сказало нет. Ну, а если невозможно это сделать, то нужно согласиться, раз все соглашаются – время героев-одиночек прошло! Сейчас эпоха массового героизма. Но эту массу надо шевелить и шевелить как можно больше.
Если вас насильно втянули в эти организации, и вы думаете, хотите там просто «заснуть», оправдывая себя, что вы отгорожены от ветра ширмой «превосходящей силы», это будет самой большой ошибкой, которую вы сделаете. Исполнение своего долга не означает делать то, чего ты некогда не делал. Но надо исходить из требований, установленных самими фашистами, из заявлений, которое делает само начальство, с тем, чтобы заставить их шевелиться в нужном нам направлении. Когда же классы придут в движение, они увидят его направленность в сторону собственных классовых интересов во всех случаях.
Сообщи мне, как будут развертываться события и что с тобой произойдет, хотя в нашу привычку не входит иногда сообщать о братьях другим своим братьям.
В общем, я понял, что там у вас в Милане иногда перепевают песенку «о какой-то страшной угрозе», которая висит надо мной здесь в связи с событиями 1924-1925 гг. В следующем письме я сообщу тебе, как идут дела, чтобы восстановить истину.
Сердечно приветствую тебя вместе с Риной.
Твой брат Альдо.

Весьма срочно. Брату моему Гвидо, здесь отдельно присоединяю одно письмо, чтобы ты избавился от кошмаров. Думаю, что нет необходимости советовать, что с ним делать, т.е. не распространять его содержание, чтобы у тебя не возникли неприятности. Но я очень хотел бы, чтобы ты дал его почитать кому-нибудь из старых друзей. Если же будут какие-то иные мнения или несогласия, то сообщи мне об этом. Это для тебя вроде как бы удостоверение. Но постарайся им не злоупотреблять.
Я видел ваши фото. Все вы очень красивые, даже, если у тебя несколько великоват нос, напоминающий хобот.
Привет то всех нас. Альдо
Эту записку передай домой.

* * *
12 ноября 1933 г.

Дорогой Гвидо!
Наконец-то после почти целого года, ты доказал, что еще жив. Я беспокоился о том известном письме, т. к. думал, что оно попало в пасть к волку. Я знаю, что ты работаешь лакировщиком на «Бьянки», что работал мало, и что Рина больна, и что жить вам было тяжеловато. Больше я ничего не знал. Теперь ты мне пишешь, что Рина пополнела – 64 кг.! Ничего себе вес! Что-то ты только толстеешь с носа, занимаясь спортом, горами, экскурсиями! Это мое старинное увлечение. Но с тех пор, как я покинул Италию, гор я повидал много, но лишь на географических картах. Ты мне пишешь, что у тебя появилось желание читать, учиться. Вот это меня удивляет, удивляет и доставляет удовольствие. Ты посещаешь кружок «Риголы» по «Вопросам производства». Конечно, ты попал в руки не такого уж большого гения. Наоборот, если сегодняшнее правительство разрешает ему существовать, то только потому, что он всегда может быть ему полезен. То полезное тебе, что ты можешь извлечь от них – это: кружок должен пользоваться библиотекой, пусть небольшой, или попроси у старого Риголы, чтобы он дал тебе почитать что-нибудь полезное. Например из К. Маркса или Энгельса, а может быть, и Ленина. Сообщи мне потом, удалось ли тебе найти чего-нибудь. Что касается литературы, то в любой народной библиотеке, даже среднего пошиба, ты можешь найти из русских Льва Толстого, Максима Горького, Тургенева, Гоголя, Пушкина, Чехова; из итальянцев – Верга, Аду Негри, Кардуччи; Французов – Виктора Гюго, Альфонса Доде, Бальзака; из немцев – Йозефа Конрада; англичан – Ч. Дикенса, Оскара Уайльда, Байрона и т.д; американцев – У. Синклер, Джек Лондон и т.д. Повторюся, что все эти книги ты можешь найти в любой народной библиотеке, где тебе их выдадут бесплатно.
Если тебя интересует история, то почитай повнимательней историю Италии – автор Ориани. Как видишь, это простые советы, но они тебе хорошо послужат. Впоследствии постараюсь тебе быть более полезным.
Чем ты занимаешься на «Бьянки»? Сколько часов в неделю ты работаешь? Сколько зарабатываешь? Что поделывает Рина? Сколько платишь за жилье, свет, за газ? Сколько рабочих трудится на «Бьянки»? Сколько зарабатывают в неделю? Куда тратишь свои деньги, сколько? Как твое здоровье? Что вы делаете по воскресеньям? А отец Рины все еще живет на ул. Антонио Бордони? Там, где живет Поццали? Постарайся мне на всё ответить. Наше здоровье, как всегда, хорошее. Ждем ваших известий, пишите нам немного почаще.
Посылаем вам наши приветы и пожелания хорошего здоровья.
Альдо и семья.

