- 165 -

О науке, о семье и немного о себе

 

Я часто вижу один и тот же сон. Вокруг меня тесным кольцом столпились горы. Я хочу вырваться на равнинный простор, ищу дорогу, не нахожу, в тревоге бросаюсь в разные стороны, карабкаюсь вверх, спускаюсь вниз - нет выхода! Замечаю неясную тропу, в моем сердце вспыхивает надежда на спасение, иду, иду - а меня опять со всех сторон теснят горы. Солнце близится к закату, скоро опустится тьма и закроет все вокруг. А выхода все нет...

«Лучше гор могут быть только горы!» - это сказано не для сновидений. Во сне мы попадаем в другой мир, там иная знаковая система, где горы - зловещий символ-знак.

Я родилась 24 апреля 1923 г. в Киеве в семье учителей. С самых ранних лет я оказалась между двух огней. Со стороны моей мамы, Вацлавы Михайловны, урожденной Корибут-Дашкевич, ощущалось мощное влияние польской культуры и дворянского стиля поведения. Со стороны отца, Владимира Платоновича Иванова, влияла другая культура: чувствовалось дыхание приазоёских степей, по которым передвигались орды древних кочевых народов. Два разных мира. Мои польско-литовские предки - родовитые дворяне. Они очень отличались от русских дворян, которые только при Петре стали оформлять свои гербы. Западные же дворяне имели гербы с рыцарских времен. Все мои предки с материнской стороны исповедовали католическую веру. Русско-украинские предки по отцовской линии принадлежали к духовному сословию и все были православными. Разный духовно-религиозный мир, разные традиции.

 

- 166 -

Я металась из стороны в сторону, не чувствуя устойчивости под ногами. Одним словом, четкая и прямая линия жизни не вырисовывалась предо мной со дня моего рождения.

Между тем, мне всегда хотелось заглянуть за черту, разделяющую реальный мир, в котором я существую, и мир прошлого, где жили мои предки. Я в нем тоже существовала, но не как живое существо, а в другом виде. Вопрос «Кто мы?» тревожил мой ум. Конечно, я его формулировала не в таком широком смысле, как Феликс Разумовский*, а гораздо уже и скромнее. Мне хотелось узнать, как жили мои собственные предки. В советские времена это разрешалось узнать, если предки были революционерами и обязательно большевиками. Мои предки не входили в эту категорию. Они принадлежали к сословиям, которые подлежали полному и безоговорочному уничтожению. Все фотографии, на которых запечатлелись офицерские погоны царской армии, были изъяты из наших семейных альбомов. Все старинные поздравительные открытки, адресованные Корибут-Дашкевичам, имели общую особенность: первая часть фамилии была тщательно заштрихована, прочесть ее было невозможно.

Все равно я кое-что знала уже в детстве, когда же приехала в Москву после реабилитации, устремилась в историческую библиотеку. И предо мной открылась широкая панорама жизни моих предков.

Род Корибут-Дашкевичей имел длинную линию жизни, исходящую от великого князя Литовского Гедимина (XIV в.). Корибут - его внук, сын великого князя Ольгерда. В этой линии есть разрывы и неясности, но обсудить их с моим дедушкой, Михаилом Васильевичем Корибут-Дашкевичем, я не успела - он погиб в 1929 г. в киевской Лукьяновской тюрьме.

Мне удалось проследить линию жизни моих предков со стороны моей бабушки, урожденной Йодко-Наркевич. Этот род произошел от бояр XVI века и дал миру несколько деятелей в области науки и

 


* Феликс Разумовский - телеведущий, автор исторической программы «Кто мы?».

- 167 -

политики. Я оказалась правнучатой родственницей доктора медицины Витольда Александровича Йодко-Наркевича (окончил университет в Дерпте, ныне Тарту) и профессора Якова Оттоновича Йодко-Наркевича (к тому же талантливого пианиста и композитора). Мой троюродный дед, Витольд Витольдович Йодко-Наркевич, был известным в Польше политическим деятелем, сподвижником Пилсудского.

