ПРЕДИСЛОВИЕ

 

Просьба не читать мемуары как научное исследование; роль, сыгранная опубликованным отрывком; трудность написания внешняя - обыски и пр.; трудность написания внутренняя - нет языка для описания эротических переживаний; "вероисповедание" автора

 

Зачем люди пишут мемуары? Ответить я не умею, равно как и на вопрос, зачем люди живут. Но я живу, ergo пишу мемуары. Предоставляя утонченным знатокам логики указывать и называть логическую ошибку в этом жонглировании словами, сообщаю, что реально не рассчитываю ни на одного читателя. Лестная надежда, что, дескать, "в Лете не потонет строфа, слагаемая мной", не движет мною. Потонет, как уже многое потонуло. А коли и выплывет, то ведь кто ее ПРОЧИТАЕТ, т.е. осмыслит в соответствии с намерениями автора? Уже на протяжении моей жизни произошел чудовищный обвал культуры, знаний, даже навыков чтения. Homo sapiens сменился на homo TV. Неграмотные получили все права грамотных. И последствия растут лавинообразно. Так что не читайте меня, мои современники и потомки. Разве только если вы потрудились настолько, что, живя в России, умеете равно легко читать русский и французский текст "Войны и мира" и чувствуете, почему именно тут Толстой пишет "mot", а страницей далее - "мо". Такой читатель, с которым можно было бы вести диалог, нужен мне как воздух. Но нет его у меня, и время не сулит его появления.

Главным образом пишу я, чтобы разобраться самому в том, как и почему я сыграл в жизни именно ту роль, какую сыграл. Весь интерес не в том, ЧТО именно я делал и думал, но в том, как мое по внешности исключительно самобытное и активное поведение, оказывается, лишь выражало и отражало всеобщие настроения и закономерности, генетические, семейные, воспитательные, микроокружения, политической атмосферы, "мыслей, носившихся в воздухе". Если есть ноосфера, то вот на примере молекулы, зовомой Револьтом Ивановичем Пименовым, просмотреть и увидеть, как силовое поле ноосферы сливалось в резонанс с индивидуальными побуждениями и волнующими открытиями этой молекулы - разве это не интересно? Таким образом, мои мемуары - это разновидность научного исследования.

В этом аспекте они продолжают традицию опубликованной части моих мемуаров, но в отличие от тех носят индивидуальный, а не социальный характер. "Один политический процесс" был написан в ответ на многочисленные разнообразные вопросы моих близких и далеких знакомых рассказать, что и как стряслось со мной в 1957 году. Тому обществу Ленинграда и Москвы, которое контактировало со мной в 1967-1968 годы, нужен был - как хлеб, как вода, как свобода - рассказ о политическом аресте его современника, его коллеги. Я исполнил этот социальный заказ. Будучи по складу привычек ученым, я сделал больше, нежели просто рассказал факты и переживания: я провел анализ - в котором не щадил ни себя, ни близких мне лиц - хода событий во время предварительного следствия, чем, в частности, научил некоторых профессиональных историков умению читать протоколы допросов; это в сочетании с иными обстоятельствами привело позже к возникновению целой новой школы историков в СССР. Мои тогдашние "отрывки из мемуаров" повлияли и на других лиц, стимулировали поступки кое-каких деятелей, оставивших свой след в Движении Сопротивления 60-70 годов. К сожалению, типографски они были опубликованы лишь примерно лет десять спустя, но даже самиздатское их хождение было достаточно эффективным. Правда, я надеялся, что и другие участники событий напишут о том же, со своих точек зрения, стимулированные "моим враньем". Но откликнулся только Борис Вайль, написавший "Особо опасный", а такие, как В.Л.Шейнис или И.С.Вербловская струсили.

На нынешние мои мемуары нет социального заказа. И прежний читатель... "но спят усачи-гренадеры... иные погибли в бою, иные ему изменили и продали шпагу свою..." А новый читатель - дремуче невежествен, как я имел уже горе высказаться. Я, например, уверен, что моим детям будут непонятны, неинтересны и не нужны эти воспоминания. Таким образом, сохраняется чисто научная задача: постараться вспомнить и собрать ВЕСЬ фактический материал, могущий иметь

 

отношение к проблеме, сформулированной мною во втором абзаце. Подвергнуть собранный материал собственному АНАЛИЗУ и ПЕРЕДАТЬ его вместе с этими ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫМИ выводами в потомство тому специалисту по психике, генетике и социуму, который захотел бы заняться исследованием этой или смежной проблемы. По-видимому, после того, как я завершу работу над этими мемуарами, я отошлю их в архив Академии Наук (копию - в Комитет, именующий себя Комитетом государственной безопасности, для надежности сохранности).

Упомянув сей "чрезвычайный орган", я тем самым фиксирую одну из трудностей в написании моих мемуаров. Огромного числа документов первостепенной важности в связи с решением названной научной задачи нет в моем распоряжении, ибо они были изъяты у меня при обысках, даты которых (примерно с интервалом, равным периоду обращения Юпитера вокруг Солнца) приводятся в тексте. А некоторые из бумаг были предусмотрительно уничтожены накануне обысков или - еще предусмотрительнее - никогда не были составлены в письменном виде. Предоставляю будущим исследователям из Академии Наук реконструировать эти ключевые ситуации методом ли академика Н.Я.Марра или методом неакадемиков М.С.Бернштама и В.Е.Борисова, блестяще применивших методы Марра для реконструкции авторского коллектива "Тихого Дона" и "Поднятой целины".