Что касается кружка «Вопросы производства». Сколько вас? Где вы занимаетесь? Много вас, рабочих, посещающих ул. Манфредо Фанти? У вас лишь центральная группа или есть еще также группы в рабочих кварталах? Как рабочие понимают работу этого кружка, смысл его работы?
Не жди, пожалуйста, еще целого года, чтобы ответить мне.
Альдо.

18 ноября 1933 г.

* * *

14 февраля 1934 г.

Дорогой Гвидо!
На днях я получил твое письмо от 18/1. В этом моем письме я постараюсь ответить тебе в отношении того, что ты читаешь. Несколько позднее отвечу на остальные твои вопросы. Что касается книг, которые ты уже прочитал, и различных авторов, я бы посоветовал тебе другие, но есть одно «но», и это самое глупое «но». Заключается оно в следующем: необходимо, чтобы ты читал рациональным методом, т.е. не просто читать, а для того, чтобы понимать то, о чем ты читаешь и читать надо книги из классического наследия и полезные, действительно полезные.
Чтение рациональным методом означает: взять какого-нибудь автора и прочитать все его произведения, отмечая дату появления каждого из произведений. Это делается для того, чтобы познать с самого начала развитие, падение и ценность труда автора. Чтение таким методом означает читать полезные произведения одного автора данной страны, а затем и других авторов этой же станы, с тем, чтобы понять, как развивалось литературное мышление в данной стране в тот или период и увидеть, как они отражают идеологические, политические и социальные проблемы.
Почитай русских. Начинают с Пушкина, который был блестяще издан эксинститутом издательства Ломбардии, затем Гоголя. Обрати внимание на его «Тараса Бульбу» и т.п., всего Тургенева, Л. Толстого, но не читай отдельно их основные произведения. Обрати внимание, что первый из них был нигилистом, аристократ, противник царского деспотизма, но он не видел, к сожалению, как поднять русский народ против автократии, однако поддерживал тех, кто выступил против царя. История не поддержала его, но поддержала других, кто верил Толстому, великому писателю, создавшему образ русского мужика. Толстой не хотел и не видел необходимость борьбы с поработителями, он выражал истинное мышление крестьянина, который предоставленный сам себе, без помощи со стороны пролетариата, очень неохотно вступает в борьбу, хотя это единственный способ разорвать свои цепи. Можешь затем почитать Чехова, Андреева и других передовых русских «буржуа». Но наиболее полезным из всех них и первым во все времена остается Николай Гоголь.
Из французов тебе достаточно прочитать Вольтера «Кандид», Ростана «Воспоминания», Виктора Гюго «Отверженные», «Человек, который смеется», «Труженики моря», «Маленький Наполеон». Это романы, основанные на отражении смысла и эпизодов политической борьбы во Франции, 18 брюмера.
Из англичан и об Англии прочитай некоторые работы Диккенса, Оскара Уайльда, Р. Киплинга. «Капитал» Маркса в оригинале историю «Билла о 10 рабочих часах» в Англии, которую ты найдешь в 1-м томе «Капитала». Кроме того, почитай Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства».
Из американцев можешь прочитать По, Уитмена, Синклера и Лондона, одного из великих писателей прошлого века. Жаль, что он покончил с собой 40 лет от роду, кажется в 1906 г. Синклер пишет, что он умер от вина, любил двух женщин. Будучи алкоголиком, он выступал за сухой закон. Был социалистом, но выходит из рядов социалистической партии Америки, т. к. считал, что эта партия была мало революционной. Трагедия его заключается в том, что он не сумел жить так, как бы хотел. Был социалист, но не мог оторваться от 30 тыс. долларов годовых, которые ему ежегодно выплачивал один американский издательский дом. Поэтому и покончил с собой.
Я не знаю, являешь ли ты большим книгочеем, т.к. у тебя пусто в кармане. Однако, имея хорошую однокомнатную квартиру и с помощью библиотеки ты можешь читать столько, сколько в тебя влезет. Чтение – это хорошая штука. Оно дает человеку полезное с приятным. И, кроме того, настоящее политическое воспитание нельзя получить, не зная глубоко историю, и особенно историю своей Родины.
Следовательно, я тебе советую параллельно с чтением романов, ты должен постепенно заняться изучением истории нашей страны. Я советую тебе начать читать в хронологическом порядке: 1). История Римской империи, авторы Хартман и Кремер 2). «История Италии», автор Орнани; 3). «История развития промышленности в Италии», автор Моранди, изд. дом г. Барии «Латтера». И другие исторические очерки, по текстильной промышленности, опубликованные в печати и рекомендуемые «Проблемами производства».
Конечно, историю нельзя прочесть на одном дыхании, как какой-нибудь роман. Ее надо изучать, и поначалу она может показаться довольно сумбурной, запутанной, однако, если немножко напрячься, то понять ее можно, и это с лихвой компенсирует затраченные усилия. После определенных трудностей ты подружишься с ней, и вперед-вперед – это доставит тебе большую радость. Попробуй!
На этом заканчиваю и приветствую тебя вместе с Риной. Привет также от Матильды и Милы.
Твой брат Альдо.
Через несколько дней напишу тебе еще.