Но стоп! Ни слова больше о предках! Это отдельная большая тема. Дальше только о своей собственной жизни. Мне бы очень хотелось найти прямую линию в моей жизни, хотя бы на отрезке от рождения до двадцати лет. Увы, ничего не получается! В 1937 г. арестовали папу и (как я узнала потом) расстреляли. В 1938 г. арестовали мою маму и продержали в тюрьме до конца 1939 года. Линия моей жизни резко изломалась, для меня весь мир рушился и летел в пропасть!

Я пыталась как-то оправиться от ударов, нанесенных жестокой судьбой, и хотя бы наметить линию моей учебы. Если линия всей моей жизни оказалась изломанной, то может быть, мне удастся проложить прямую линию к знаниям? Здесь я чувствовала силу и уверенность: училась всегда легко и успешно, любила учиться, стремление к знаниям у меня было всепоглощающее, я явственно видела перед собой одну цель - университет. Но и здесь мне не удалось ступить на прямую линию. Началась война. Не только у меня, но и почти у всех земля зашаталась под ногами. Наши отступали, пришли немцы, началась оккупация - новая жизнь, новые лишения, ужасы, страдания.

Можно попытаться выделить как отдельный отрезок жизни период от начала войны 22 июня 1941 г. до конца оккупации Донбасса - августа 1943 г., - и вспомнить, что же тогда было? Из этого периода я описала, в сущности, в своей первой книге только один эпизод: мою работу в полевом госпитале, чтобы было понятно, за что же меня судили и дали каторгу. Больше ничего я не затронула. А на этом, небольшом по времени, отрезке произошла масса событий. Мы столкнулись с незнакомой и чужой нам «цивилизацией» - немецкой. До этого мы долго жили за непроницаемой стеной, полностью изолировавшей нас от внешнего мира. И вдруг ворота распахнулись, и мы оказались бок о бок с совершенно иным народом. Конечно, если думать и писать заезженными штампами, то о немцах-оккупантах все уже известно и описано - вопрос закрыт! Об отдельных

 

- 168 -

сторонах оккупации, об уничтожении евреев, цыган и других народов - да, закрыт! Спорить здесь не приходится. Зверства есть зверства, другой интерпретации быть не может. Кстати, о зверствах. Здесь «наши» и фашисты были достойными противниками, кто кого превзошел - вопрос остается открытым. Отличие, в основном, состояло в том, что немцы все зверства делали открыто, а наши скрывали и без конца лгали. Немцев судил Международный трибунал, а наши преступники остались безнаказанными.

Но я хотела бы сказать не об этом. Оккупантов можно рассматривать как монолитную массу и клеить штампы, а можно уделить внимание немцу-человеку. Тогда картина получается иной. Немцы были разные, попали на войну не по своей воле, не все из них хотели убивать и все не хотели умирать.

Итак, отрезок моей жизни от начала войны до конца оккупации хранится в моей памяти в мысленном виде, он не попал на страницы книг. Он «стоит дыбом» сам по себе, ничего подобного не случилось ни «до», ни «после».

Окончилась оккупация, и вот тут мной овладела бредовая идея как можно скорее вступить на прямую линию к знаниям, которую я наметила до войны. Я рвалась в университет, а практически не имела права сделать ни шагу с места жительства. Многим совершенно неизвестно, что население освобожденной от фашистов территории не имело права свободного передвижения по родной стране. Я стремилась в университет, а попала на каторгу. Опять отрезок жизни «встал дыбом». Отрезок моей воркутинской жизни от 1944 до 1959 г., в который вошли каторга, Речлаг, ссылка и жизнь без возможности выезда, мной кое-как описан.

