§ 9. Листовки

 

Активизация от отчаяния; Марина Таирова и Никита Дубрович; "буковки", вырезаемые Ирой Зубер; осмотр улицы Халтурина

 

Благодаря энергии Бориса Вайля и еще некоторых, удалось вступить в контакт с рядом других институтов, в частности, с ЛИСИ (Ленинградский инженерно-строительный институт). Контакт этот осуществлялся так. Борис нащупывал подходяще настроенных лиц. Объявлял им, что приведет представителя из "центра". На назначенное свидание сходились мы с Борисом и несколько человек с другой стороны. При этом всю литературу передавал им уже ранее Борис. Я же прояснял принципиальные вопросы и прикидывал для себя степень жизненности данной группы. Потом выделялся один представитель от института для постоянного поддержания контакта. Таким представителем от ЛИСИ был Юра Кузнецов. Кажется, уже ему Борис отрекомендовал меня под вымышленным именем (но сам Борис был ему известен под настоящим именем).

Провал задуманной на 28 декабря демонстрации имел далеко идущие последствия. Игорь Адамацкий и его ребята страшно обозлились, что никто не пришел. Другие, которые в душе и не хотели идти, но не решались признаться в этом и просто "саботировали" демонстрацию, усмотрели в ее провале подтверждение своей правоты. Появилось недоверие ко мне. Адамацкий заметно охладел. Один только Борис не унывал. Да Вишняков предлагал план за планом. В то же время все требовали действий. Недоверие относилось к моему умению действовать, а не к целям действия. Я не мог уже с прежним авторитетом отрицать полезность листовок, например, выпуска которых на одном из собраний на Марсовом поле (кажется, 7 января) потребовал Вишняков, поддержанный другими ребятами из Библиотечного института. Логика подразумевалась простая: листовки должны предшествовать демонстрациям. Я же не мог противопоставить им своей логики: движение должно развиваться своим путем, стихийно, его не нужно создавать, а нужно активно принимать участие в уже происходящем. Более того, меня эта самая логика вынуждала принять требование листовок: ведь если они сами "стихийно" пришли к намерению выпускать листовки, то я обязан активно принять участие в реализации их намерений!

Требования листовок шли не только от группы Библиотечного института. Мне представляется, что все, кому было по 18-19 лет, из числа причастных к движению, склонялись более или менее к мысли о листовках. Наоборот, в кругу Кудровой - Шейниса о таком криминале, как листовки, и заикнуться было немыслимо. Кстати, их стремление, все более ощутимое: выждать, законспирироваться, переждать - все росшее по мере разгрома сопротивления в Венгрии; проскальзывавшее сожаление, что они связались со мной, компрометирующим их, лишь толкало меня "от противного" к принятию идеи листовок. Немало способствовали моему согласию и разговоры с Мариной Таировой и Никитой Дубровичем.

Когда Вербловская уходила из Союза художников, к ней обратилась одна из присутствовавших на обсуждении девушек и попросила шарф, т.к. она была налегке, а похолодало⁵⁶. Назавтра эта девушка - до того никому из нас не известная - позвонила по данному ей Ирой телефону

 

договориться вернуть шарф. Ира велела ей приезжать к нам домой. Когда девушка приехала, случилось, что бы я дома. Она отрекомендовалась Мариной Таировой, студенткой первого курса какого-то художественного института или филфака, не помню. Выглядела она очень молодо. Я поначалу не обратил на нее внимания, мало ли кто приходит к Ире. Кажется, даже кто она такая, узнал уже не от нее, а от Иры. Но она стала ходить к нам в дом и во второй или третий визит привела с собой юношу - сказочно красивого, - который отрекомендовался Никитой Дубровичем, студентом первого курса Политехнического института. С ним я довольно быстро стал разговаривать. Он проявлял живой интерес к политике, к событиям в Венгрии, резко отрицательно относился к казенной действительности и чуть ли не готов был идти немедленно совершать революцию⁵⁷. В таких разговорах активное участие принимала Марина, вполне поддерживая Никиту, а Ира как-то устранилась от наших бесед. Разговоры с ними, совместно со всеми остальными, убедили меня, что страна созрела для революционной ситуации - раз первые встречные студенты думают ТАКОЕ - и что надо переходить к активным массовым действиям, т.е. к листовкам. Подчеркиваю, что для меня решающей была не их аргументация, а их настроенность, которую я воспринимал как ПОКАЗАТЕЛЬ всеобщего настроения. Через некоторое время я предложил им принять участие в тайной организации.

Стоит отметить, что конкретизация - кто именно внес какой вклад в решение о выпуске листовок - это дело позднее. Лишь когда под следствием, пользуясь досугом, я стал обдумывать происшедшее, лишь тогда я стал выделять отдельные лица и мнения. В январе же я воспринимал требования к листовкам как всеобщий единодушный порыв.