* * *

14 апреля 1934 г.

Дорогой Гвидо!
Я получил твое грустное письмо от 8 текущего месяца. Это ужасное письмо, особенно потому, что это происходит так далеко от нас.
Несмотря на то, что происходит, должен сказать тебе, что молнии просто так с чистого неба не падают, как вы думаете. Уже из первых писем, в которых мне сообщалось о болезни у нее печени, я понял, что это начало конца. Однако я не намекнул вам об этом, чтобы не усилить вашей боли. Сегодняшнее подтверждение моих предположений явилось для меня как бы сильнейшим ударом по голове. Но душа моя была готова уже к тому, чтобы воспринять его. Но даже в самые тяжелые минуты человек не должен падать духом, а воспринимать вещи такими, какие они есть. Беспокойтесь не обо мне, а о маме, о том, как уменьшить ее страдания, которые с каждым днем все будут усиливаться. Это одна из самых страшных болезней, и долго мама не проживет. Таким образом, наша обожаемая мама будет побеждена болезнью, которая много лет зарождалась в ней – смерть!
Братья, необходимо свыкнуться с мыслью, что ее никто не избежит, ни ты сам, ни твои близкие, наступит час, и она придет. Но, не так же, Боже, не с такими же страданиями! Пусть муки минуют нас! Не беспокойтесь обо мне, несмотря на мою большую боль, которая терзает меня, я не приеду. Потому что приехать не могу, т. к. я не хочу угодить в пасть к волку, который ждет меня на опушке леса. Я буду ждать здесь, на своем месте того, что жизнь определила мне. К вам же я вернусь тогда, когда мы вернемся все. Несмотря на свое страшное заболевание, страждующая жить наша мама, может быть, проживет еще несколько лет. Вы же постарайтесь быть сильными, спокойными, добрыми еще больше, если это возможно, чем какие вы есть, и чтобы ваши силы, ваше спокойствие передались ей, умерили ее боль. Я не приеду, но мои мысли, моя душа, мое сердце витают вокруг нашего дома. Я не приеду, но это страшнее, чем быть там с вами. Жизнь складывается не так, как бы хотелось. Надо бороться за то, чтобы пережить эту отдаленность от вас.
Советую. Необходимо принять все меры к тому, чтобы уменьшить боль. Обратитесь в онкологическую клинику – она страшно боится. Но это можно понять, дайте ей возможность поправиться после операции. Затем попытайтесь ее убедить, если врачи считают возможным оперировать ее и если клиника хорошая. Скажите ей, что это делается для того, чтобы предупредить раковое заболевание или что ее лечат методом облучения, чтобы камни не вызвали образование раковой опухоли. Скажите ей, что в этой клинике лечат не только рак, но и все другие виды опухолей, которые требуют облучения. Говорите ей, что хотите, но сделайте так, чтобы она лечилась, чтобы несколько ослабить боль. Конечно, это не легкое дело, но это крайне необходимо. В борьбе с болью надо использовать всё, что можно, – бороться, бороться все время, даже тогда, когда надежда почти угасает. В общем, решайте и держите меня в курсе почаще, как протекает ее болезнь. Однако, постарайтесь не растеряться сами от горя и не забывайте о себе самих. Болезнь мамы должна способствовать дальнейшему более тесному сближению между всеми нами, нашим кровным связям. Старайтесь поддерживать папу. Такой человек, как наш отец, не должен падать духом, а бороться с жизненными невзгодами.
Бруне нужно подумать о своем здоровье, потому что поздно или рано все это аукнется, да еще как. Пусть она обратит внимание на свое собственное здоровье и лечится с мыслью о том, что необходимо, несмотря ни на что, всё же выздороветь. А для того необходимы воля, смелость и твердость – без этих трех постулатов ничего не сделаешь.
Несмотря на страдания мамы, не забывать о себе и Бьянкине, тот же и ей совет.
Кроме мамы, еще беспокоюсь об Эцио, у которого из нашей семьи всегда было слабое здоровье. Ему я напишу лично, потому что не могу понять, чем же он болен. Ты и твоя Рина старайтесь держаться.
Месяц тому назад я послал тебе письмо о книгах, которые советую тебе почитать. Второе письмо я послал отцу Рины. Получил ли ты их?
Миле я ничего не рассказал о бабушке. Матильда знает все, и она в ужасе, приходится утешать и ее.
Завтра или послезавтра я напишу маме, сегодня же не могу.
Горячо целую. Большой привет Рине. Также от Милы и Матильды.
Твой брат Альдо.

