Глава XIV

 

НА БИОЛОГИЧЕСКОМ ФАКУЛЬТЕТЕ, В ПОИСКАХ НОВОГО МИРОПОНИМАНИЯ

 

1. В плане историческом

 

Итак, весна 1975 года. Я вместе со своими сотрудниками оказываюсь на Биологическом факультете в должности заведующего лабораторией математической теории эксперимента. Штатный состав Лаборатории колебался от 20 до 25 человек. В основном это были математики.

Сотрудникам Лаборатории пришлось изменить направленность своей работы. Если ранее, в Лаборатории Колмогорова, мы были заняты главным образом методологическими разработками, опробуя их в различных областях научных и технических исследований, то теперь задачей нашей стало математическое, точнее, вероятностно-статистическое обслуживание биологических разработок. Я предложил каждому серьезному сотруднику самому искать область применения знаний и опыта.

Сам я хорошо понимал, что надо делать нечто большее. Надо сформулировать мировоззрение, открывающее возможность математического осмысления живого начала. Иначе работа математика превратится в ремесло — в решение вспомогательных задач стандартными методами, разработанными без учета особенностей поставленной задачи.

Надо было взять какой-то наиболее важный аспект живого и попытаться рассмотреть его, обращаясь к математическим представлениям. Я выбрал объектом ис-

 

следования сознание как наиболее серьезный и в то же время наиболее понятный нам объект живого. Этот выбор соответствовал и моим прежним философским интересам¹.

Над этой темой я стал работать с небольшой группой из 3 — 5 человек. Среди них особенно выделились трое: А. В. Ярхо, которая в течение 20 лет была неизменным переводчиком моих работ, машинистка О. Н. Мартынова, бережно и внимательно относившаяся к моим текстам, и Ж. А. Дрогалина. Будучи по образованию лингвистом, она быстро поняла мою постановку задачи. Увлекшись ею, стала моим ближайшим помощником.

Я понимал, что избранная мною постановка задачи соответствовала скорее психологическому или философскому факультету, чем биологическому. Но у психологов и тем более у философов я работать не смог бы, так как мой подход противостоял их настроенности, которую они ревностно охраняли, не допуская в свою среду ничего нового. С биологами было проще, я поначалу не очень сильно задевал непосредственно их идейную ориентированность и был нужен им как руководитель большой группы математиков-статистиков.

Деятельность сознания характеризуется прежде всего взаимодействием со смыслами. Поэтому естественно было начать с изучения языка — носителя смыслов. Первая сформулированная мною задача звучала так: «Почему мы, люди, понимаем друг друга, когда пользуемся словами, имеющими неоднозначные смыслы?» В этой постановке задача имела кибернетическое звучание, поскольку с решением ее связано и будущее искусственного интеллекта. Естественно было искать ответ на этот вопрос, обращаясь к вероятностным представ-

 

лениям, поскольку вероятностному описанию поддается изучение реальности любого явления.

Еще в 1974 году появилось первое издание моей книги Вероятностная модель языка. Расширенный и углубленный вариант этой книги был подготовлен к выходу в 1978 году. Но книгу трудно было издать — ее содержание в плане идейном было крайне одиозным для тех лет.

И все же второй вариант был издан. Опять в силу совпадения абсурдно звучащих обстоятельств.

В те времена я раз в год читал лекции философского характера на методологических семинарах² одного из подразделений Совета Министров СССР. И вот после одной из таких лекций, разговаривая с академиком А. И. Щукиным, я пожаловался на свои трудности. Он ответил:

 —  Издадим!

Оторвал от газеты кусок бумаги, написал: «Прошу издать книгу Налимова» — и сказал:

 —  Идите в Президиум АН СССР с этой запиской, и все будет улажено.

Прихожу и показываю, несколько смущаясь, обрывок газеты.

 —  Будет напечатано. Запомните, никто не сможет потребовать каких-либо изменений или смягчений.

