В КАТАЛАЖКЕ

 

В Илломантси мы были переданы, так сказать, в руки гражданских властей. Какой-то равнодушного вида парень повез нас на автобусе в какой-то городок с населением, вероятно, тысяч в десять, оставил нас на тротуаре и куда-то исчез. Мимохожая публика смотрела на нас взорами, в которых сдержанность тщетно боролась с любопытством и изумлением. Потом подъехал какой-то дядя на мотоциклете, отвез нас на окраину города, и там мы попали в каталажку. Нам впоследствии из вежливости объяснили, что это не каталажка, то есть не арест, а просто карантин. Ну, карантин так карантин. Каталажка была домашняя, и при нашем опыте удрать из нее не стоило решительно ничего. Но не стоило и удирать. Дядя, который нас привез, сделал было вид, что ему по закону полагается устроить обыск в наших вещах, подумал, махнул рукой и уехал куда-то восвояси. Часа через два вернулся с тем же мотоциклом и повез нас куда-то в город — как оказалось, в политическую полицию.

Я не очень ясно представляю себе, чем и как занята финская политическая полиция... Какой-то высокий, средних лет господин ошарашил меня вопросом:

— Ви член векапебе?

Следующий вопрос, заданный по шпаргалке, звучал приблизительно так:

— Ви член мопр, ви член опете? — Под последним, вероятно, подразумевалось «Общество пролетарского туризма» — ОПТ.

Мы перешли на немецкий язык, и вопрос о моих многочисленных членствах как-то отпал. Заполнили нечто вроде анкеты. Я попросил своего следователя о двух услугах: узнать, что стало с Борисом (он должен был перейти границу приблизительно вместе с нами), и одолжить мне денег для телеграммы моей жене в Берлин... На этом допрос и закончился. На другой день в каталажку прибыл наш постоянный перевозчик на мотоцикле в сопровождении какой-то очень делового вида нейти, такой же чистенькой и новенькой, как и все прочие. Нейти, оказывается, привезла мне деньги: телеграфный перевод из Берлина и телеграмму с поздравлением. Еще через час меня вызвали к телефону, где следователь, дружески поздравив меня, сообщил, что некто, именующий себя Борисом Солоневичем, перешел 12 августа финскую границу в районе Сердоболя... Юра, стоявший рядом, по выражению моего лица понял, в чем дело,

— Значит, и с Бобом все в порядке... Значит, все курилки живы.

 

Вот это класс! — Юра хотел было ткнуть меня кулаком в живот, но запутался в телефонном проводе. У меня перехватило дыхание: неужели все это не сон?..

9 сентября 1934 года, около 11 часов утра, мы въезжали на автомобиле на свою первую буржуазную квартиру... Присутствие г-жи М., представительницы русской колонии, на попечение и иждивение которой мы были, так сказать, сданы финскими властями, не могло остановить ни дружеских излияний, ни беспокойных вопросов: как бежали мы, как бежал Борис, и как это все невероятно, неправдоподобно, что вот едем мы по вольной земле и нет ни ГПУ, ни лагеря, ни девятнадцатого квартала, нет багровой тени Сталина и позорной необходимости славить гениальность тупиц и гуманность палачей...