* * *

12 Апреля 1937 г.

Дорогой брат!
Я получил твое письмо и открытку с Пасхальными поздравлениями. Благодарю тебя за последнюю, но должен честно тебе признаться, что твое письмо мне совершенно не понравилось по следующим причинам:
1). потому что оно показывает на твою моральную дезориентацию;
2). Потому что не положено писать письма с намеком на вещи, о которых нельзя говорить. Одно из двух: или это вещи, которые можно рассказывать, и тогда говорят их в открытую, и если у тебя не хватает храбрости писать о них, то пусть их сообщит кто-нибудь другой; если же это действительно вещи, о которых говорить нельзя, тогда просто молчат, не делают даже намека, чтобы не вводить в сомнение других людей, которые издалека мутят свои мозги, чтобы угадать того, чего они не знают, и придумывают всякие нюансы и подозрения, одно хуже другого.
Давай поговорим немного об одной самой первой твоей ошибке, хотя, вообще-то, вина тут твоя или какая-то болезнь. Это продукт политического климата в нашей стране. Это моментальный переход от полного оптимизма к самому черному пессимизму и наоборот. Вот что тебя разрушает: пессимизм и оптимизм не являются хорошими советчиками в жизни. Настоящим регулятором жизни является реальность, с которой всегда надо считаться, когда ты судишь о чем-то или принимаешь решение. Ты напоминаешь мне путешественника, взявшего компас, а идущего туда-сюда, куда несется ветер по произволу бушующей бури. Я думал, что твои усилия завершились успехом, что ты используешь этот компас. Оказывается, что ты все еще теряешься в этой бушующей буре. А ведь это очень все-таки важный прибор и сделан простейшим способом: всего-то обыкновенная магнитная стрелка, которая все время показывает на Норд).
Ведь и законы нашей жизни очень просты и их немного.
Во-первых: быть всегда достойными своей семьи, своего имени, класса, к которому ты принадлежишь. Никакие сокровища, никакие премии не могут заменить ценность человеческого достоинства. Лучше нищета, голод, смерть, чем изменить своему достоинству и чести.
Во-вторых; если ты внимательно изучишь историю человечества, то увидишь, что человеческое достоинство всегда шагало в первых рядах и всегда вперед и никогда не делало отклонения назад. Были периоды в истории человечества, когда блестящие цивилизации попадали в черные полосы, в течение которых все достижения прогресса, гуманности казались потерянными на века, подчеркиваю – казались, потому что даже в эти новые темные времена жизненные силы исподволь молчаливо подготавливали новые формы цивилизаций, жизни, которые всегда превосходили те, что существовали до них. Это закон, который всегда действовал в прошлом, действует и сейчас. Человек не терял своего достоинства. Независимо от того, какие силы вырываются наружу во всем мире.
Да, конечно, идет борьба, разрушение, но результат всегда будет один: более высокая ступень развития жизни, возникновение более высокоорганизованных цивилизаций. Это неоспоримо. И каждый день – это один шаг вперед, даже если кажется, как будто все погрузилось во мрак и вот-вот разразится буря. Может быть! Как правило, финики поедает не тот, кто их сажает. Их будут есть наши дети, а мы можем гордиться тем, что мы посадили их для них эти финики, облитые нашим потом, нашими повседневными трудами и жертвами. Мы живем в эпоху насилия. Маркс говорил, что насилие – это повивальная бабка истории, которая беременна и вот-вот должна разродиться. Когда? Для нее десятилетия, века – это все равно, что для нас минуты. И, наоборот, это не означает, что до родов еще далеко – на деле уже появляются схватки… Кто появится на свет? Этого я не знаю. Но мы все убаюкиваем себя вечным желанием умирающего доктора Фауста. У меня в ушах еще сейчас звучит прекрасный голос тенора Паролы в образе Фауста в замечательной опере Арриго Бойто, когда в эпилоге он восклицает:

«Царь я бескрайной равнины
в этом пустынном краю.
К жизни верну ее ныне,
Людям ее подарю.
Под справедливым законом
В лугах затучнеют стада,
Сады зацветут с птичьим звоном,
Возвысятся города…»

Эти вдохновенные слова Фауста запали нам каждому в душу.
2)… Что касается того, что тебе предложили и ты отказался, борясь сам с собой в течение долгого-долгого времени, повторяю, тебе: постарайся объяснить мне, как старшему, чтобы я мог решить, стоило ли так страдать. Всегда находи правильный путь с помощью упомянутого компаса: лучше лишиться всего, но не чести фамильной и классовой. Если тебе предлагают что-то нечестное, я не понимаю твоей слабости, заставляющую тебя оставаться месяцами с самим собой, прежде чем прямо отказаться. В такой ситуации самое плохое – это колебание. Я предлагаю тебе дело, достойное тебя – надо отказаться сразу же, без всяких церемоний. Если же ты колеблешься, откладываешь – то ты уже в руках сатаны! Существуют индивидуумы, которые рассчитывают поладить с чертом, а затем оседлать его. Но ничего не получается, никогда-никогда, ты один, а ему помогают все силы ада. Ему нельзя уступать даже на ноготь, иначе ты уже готов: сегодня ноготь, завтра – палец, а через месяц – все тело. Постарайся справиться, прийти в себя. Заведи хороших друзей, работай, читай, учись, если сможешь, занимайся спортом, люби и будь любимым своей женой и всей родней. Не мучь свою голову ненужными проблемами. Живи и верь в жизнь и будущее, и жизнь будет казаться тебе менее страшной, чем она представляется.
Привет горячий всем и от моих, особенно Рине.
Обнимаю тебя по-братски.
Альдо.

___________

¹ Об авторе

Москвич Лев Аносов ушел на Великую Отечественную войну добровольцем, был связистом, дошел до Германии, после войны закончил факультет переводчиков МГПИИЯ им. Мориса Тореза, женился на итальянке. Живет в Вязниках. Краевед, педагог.
Лев Аносов исследует семейные предания об антифашисткой борьбе в Италии. Он зять легендарной Матильды Комолло-Торре-Горелли, водрузившей 1 мая 1924 года вместе с подругой по борьбе Камиллой Раверой и её братом Красное знамя над Турином. Потом она бежала во Францию, вышла замуж за Альдо Горелли, соратника по антифашистской борьбе, активиста Коминтерна. В Брюсселе от этого брака родилась в 1927-м дочь Мила – его будущая жена. В 1930-м они всей семьей и маленьким сыном Тольятти бежали в СССР. В 1937-м арестовали и расстреляли отца Милы – Альдо Горелли, потом началась война. Мила окончила Ивановский сельхозинститут: как дочь репрессированного она не могла поступать в московские ВУЗы. Студент-москвич переводческого факультета МГПИИЯ им. Мориса Тореза Лев Аносов через знакомых для тренировки языкового навыка познакомился с итальянкой Милой Горелли. Они поженились в 1952 году. В Вязники она попала по распределению.

О его биографии рассказано в статье «Фронт и тыл Льва Аносова», по которой составлена эта краткая биографическая справка.
Фото с сайта http://vyazniki.ru