ТАЙШЕТ

 

Прибывают сюда со всех концов Союза и уходят во всех направлениях. В камерах битком. Где-то глубокой ночью затихает жизнь, и то не вся. Все равно слышен разговор на верхних или на нижних нарах. Мало ли знакомых встречается! Я своего бывшего подельника встретил, с которым бежал с Печоры. Теперь у нас дороги стали разные: мое место с политическими. Ну как тут уснешь... Он считал меня расстрелянным на Колыме. По всем лагерям читали, что приговор окончательный, обжалованию не подлежит.

И чуть снова не намотали нам срок. Совсем постороннее дело. Однажды утром в камере подошел ко мне молодой бытовик и пожаловался, что к нему уж которую ночь пристает сосед по нарам, как к девке. Грозил придушить... Политических в камере было немного. Мы все знали друг друга. Подозвал я к себе «попрошайку» и вывел на середину камеры.

— Люди! — крикнул я на всю камеру, — Этот красавец — самец... Ну и рассказал о его ночной похоти. Можно было выгнать его из камеры, слегка набить морду, но подошел Юра Верещагин и одним ударом в челюсть повалил. Подошли другие и стали пинать. Результат таков: отправили в больницу. Пришло начальство в камеру. Долго говорили. Шумели. Примеры приводили. Как быть, когда в камере таких самцов много? В делом начальство соглашалось. Камера — это маленькое государство. Везде порядок должен быть.

— Если не умрет, это дело замнем, — сказал опер.

Около месяца не отправляли нас на этап. Да особо-то мы и не переживали, что судить будут. У нас четвертаки...