В этот отрезок вошло самое начало линии моей семейной жизни. Для меня эта линия имеет особое значение, потому что она не прерывалась и не изламывалась. Это единственная линия, начало которой -1954 г. и конец -1973 г., где меня не терзали ужасы и несчастья, как на других «отрезках дыбом». Бог дал мне мужа с необыкновенными, добрыми человеческими качествами. Я познакомилась с Алексеем Алексеевичем Марковым в Воркуте после своего освобождения. В лагере мы не встречались. Он был зык, я - катээр. Мы находились на разных кругах Гулаговского ада. Алексею Маркову «повезло» - весь свой срок он работал в музыкально-драматическом театре КВУ (комбината «Воркутауголь»). Посадили Алексея Маркова за анекдот дали 10 лет исправительно-трудовых лагерей.

 

- 169 -

Род Марковых происходил из дворян. По семейной легенде Марковы получили дворянство во времена Екатерины II за прививку оспы. Алексей Марков каким-то образом сумел, пройдя лагерь, сохранить стопроцентную интеллигентность. Это всех потрясало. Потрясло и меня, когда я его повстречала, выйдя из воркутинских каторжных нор. Восхвалять своего мужа негоже (также как и свою собственную персону). Я не стану делать этого, а передам слово Ирине Владимировне Усовой, первой жене выдающегося ученого В.В.Нали-мова. У меня сохранилось ее письмо, переданное мне в феврале 1973 года, когда Алексей Алексеевич покинул этот мир.

Москва, февраль, 1973

«Светлой памяти

Алексея Алексеевича Маркова

Он был Рыцарем.. А это с такой острой признательностью воспринимается особенно в наше время, когда на каждом шагу встречается с антирыцарством (иначе говоря с хамством). И не только в учреждениях, магазинах и на улице, но что еще страшнее - даже у себя дома...

Как и подобает каждому Рыцарю, - он имел свою «Даму Сердца» и даже двух сразу - жену и дочь. Они были центром и средоточием его жизни и служил он им по рыцарски. Если бы, как в средневековье, он носил щит, то девизом на нем было бы начертано: «Преданность. Верность. Любовь», и он всегда был верен этому девизу!

Но он был Рыцарем не только по отношению к своим любимым и дорогим. Это было свойство, органически присущее его натуре. Я почувствовала это, когда мы возвращались на даче с прогулки. Надо было перейти через топкое место, по которому проложены были две тонкие жердочки. Он быстро прошел вперед, чтобы подать мне руку, а сам, чтобы не загораживать мне дорогу, стал сбоку, с трудом укрепившись на шатких кочках, рискуя свалиться с них и промочить ноги.

И с какой это было проделано ловкостью, вкусом, даже удовольствием, - чувствовалось, что это его сущность - помогать нуждающимся в помощи, и тем более женщине, и тем более старой и слабой.

Но вот что было уже совершено уникальным случаем, -

 

- 170 -

ему, наверное единственному из многих миллионов, удалось пристыдить сталинского следователя! Когда он был арестован, то, как и громадное большинство других, и понятия не имел - за что... Вызывают на допрос: «Сознайся, такой-разэтакий!» Отборная ругань и кулаком замахивается в лицо - не бьет, но заставляет отшатнуться... Но Алексей Алексеевич не знает - в чем же он должен признаться? И так вызывают второй, третий раз... Наконец следователю надоело и он спрашивает: «Анекдот рассказывал?» «Таквы бы давно так и сказали! Да, рассказывал!» И тот опять кулаком в лицо и кроет его матом... А этот Рыцарь произносит увещевательную речь: «Как же вы, коммунисты, и так говорите о той, кто является для каждого человека самым высоким и чистым, самым святым - о матери!» А ведь подействовало - перестал материться! Мало того, даже остановил другого следователя, который приступил к Алексею Алексеевичу с подобными выражениями.

Кроме золотого сердца, у Алексея Алексеевича были еще золотые руки. Все решительно по дому - всякое устройство, ремонт, переделка, все он умел и все делал сам. И все это делал несравненно лучше, рачительнее и искусней казенных рабочих, которые норовят сделать все кое-как, а содрать побольше. Даже уже будучи безнадежно больным, он в промежутки между больницами умудрялся в их новой квартире все наладить, устроить, доделать-переделать и все сделал просто идеально! А все это очень большая экономия времени, нервов и средств для всех остальных членов семьи.

