Искусство дипломатии, или испорченный вечер
Назревал юбилей — шестидесятилетие Вольпина. И уж очень нам захотелось впервые за все последние страшные годы, наперекор судьбе, отпраздновать этот день рождения "как положено". Самое смешное — появились и, так сказать, материальные предпосылки: подхалтурили — разжились деньгами. А юбиляр только что получил гонорар съедобной натурой: хилый отчет о выполнении соцобязательств аданским сельпо за минувший год переписал таким великолепным стилем, что краевое начальство пришло в неописуемый восторг.
Встретились мы с Джеком в очереди за хлебом и принялись обсуждать довольно сложную, хотя и приятную, проблему: что дарить? Дарить-то было нечего. Поневоле мы сбились на обсуждение вопроса риторического, что можно было бы подарить, происходи это в добрые старые — до 37-го — времена...
Только разошлись по домам, Джек прибегает радостный, вопит, можно сказать, по-древнегречески: "Эврика! Уж приемнику-то, который голоса берет, Миша, точно, рад будет!"
Я расхохотался. Надолго. Так что и сам Джек начал смущенно улыбаться. Дело в том, что тема радиоприемника, берущего короткие волны, отнюдь не была свежей. Больше года назад Холман-Колман где-то в хламе на хозяйском чердаке наткнулся на заброшенный ЭКЛ-34. И родилась у великого механика идея — отремонтировать и реконструировать его так, чтобы он стал принимать голоса из-за бугра, про которые среди ссыльных разговоров было много, но сугубо платонических — никто своими ушами ничего не слышал, да и дело в те времена было крайне опасным. Он легкомысленно заявил, что превратить старый разбитый ЭКЛ в приемник, принимающий короткие волны, вроде 6Н1, грамотному человеку "ничего не стоит". Вот этим "ничего" он и занимался все свободное время больше года, как мы были уверены — без всякого шанса на успех.
Чуть ли не каждый вечер он занавешивал окно, доставал из-под топчана свое сокровище и с задумчивым видом что-то паял и перепаивал. Надежным людям, которые ездили в Красноярск, наказывал купить радиолампы по списку, однако достать их было невозможно, вместо одних деталей ему привозили совсем другие, но он не сдавался: повздыхав, со-
ставлял новую схему и снова брал в руки паяльник с массивным медным наконечником. После года мучений "мичуринский" приемник принимал только крайцентр, который и так надоел до омерзения. На всех же других волнах он лишь издавал грохот и треск — такой, что его приходилось сразу выключать: опер интерес ссыльных к вражеским голосам никак не одобрил бы!
Выходит — чудо свершилось? И при том в самый подходящий момент. И вот вечером — уже высыпали звезды — мы с Джеком скачем по тропке между сугробами и тащим на палке, продетой в узел, завернутый в половик подарок. Мы торопимся, ибо знаем, что в сторожке у юбиляра ждет праздничный стол с самогоном и жареной свининой. Да и ядреный сибирский морозец прибавляет прыти.
Эффект был поразительный. Вольпин прослезился. Еще бы, такого ни у кого из ссыльных и даже у аданских хозяев жизни не было.
Забыв про жаркое, даже не раздевшись толком, мы взгромоздили приемник на обеденный стол, вместо лампочки ввинтили жулика и подключили свое чудо техники. Прорвавшись сквозь вой глушилок, легко нащупали "Голос Америки" и дали полный звук, ничего не опасаясь — завод находился довольно далеко от села.
Картина была, я вам доложу! За окошком минус 55, воет ветер. А в натопленной комнатушке, наполненной прелестными запахами, сидят вокруг колченогого стола, уставившись на светящуюся шкалу, трое счастливых ссыльных. Они ощущают себя свободными, забыли все ужасы и мерзости, включая неведомо откуда взявшийся "дополнительный" приговор — бессрочную ссылку без права покинуть сибирскую глухомань! Ведь они слушают передачу с другого конца земли наравне с самыми свободными людьми, обитающими где-нибудь в центре Парижа! С упоением вслушиваются в бархатный, с многозначительным заграничным акцентом, неторопливый голос диктора, слушают, забыв обо всем на свете...