Вишняков предложил себя в технические изготовители листовок. Речь шла о следующем. Я должен был вручить ему кадр на фотопленке с текстом листовки. Текст я намеревался составить после соответствующих разговоров с Кудровой: их формулировки мне нравились. А ведь обсудить содержание можно и не говоря про конечную цель - листовки. Вишняков обещал отпечатать с этого кадра несколько сот экземпляров листовок на бумаге. В принципе, репродуцирование мог бы осуществить и Валя Сухов, но ему это было житейски сложнее. Всю партию листовок Вишняков должен был в целях конспирации передать мне, а уж я стал бы распределять их, вручая Вайлю, Кузнецову и др.⁵⁸ Таким образом, технический исполнитель -Вишняков или Сухов - предполагался надежно законспирированным; о его работе знал только я один. В первый с Вишняковым разговор на эту тему мы обсуждали только технические подробности: КАК сделать. Помню, разговор был длинный, покамест мы медленно, сквозь мокрый снег, шли от площади Льва Толстого по Кировскому проспекту и Кировскому мосту до Библиотечного института. И совсем уж как в романе Достоевского: Ира Вербловская - которая все рвалась выяснить, с кем и зачем я встречаюсь, - тайком от меня кралась за нами, следила весь наш путь и мое возвращение

 

домой... В этом она призналась мне уже в тюрьме. Кажется, она прибавила, что тайком от меня встречалась то ли с Борисом, то ли с Вишняковым, но это я припоминаю как-то смутно. Я ее в дела организации на посвящал.

Сначала я собирался отпечатать текст на машинке. Потом, руководствуясь соображениями эстетики и внушительности, решил, что исходный текст будет составлен из вырезанных газетных букв, что после фотографирования выглядело бы как снимок с типографского текста. С этой целью я обратился к Зубер и официально уведомил ее о наличии организации (о чем она, впрочем, и сама догадывалась). Я предложил ей вступить, платить взносы, работать по моим заданиям. Она с энтузиазмом приняла предложение: "Ты дал мне смысл жизни!" Я поручил ей вырезать из газет достаточное количество "буковок" (она обожала уменьшительные формы: "буковки", "портретики", а ножницами владела мастерски). Задание она выполнила, хотя, кажется, я не объяснял ей назначение "буковок".

После каникул, в начале февраля, группа Библиотечного института собралась на Марсовом поле. Я проинформировал ее, что решено выпускать листовки, и поставил вопрос ЧТО они полагали бы нужным писать в листовках? Прежде всего решили подготовить листовку к предстоящим выборам 3 марта. ЧТО мы хотели писать к выборам - более или менее понятно, тем более, что это нам инкриминировалось. Вишняков тут же на собрании предложил листовку второго типа содержания. Он хотел включить требование сделать Ленинград столицей РСФСР. По-моему, присутствовавшие отнеслись к такому предложению безразлично, я - с недоумением, и решили ограничиться листовкой общего содержания. На том и договорились.

Довольно скоро после этого я вручил Вишнякову фотокадр. Одновременно я заговорил с Вайлем, Кузнецовым, Адамацким, Зубер, Заславским и кое-кем еще о подготовке к РАСПРОСТРАНЕНИЮ листовок, которые я им вручу. В более неопределенной форме подготавливал я и Кудрову (с января получилось, что я больше не встречался лично ни с нем из ее знакомых, а связь поддерживалась через нее исключительно). В середине января я последний раз видел Шейниса; об этом свидании еще расскажу погодя, когда буду писать о программе. Столь же неопределенно готовил ребят из военного училища. Вишняков не сделал ничего; сначала он заверял, что вот-вот сделает, потом стал ссылаться на объективные причины; зашла речь о деньгах - я ему указал, что в его распоряжении сборы членских взносов, он ответил, что никто ничего не платит, я дал ему какую-то сумму; потом он сказал, что не успел; потом прошли выборы, и именно эта листовка стала неактуальной. Я потребовал от него возвращения кадра, что он и сделал. Я кадр сжег. Позже мы с Борисом обсуждали мысль о первомайской листовке. Содержание ее у нас не вызвало разногласий. В видах выяснения способов ее разбрасывания он обследовал парадные и крыши по улице Халтурина, по которой ленинградские демонстрации расходятся с Дворцовой площади. Кажется, это он предпринял уже по своей инициативе, и я об этом узнал только на следствии. Борис же предложил составить листовку к школьникам. Мысль о ней родилась вот почему. Тогда только что затевалась реформа вступительных экзаменов в вузы. Во что бы она не вылилась, было ясно, что она проводится для реализации изречения Хрущева: "Студенты должны учиться, а не политикой заниматься". Но так как Хрущев под "учиться" понимал "соглашаться с Хрущевым", то реформа предусматривала, в частности, введение производственного стажа как непременное условие приема в вуз. Производственный же стаж, естественно, означал, что наиболее способная к науке, к теории молодежь будет вытесняться в

 

общем наборе. Это мы и собирались разъяснить школьникам десятых классов. Хотя я в принципе был за написание этих листовок и помышлял даже перепоручить их размножение Сухову или Мамонтову, никаких фактических шагов в этом направлении до своего ареста сделать не успел. Борис же все время подразумевал, что я вручу ему партию листовок, а его задачей будет только их распространение.⁵⁹