Когда он был еще здоров, они навещали нас иногда вдвоем или втроем на даче Однажды он приехал один, так как дочка была в школьном лагере, а жена поехала ее проведать с тем, чтобы оттуда ехать уже прямо к нам. Когда он увидел, что ее еще нет, лицо его вытянулось, он был явно «не в своей тарелке». Когда же она появилась, он весь просиял и поздоровался с нею с такой нежностью, как будто они не виделись по крайней мере несколько месяцев! А ведь они виделись этим утром!.. А когда они уходили от нас, - как бережно и крепко брал он ее сразу под руку.

Как-то она провела на обследовании в больнице несколь-

 

- 171 -

ко недель и мы никак не могли застать его по телефону дома. Оказывается, он все это время после работы проводил у нее. О, если бы все мужья были хоть на одну сотую такими Рыцарями по отношению к своим женам, как Алексей Алексеевич! Насколько же меньше было бы в мире страданий, горьких женских слез и разрушенных Храмов Любви! Светлая память и низкий поклон его Рыцарству и таланту его умеющего любить Сердца!

По письму Ирины Владимировны можно себе представить, что за человек был Алексей Алексеевич Марков. Она сумела нарисовать «живые картинки» с талантом художника, который штрихами оживляет «натуру».

Наша дочь Инночка родилась в феврале 1957 г., когда мы еще не могли покинуть Воркуту. За несколько дней до ее рождения я приехала к маме в подмосковное Пушкино, где она жила с моим отчимом, Михаилом Кузьмичом Кузнецовым, и его двоюродной сестрой, Марией Николаевной Никишкиной. В свидетельстве о рождении у Инны значится не Воркута, а Пушкино. Потом я опять уехала в Заполярье вместе с Инночкой и продолжила там работать и учиться во Всесоюзном заочном политехническом институте на химико-технологическом факультете. (В институт я поступила в 1954 г.).

Всей семьей мы переехали в Москву в конце 1959 г. Муж был реабилитирован раньше меня - в 1956 г., а я в 1960 г. Как реабилитированному жителю Москвы (после Ленинграда он жил в Москве) ему дали жилплощадь - одну комнату около 18 кв.м на четырех человек: кроме нас троих с нами жила тетя, Анна Платоновна Иванова, родная сестра моего отца. Так мы начали жить в Москве, так начался новый отрезок моей жизни - московский. Скажу откровенно, москвичи произвели на меня неприятное впечатление. После моих воркутинских друзей, приятелей и коллег они показались мне очень

 

- 172 -

мелочными, мелкими, заносчивыми, эгоистичными, кичливыми, грубыми и бездуховными. Я с недоумением подумала: «Какие мелкие и неинтересные люди! Вот у нас на Воркуте...» Это разочарование скрасила радость общения с мамочкой, возможность побывать в музеях, театрах, библиотеках. Я сразу же бросилась в Третьяковку, Большой театр и Консерваторию.

На работу долгое время устроиться не могла, хотя в 1960 г. защитила диплом и стала дипломированным химиком-технологом. Алексей с большим трудом поступил в театр «Современник» на должность «художника по свету», но платили там гроши, я не работала, и он ушел работать на ВДНХ, занимался там динамической рекламой.

В 1960 г. мне наконец удалось устроиться инженером в ЦНИКА (Центр. НИИ комплексной автоматизации) в отдел автоматизации химических производств. Здесь и началось мое приобщение к математико-статистическим методам, что очень скоро коренным образом изменило мою жизнь. Дело в том, что в наших ВУЗах не преподавали математическую статистику в таком объеме и таком виде, как это понадобилось при наступлении кибернетического периода развития нашей науки. В химических вузах вообще о математической статистике слыхом не слыхивали. Пришлось мне все начинать с нуля и по английским книгам. Так же изучала и кибернетику. Именно эти «нетипичные» знания, полученные самообразованием, позволили мне перейти на работу в Научный совет по кибернетике, где начался самый счастливый и удачный период в моей научной жизни.