А когда начинает доходить смысл того, что сообщает миру заокеанский бархатный голос, от крайнего изумления и волнения, не сговариваясь, вскакивают все трое на ноги.
Они потрясены.
Они включили приемник в тот самый момент, когда речь идет именно о них — миллионах ссыльных в стране победившего социализма. Больше того, говорят об этом так, будто вот-вот под нажимом мирового общественного мнения что-то свершится и кончатся все их беды!
Другими словами, в этот самый день в далеком Нью-Йорке идет пленарное заседание ООН с повесткой дня — о правах человека. И обсуждается проблема — как сделать, чтобы во всех странах мира и, в первую очередь, следовательно, в СССР соблюдалось святое право граждан на свободу передвижения. Чтобы каждый мог ездить, куда заблагорассудится, в поисках достойной работы и такого подходящего места, где и кли-
мат по вкусу, и жилищные условия нравятся, и возможности есть для создания семьи. И чтобы, не дай бог, не был человек, как у нас, на всю жизнь прикован к месту рождения — не был связан пропиской, не хранился бы его паспорт в сельсовете или в отделе кадров номерного завода. И чтобы нигде в мире, а следовательно, и в СССР, не применялись такие недостойные современного человечества меры "наказания", как "спецпереселение" — депортация целых народов или слоев населения, как любые — общие или индивидуальные — ограничения места проживания по приговору...
Вот это да!
Слушали мы эту волшебную сказку, обомлев, и несмотря на весь свой солидный жизненный опыт, уверились, что сразу после такого многообещающего начала должно последовать что-то чрезвычайно важное. Например, выступит Молотов и заявит, что СССР, подписав недавно Декларацию прав человека, делает первый решительный шаг к ее претворению в жизнь — отпускает ссыльных, которые до ссылки успели отбыть назначенные судом сроки.
В ожидании перестали дышать. А диктор объявил, что сейчас дорогие радиослушатели смогут познакомиться с позицией представителя СССР в ООН — зам.министра иностранных дел Ашота Багдасаряна.
Бархатный голос сменился мерзким кашеобразным бубнежом, ибо советский дипломат с армянской фамилией, во-первых, говорил с сильным акцентом, а во-вторых, не выговаривал добрую толику букв русского алфавита. Подражая генералиссимусу, говорил он тихо, медленно и внушительно, но понять, что он говорит, все равно было невозможно.
Одно было совершенно ясно, — ничего нам не светит!
Видимо, заокеанские звукорежиссеры правильно оценили скромные возможности нашего зам.министра и как оратора, и как диктора, потому что было сказано: при повторе программы через полтора часа будет зачитано краткое изложение его выступления.
Вечер был испорчен. Начисто. Как мы ели и пили, что говорили — не помню. А вот то, что мы услышали через полтора часа, не забуду уже никогда.
Неприятный, квакающий женский голос "перевел на русский" то, что пытался поведать миру Багдасарян.
В принципе, видите ли, правительство СССР всецело "за", так как считает право гражданина на свободу перемещения одной из основополагающих свобод, однако при сегодняшней постановке вопроса советский представитель будет вынужден голосовать "против" и только потому, что ООН не должна останавливаться на полумерах, ибо разгром фашизма дает человечеству полную возможность ставить вопрос шире — говорить о давно назревшей необходимости отмены межгосударственных границ вообще и обеспечении действительно полной свободы передвижения...
- Ни хрена себе, — только и смог сказать юбиляр, выключая ставший ненавистным приемник. А уж он то к дипломатическим вывертам был человек привычный!
Долго я в ту ночь пытался вспомнить этого Ашота. Понимал, конечно, что не в нем дело, но все-таки было любопытно. Ведь должен же я его знать. Во-первых, армян на свете не так-то много. А во-вторых, если Ашот успел взлететь так высоко, значит был в мои времена начинающим вождем. Перебрал пару-другую Багдасаровых, но, вроде бы, они были ребятами стоящими.