А я, по наивности, прихожу к директору издательства и показываю ему резко отрицательный отзыв на рукопись моей работы, написанный профессором Московского университета, и свою отповедь ему.

 —  Не буду читать всю эту галиматью!

 —  Почему?

 —  Чего же вы хотите: чтобы я послал ей ваши возражения? Она напишет в ответ свои, а потом то же сделаете вы. Зачем на это тратить время?

 —  Так что же — не будете печатать?

 —  Почему? Будем. Берите ручку и пишите следую-

щее: «Я, такой-то, прочитал отзыв на мою рукопись. Со всем согласен и все исправил».

Я написал. Он поставил визу: «В печать». Потом еще разговор с ведущим редактором — Соколовым В. М.

— Вы не использовали весь отведенный вам объем. Что — нечего добавить?

— Есть. Но эти страницы не читали и те рецензенты, которые дали положительные отзывы.

— А какое вам до этого дело?

Но ведь вас же могут выгнать с работы! А я и сам могу уйти. Надоело все это издательское дело.

Итак, второе издание книги вышло значительно дополненным. Она получила широкий отклик, но, конечно, не у лингвистов — они молчали, считая ее, видимо, недостойной комментирования.

В начале 80-х мой друг доктор Юджин Гарфилд, Президент широко известного Института научной информации в Филадельфии, издал одну за другой четыре мои философски ориентированные книги³ (под редакцией профессора Р. Колодного):

1. In the Labyrinths of Language: A Mathematicians Journey, 1981, 246 p., (это перевод книги Вероятностная модель языка — она была издана также в Польше).

2. Faces of Science, 1981, 297 p.

3. Realms of the Unconscious: The Enchanted Frontier, 1982, 320 p.

4. Space, Time and Life. The Probabilistic Pathways of Evolution, 1985, 110 p.

Как видите, только первая из этих книг была издана

 

в России — на остальные был наложен запрет: из соответствующих инстанций поступила установка: «Разрешено на вывоз». Это означало, что в России издание не разрешалось. Это было до перестройки.

Из четырех упомянутых выше книг последняя, пожалуй, получила наименьший отклик. Она предлагала новый, философски осмысленный подход к проблеме эволюционизма. Биологи на это ответили молчанием, полагая, видимо, что философские аспекты эволюционизма обсуждать неприлично⁴. Ситуация, вероятно, изменится после выхода книги А. Лима-де-Фариа [Лима-де-Фариа, 1991], бросившей вызов традиционно принятой в биологии системе обсуждений эволюционизма. Будучи известным биологом, он не только приводит громадный фактический материал, но и рассматривает философские аспекты проблемы. Неожиданно звучит уже само заглавие книги: Эволюция без отбора. Автоэволюция формы и функции. Я в своих построениях также отказываюсь от идеи естественного отбора, доминировавшей в биологии в течение почти полутораста лет.

Уже после начала перестройки вышла на русском языке моя пятая книга, завершающая четыре предыдущих:

Спонтанность сознания. Вероятностная теория смыслов и смысловая архитектоника личности, 1989, 287 с.

Издать ее было непросто. В те первые перестроечные годы издательства, на всякий случай, оставались еще во многом на прежних позициях. Издательство «Наука», где ранее вышли пять моих книг, отказалось от издания этой книги и более того — сообщило мне, что рукопись пропала⁵. Издательство МГУ также не приняло рукопись, хотя к тому времени я работал в Университете уже около 25 лет и в университетском издательстве опубликовал много препринтов. Издал

 

книгу корейский строительный кооператив «Зухра» под прикрытием издательства «Прометей»⁶. Финансировал издание Клим Шегай, редактировала книгу его жена Арина Шегай. Она была автором этого издательского проекта, за который взялась по совету своего брата-писателя Анатолия Кима. У нас были и другие проекты, но трагическая гибель Арины и Клима в автокатастрофе отменила все планы. Книга осталась как память о них. Арина ею очень гордилась.