Для краткости перейду к телеграфному стилю. В Совете произошли следующие, счастливые для меня, события: приобщение к новой области знаний - кибернетике, которая сама недавно была реабилитирована; работа под руководством академика Акселя Ивановича Берга (в 1930-х гг. узника Лубянки и Крестов); поступление в заочную аспирантуру Московского экономико-статистического институ-

 

- 173 -

та. В 1965 г. я защитила кандидатскую диссертацию по специальности «Кибернетика химико-технологических процессов». Тема диссертации - «Планирование эксперимента при оптимизации процессов в тонком органическом синтезе». Защита происходила в МХТИ им. Д.И.Менделеева. С первых же дней работы в Совете была тесно связана с В.В.Налимовым, создавая новые научные направления: химическую кибернетику, хемометрию, планирование эксперимента (математическую теорию эксперимента), наукометрию. Областью моих особых интересов стал комбинаторный анализ применительно к планированию эксперимента. Именно в этой области я защитила в 1971 г. в МЭИ докторскую диссертацию по специальности «Техническая кибернетика и теория информации». Тема диссертации - «Теория и применение комбинаторных планов в задачах идентификации и оптимизации».

В конце 1960-х и в 1970-е гг. я принимала активное участие в международных конгрессах, конференциях и семинарах по кибернетике и планировании эксперимента. Посетила Англию, Францию, Австрию, Бельгию, Нидерланды, Германию, Польшу, Болгарию. Особенно часто бывала в Болгарии (в Софии 30 раз), читала там лекции в разных ВУЗах. Одной из функций Совета являлась организация Всесоюзных конференций, конгрессов, научных семинаров - этим приходилось заниматься очень много. Большое внимание уделяла чтению лекций по новым кибернетическим дисциплинам по своим же разработанным учебным курсам, подготовке аспирантов (более 20 аспирантов) и т.п. В течение 1970-х и 1980-х гг. я была зам. председателя редакционной коллегии двух ежемесячников, издаваемых Научным советом по комплексной проблеме «Кибернетика» при президиуме АН СССР, - «Вопросы кибернетики» и «Информационные материалы: Кибернетика». Одним словом, моя деятельность в Совете отличалась большим разнообразием и предельной насыщенностью.

 

- 174 -

В Совете я проработала 20 лет (с 1962 по 1982 г.). Этот отрезок в служебном плане можно разделить на две части: 10 лет я была ученым секретарем секции «Химическая кибернетика» и 10 лет - зампредом секции «Математическая теория эксперимента». Председателем этих двух секций все эти годы был Василий Васильевич Налимов. Он занимал председательскую должность на общественных началах (как и все председатели других секций), сам же работал в МГУ. Налимов возглавлял огромный «незримый» коллектив, в который входили энтузиасты кибернетики и энтузиасты планировщики эксперимента из разных городов нашей страны. Жизнь в «незримом» коллективе бурлила ключом: проводились научные школы, семинары, конференции, разрабатывались новые учебные пособия, готовились диссертации, создавались новые научные направления. Морально-этический климат в «незримом» коллективе был на достаточно высоком уровне - склоки, сплетни, подсиживания не поощрялись. Мне всегда казалось, что мы любим друг друга и хотим помочь друг другу, очень радуемся, что работаем вместе дружным коллективом. Впрочем, это лично моя интерпретация, не исключено, что другие воспринимали жизнь «незримого» коллектива совсем иначе. (Двое смотрят в лужу - один в ней видит отраженные звезды, другой видит грязь).