Но эти весомые, хотя и заурядные трудности - не главная помеха в написании воспоминаний. Главную трудность сформулировал тот же Пушкин (в возрасте двадцати шести лет):

 

"Писать свои Memoirs заманчиво и приятно. Никого так не любишь, никого так не знаешь, как самого себя. Предмет неистощимый. Но трудно. Не лгать - можно; быть искренним - невозможность физическая."

 

Не расковывая пушкинской формулы, и проиллюстрирую ее на одном довольно специфическом примере. Я имею в виду сексуальные переживания. Я отнюдь не полагаю "неприличным" затрагивать эту тематику. Она необъятно важна, я хотел бы писать о ней, разобраться в ней. Но не умею. Слов не хватает. Поясню на крохотном примере. Часть людей, по крайней мере в литературе (письменной, устной и граффити), сводит свои сексуальные переживания к "переспать". Более грамотные сексологи отмечают, что сексуальные - точнее, эротические, ибо полового созревания еще нет - переживания начинаются задолго до фактического или мечтательного совокупления, что даже территориально эрогенные зоны у человека не связаны непосредственно с гениталиями, а имеется оральная эрогенная зона, есть анальная эрогенная зона и лишь последнею развивается генитальная эрогенная зона. Это уже дает что-то, слова появились, хотя такие неуклюжие, наукообразные, что АДЕКВАТНО ими ни одно эротическое (и т.п. напряженно-волнующее) переживание не опишешь. Но вот ведь казус. Известно, что довольно часто мужчина в ходе эротического диалога засовывает руку за лифчик и "тискает титьки". Ну, у женщины там наличествует "генитальная эротическая зона", так что понятно, зачем ЕЙ такие прикосновения нужны, почему ОНА их допускает - когда допускает - и даже поощряет - если поощряет. Но неужели же хоть один научно мыслящий сексолог или просто анализирующий человек вообразит, будто бы МУЖЧИНА всовывает руку под лифчик ДЛЯ ТОГО, чтобы доставить женщине приятные эротические переживания? Вообразит, будто мужчина такой альтруист?! Нет, мужик лезет охальничать из своих свински-эгоистических побуждений, потому что это ЕМУ ПРИЯТНО.

Удовольствие кончиками ли пальцев проводить по грудям, вдавливаться ли ложбинкой ладони, постукивать ли тыльной ее стороной... Это - тоже эротические эмоции мужчин. Значит, "эрогенная зона" у него располагается в подушечках пальцев рук, а не только в окрестностях губ, анального отверстия да в причинном месте. Но как же ТЕРМИНОЛОГИЯ разработана для изображения этих переживаний? Для локализации их? Для передачи интенсивности? Окраски? Звучания? Любовь - ощущение осязательное, а в русском языке самые пренебрежимые и расплывчатые

 

суть эпитеты, до тактильных восприятий относящиеся. Ну, "томление" да "нега", да еще разве что "зуд"... Пабло Неруда воспевал вот щекочущее блаженство, возбуждаемое в нем сперматозоидом, рвавшимся по его мочеточнику прочь из него. Не знаю, как оно по-испански, не удосужился прочесть, а в русском переводе мне его описание чем-то противно, хотя узнаваемо. Но узнаваемо примерно так, как во фразе: "Шерстяной комок, маша пятью конечностями, переместился на плоскость, расположенную на высоте 84 сантиметров" - узнаешь: "Кошка вспрыгнула на письменный стол". Ради того, чтобы не вставлять "пять шерстяных конечностей" и ради того, чтобы мне не претило написанное мною самим, я постараюсь по мере сил избегать эротические волнения в своих мемуарах, хотя полностью этого достичь невозможно без лицемерия - слишком внушительное место в жизни занимают сексуальные события. Возможно, за оставшиеся мне годы жизни я найду слова, обрету язык, создам письменность этой темы. Тогда - напишу. А до решения этой, чисто внутрилитературной, задачи я стану разрабатывать сексуальные темы только тогда, когда это будет совершенно неизбежно по ходу повествования.

По одним сведениям, человек был вылеплен из грязи, в которую Бог вдохнул свое дыхание. По другим, человек возник из обезьяны, научившейся стыдиться. Но все серьезные люди признают, что человек не сводится к своему духу, интеллекту, к своему Высокому и Вечному. В человеке не меньше половины дерьма и животных страстей. Христианство учит, как ПРЕОДОЛЕВАТЬ эту животную половину, устремляясь душой к небесному. Материализм ДЕДУЦИРУЕТ самые духовные устремления из естественной необходимости и этологических закономерностей. Теософия учит обнаруживать, как исполнение животных страстей - "жизнь астрального тела" - энигматически и ясновидчески НЕОБХОДИМА для расширения морального пространства, в котором растут дух и саморазвитие Человека. Есть много базисных воззрений на соотнесенность Добра и Зла. Я, скорее всего, гностик: я живу и знаю, что мир иррационален, алогичен, хаотичен и покорен только одному закону - закону случайности и бессмысленности. Добро из него не вытекает, Добро им не управляет, не воздает Верховное Добро за праведность и разумность никому и ничему. Разума в мире нет. Но я знаю также, что Разум, Логос, ЕСТЬ и во мне и в еще чьих-то душах. И знаю, что мы обязаны нести этот факел света сквозь тьму и ветры и завывания хищных зверей. Мы отнюдь не идеальные и не чистые носители света. Но мы должны. И как бы ни были мы измараны в дерьме, и какие бы плотоядные звери ни жили внутри нас самих, мы должны не выпускать факела из своей руки. И только там, где мы осветим мрак бессмысленного бытия - будет Разум и Смысл и победа Добра.

И пусть мне повезет - пусть кто-нибудь зажжет свой факел о мой, до того, как мой угаснет.