В США мне не удалось переиздать эту книгу. Ю. Гарфилд к тому времени продал свое издательство. Другие издательства отказывались от нее, мотивируя это тем, что она слишком многопрофильная. Американский рынок, как уверяли меня руководители издательств, готов принимать только строго монопрофильные издания. Вот так обернулась для меня свобода американского рынка.

Книга постепенно обретает своих читателей. Стали появляться отклики в печати. На Биологическом факультете книга оказалась даже включенной в программу философских семинаров. Но слышал я и такие отклики: «Читаю по нескольку раз, часто ничего не понимаю, но все равно интересно — увлекательно».

Одновременно я продолжал заниматься разработкой методологических вопросов, связанных с математизацией биологического знания. Собственно биологическим темам посвящена четвертая из перечисленных выше книг, а также публикации, связанные с вопросами экологии.

Здесь я ограничусь тем, что обращу внимание на две публикации:

 

 

Анализ оснований экологического прогноза. — Вопросы философии, 1983, № 1, с. 108 — 112. (Переведена на английский и немецкий языки.) На изломе культуры. — Полис, 1991, № 6, с. 5 — 18; 1992, № 1/2, с. 150 — 166, № 3, с. 100 — 112, № 4, с. 112 — 121. '

Главная идея второй из этих работ формулируется так: избежать экологической катастрофы если и будет возможно, то только при радикальном изменении системы ценностных представлений. Иными словами — должна возникнуть иная культура.

Перестройка дала мне возможность не только публиковать ранее запрещенные работы, но и выезжать в другие страны⁷. Ранее партийная организация намертво блокировала все мои попытки выезда в несоциалистические страны. Сколько я потратил времени и сил на тщетные попытки преодолеть этот барьер.

И вдруг двери открылись. Впервые это случилось в 1988 году, когда я получил возможность поехать в Ганновер на Международный конгресс «Духовность и природа» (Geist und Natur).

Это был многолюдный Конгресс с широкой программой, охватывающей почти все проявления культуры — не только европейской. Было задумано показать участникам Конгресса все актуальное и потенциально существующее богатство культуры нашей планеты. От нашей страны я был единственным представителем. Мой 45-минутный доклад назывался «Вероятностная теория смыслов и смысловая архитектоника

 

личности». Впервые в моей жизни я оказался погруженным в многообразие гуманитарной мысли.

Но вскоре мой восторг умерился. Через три года после Конгресса я узнал, что текст моего выступления не был включен в Сборник докладов, выпущенный в Германии издательством Springer Verlag хотя меня искренне уверяли в том, что доклад был очень интересным и что он несомненно будет опубликован. И я тщетно ждал все это время, не отдавая доклад в какое-либо другое издательство. Позднее текст, близкий к этому докладу, был опубликован в другом прекрасном сборнике, подготовленном голландским редактором-составителем Марком Карвалло [Nalimov, 1992]. Так что худа без добра, получается, не бывает.

Да, из этого, казалось бы, незначительного инцидента следует, что и на Западе есть цензура, но только она не носит всеобъемлющего характера.

В эти годы я вместе со своей женой и неизменной сотрудницей Жанной Дрогалиной познакомился с Трансперсональной психологией — новым философско-психологическим движением⁸.

За последние пять лет мы обрели за рубежом множество друзей — сердечных, интеллектуально развитых и в то же время сопричастных духовному началу жизни. И все же общий фон зарубежной жизни поражает своей погруженностью в комфорт. Жизненный комфорт довлеет надо всем. Раньше мне думалось, что там, по ту сторону барьера, мы увидим духовный поиск такой же напряженности, как это было в нашей стране в 20-е годы. Но нет, этого не произошло.

Пожалуй, духовную напряженность, похожую на прежнюю русскую, мы обнаружили только в Голландии.