Таким образом, если линию жизни разбить на отрезки, я могу сказать себе, что двадцатилетний отрезок моей научной деятельности в Совете - счастливый отрезок моей жизни в науке. Но, увы, в личной моей жизни 1970-е годы оказались трагичными: в 1970 г. покинула этот мир моя мамочка, в 1971 г. моя тетя Анна Платоновна, в 1973 г. - мой муж... «На свободе» в Москве мы прожили вместе лишь 13 лет. Когда он умер, Инночке было 16 лет. Если вспоминать мое детство, то папа погиб, когда мне было 14 лет. Над нами тяготел злой рок...

В 1979 г. ушел из жизни академик Берг. Кибернетическое здание начало быстро разрушаться, резко изменился стиль работы в Совете, изменились научные направления. Берговского Совета больше не существовало. Я пыталась ловить свет погасшей Звезды, но для этого не нужно было работать в Совете - там этот свет не хотели замечать. По собственному желанию я покинула Совет и перешла на работу во ВНИИНС (ВНИИ автоматизации непромышленной сферы), принадлежащий другому ведомству. Иначе говоря, я покинула

 

- 175 -

Академию наук. Может быть не стоило так поступать - из-за морально-этических соображений взять и покинуть Академию наук! Из-за того, что Совет стал антиберговским, никто другой из наших сотрудников не ушел из Совета, а я ушла... Мне трудно было решиться на такой шаг. Я была очень увлечена кибернетикой и планированием эксперимента, очень любила наш «незримый» коллектив, может быть надо было притерпеться к антиберговскому Совету? Но я не захотела жить в разрушенном кибернетическом доме, где все стало чужим моей душе.

Во ВНИИНСе я работала 10 лет, какое-то время в должности завлаба экспертных систем, какое-то - ведущего научного сотрудника. Руководила научным семинаром по экспертным системам, участвовала в конференциях, писала статьи. Тема была близка к кибернетике, и научных трудностей я не испытывала, но планирование эксперта здесь не процветало. Я занималась своим любимым планированием эксперимента только с аспирантами. В Иркутском университете у меня была замечательная аспирантка Людочка Ежова, в Новосибирске, в НЭТИ, несколько аспирантов на кафедре прикладной математики. Кроме этого, продолжались научные исследования с Анатолием Маслаком в области рандомизации. Все это создавало для меня видимость, что я продолжаю работать в прежнем научном направлении, которое определило мой путь в науку.

Перестройка ускорила темпы разрушения науки как таковой. НИИ рушились, сотрудников увольняли, площади продавали офисам. В 1992 г. прекратилась моя деятельность во ВНИИНСе. Мне стукнуло уже 69 лет. Можно было успокоиться и стать обычной пенсионеркой. Но я не привыкла существовать без состояния абсолютной занятости, когда нет ни минуты свободного времени. Не привыкла и не хотела привыкать. Как-то позвонил мне Борис Владимирович Бирюков, с которым мы вместе трудились в берговском Совете. Он, Бирюков, стал деканом гуманитарйого факультета в Международном славянском университете. Предложил мне должность замдекана. Согласилась, мы вместе стали строить планы по математизации гуманитарных наук. Все бы было хорошо, но... Институт был платным, в стране творилось что-то невообразимое с ценами. В нашем университете назначалась одна плата за обучение, через месяц другой мы уже объявляли другую плату. Студенты приходили в ужас. Я постоянно испытывала душевную травму, выступая в роли финансового стяжателя. И, вообще, идея платного обучения по своей сущности была

 

- 176 -

для меня неприемлемой. Я не привыкла продавать знания. Работая 20 лет в Совете по кибернетике, я со щедростью распространяла «знания в новой области» совершенно бесплатно. Мне часто говорила моя дочь: «Ты бесплатно консультируешь весь Советский Союз». Да, это было почти так. Ко мне приезжали за консультацией на работу, ко мне звонили из самых разных городов после работы.

Очень типичной была такая картина: прихожу с работы, мы садимся за стол обедать, раздается телефонный звонок. «Мама, тебя вызывает Иркутск». Я иду к телефону. Разговор, обычно, довольно долгий. Сажусь за стол, опять звонок. «Мама, тебя вызывает Одесса». И так несколько раз. Все домашние давно уже окончили обед, мои тарелки остыли. Конечно, можно было бы сказать: «Позвоните позже, мама обедает». Но у нас это не было принято. Для меня разговоры о научных проблемах были более важными, чем обед. Я хотела их обсуждать немедленно, а не потом.

И вот теперь мне пришлось работать в платном ВУЗе, где продавались знания, где высоко ценилось «время профессора», где консультации тоже продавались. Это было не для меня!

В 1995 г. появилась некоторая возможность заняться интересной темой по гранту вместе с историками науки из Института истории естествознания и техники РАН. Я стала руководителем темы «Наука в Воркутлаге». В нашей группе из четырех человек трое были ворку-тянами. Вадим Кононович Ясный - старый зык из Абези, Александр Нееминович Родный - сын зыка Наума (Неемии) Иосифовича Родного, ну и я - воркутянка-каторжанка. Четвертым был замечательный историк-архивист Владимир Акимович Волков. Он успел «накопать» в архивах потрясающие документы - архивы быстро потом закрыли. Я с энтузиазмом бросилась в новую научную область. В ИИЕиТ бывала очень часто, став кем-то вроде научного сотрудника института на общественных началах. В результате появилась наша книга «Гулаговские тайны освоения Севера». Попутно я издала еще одну книгу «Константин Генрихович Войновский-Кригер» (совместно с его дочерью). Так появился еще один отрезок моей научной деятельности - Гулаговский. Эту линию я продолжаю.

С 1996 г. по 2002 г. в моей научной жизни был РОСТЕСТ-Москва Госстандарта РФ. (Российский центр испытаний и сертификации). Это - из области метрологии. Интересно отметить: В.В.Налимов начал свою научную деятельность с метрологии и защищал две свои диссертации во ВНИИМ им. Д.И.Менделеева. Я же завершила свою

 

- 177 -

научную деятельность тоже на метрологическом поприще. Связующей нитью с нашей другой деятельностью здесь являются математико-статистические методы. В РОСТЕСТе работал Сергей Федорович Левин, который входил в наш «незримый» коллектив в былые дни. Мы познакомились с ним в конце 1970-х гг. при организации Минского филиала нашей секции. (Секция «Математическая теория эксперимента» имела 7 филиалов). Левин был тогда ученым секретарем Минского филиала. Работая в РОСТЕСТе, мы опубликовали с ним несколько статей. В то же время я продолжала преподавательскую деятельность: занимала профессорскую должность в Академии стандартизации, метрологии и сертификации (учебной) Госстандарта РФ, а затем - в Московском институте испытаний и экспертизы (МИИЭ) на кафедре метрологии и метрологического обеспечения, которой заведовал С.Ф.Левин.

Возникла и еще одна педагогическая возможность. Мой бывший аспирант, Анатолий Андреевич Маслак, решил «поставить на высокий современный уровень систему образования студентов» и перебрался из Курска, где он жил и работал последние годы, в город Славянск-на-Кубани, где он занял должность проректора по научной работе в педагогическом институте. Там у него появилась свобода действий для «совершенствования системы образования». Я состою там профессором-консультантом на полставки.

Завершу сей служебный сюжет поэтической ноткой. Один из моих коллег по РОСТЕСТу, Сергей Иванович Пляскота (профессор, доктор наук), преподнес мне в день моего рождения (2000 г.) стихотворный подарок, который тронул мою душу: в нем были слова и о моей родословной и о моей любимой кибернетике.

ЕВМ в день рождения

Преодолев судьбы зловещие препоны,

Наследница «литовских королей»

Некоронованно увенчана короной

Кибернетических идей - любви своей.

24.04.2000 Сергей Пляскота.

Дополнительные сведения о моей научной деятельности можно получить из Приложения (в конце книги), где помещен список моих опубликованных работ.