§ 18. Суд

 

Цирк с психиатрами; свидетели меняют показания; роль Орловского по ту сторону зала; всеобщее сочувствие; речь прокурора Демидова; речь адвоката Райхмана; речь адвоката Зеркина; письмо профессора Н.А.Шанина к Н.С.Хрущеву; мое последнее слово; Заславский вступается за меня как за ученого; прочие последние слова; приговор; первые дни после приговора.

 

Я подхожу к описанию самого радостного, самого светлого события в моей жизни. Суд для меня явился праздником, во время которого я увидел, что люди непомерно лучше, чем они кажутся на поверхностный взгляд. Вера в людей, в их благородство - то, что почти совсем замирало в моей душе за 1949-1952 годы, - расцвела и окрепла.

Процесс начался 26 августа. Нас привезли в "воронке". Здание суда располагается на Фонтанке 16. "Воронок" же въезжает в ворота по Пестеля, д.7 и через проходные дворы (в которых в то время шел ремонт, и все было изрыто канавами, разбросан кирпич) подъезжает к караульной. В "воронке" мы едем вчетвером в общей камере, а Иру, как женщину, везут в маленькой отдельной кабинке (поездив "воронками", я узнал, что она называется "бокс", но тогда еще назвал дилетантски-фраерски: "Маленькая отдельная кабинка"), ей душно, она задыхается. В тот же или на следующий день она пожаловалось начальнику тюрьмы майору Луканкину, что ее тошнит, и он распорядился возить ее на своей машине "Победа". В общей камере мы радуемся встрече, болтаем, обмениваемся новостями. Разговор продолжается в той клетке, куда нас четверых заводят, прошмонав. Иру -одну в клетку напротив. Клеток там мало, но политических от уголовников (как говорят, "бытовиков") тщательно отделяют. Никаких упреков никто из нас никому не бросает. Мы не выясняем, кто больше, кто меньше "выдал". Думается больше о хорошем. Рождается атмосфера товарищества. Сначала - мы с Борисом, потом я начинаю через коридорчик переговариваться с Ирой. Присоединяется Игорь. И вот мы четверо беседуем уже совсем как старые друзья. Несколько в стороне Данилов, который все возмущается "подлостью Невструева", но и он поддается обаянию Бориса. Атмосфера установилась.

Конвой с примкнутыми штыками отводит нас наверх. В коридорах и на лестницах никого знакомого. Суетятся случайные прихожие. Вот и зал суда. Пусто. Адвокаты устремляются к каждому из нас, сидящих за барьером. Через минуту появляется моя мать, отец Иры. Обмен несколькими фразами, и конвой выставляет из зала всех, кроме адвокатов. У нас - карандаши и бумага, которым тюрьма обязана на период суда обеспечить подсудимых для реального осуществления права на защиту. "Встать, суд идет!" Входят, рассаживаются трое.

Опрос имен и прочих формальных данных. Согласны ли с выбором защитников? У меня, Иры, Игоря - нанятые личные адвокаты. У Бориса с Костей - казенные. Все изъявляют согласие. Получено ли и когда обвинительное заключение? Признает ли подсудимый себя виновным?

Уже принципиальный вопрос. Но адвокат растолковал мне, что первый раз такой вопрос задается общий, формальный; полный ответ-де будет даваться позже при подробном допросе каждого. Я отвечаю, что с некоторыми оговорками признаю; об оговорках скажу позже. То же произносит Борис. Игорь признает частично 58-10, не признает виновность по 58-11. Данилов признает, Ира не признает себя ни в чем виновной.

 

Вызывают по порядку свидетелей, чтобы установить, явились ли. Если кто не явился, то председательствующий Миронов (из раскассированных линейно-дорожных судов) велит секретарю послать повестку. Кончили. Свидетелям приказано выйти и быть готовыми явиться по вызову суда. Формально именно так и должно быть: начинаться суд всегда должен публично, а лишь потом судьи решают сделать процесс секретным и удалить публику.

Борис вносит ходатайство сделать процесс открытым, ибо в нем нет государственной тайны, а по ст. 19 УПК только наличие государственной тайны позволяет сделать процесс закрытым. Я поддерживаю ходатайство Вайля. Защитники - не поддерживают. Обвинитель возражает. Суд отклоняет.

Начинается спор между обвинителем и защитниками, с кого начать допрос подсудимых. Защитники настаивают - с Пименова. Государственный обвинитель Демидов - не с Пименова, а хотя бы с Вайля. Тут он и сам припоминает, как я вредно влиял на показания Вайля, о чем сказано в §14. Райхман находит решающий аргумент:

— Принято начинать допрос не с показаний свидетелей, а с объяснений подсудимых. В данном процессе все прочие обвиняемые фактически являются свидетелями по делу Пименова как главного обвиняемого. Поэтому надо начать с его объяснений.

Миронов решает, "посоветовавшись на месте" - с меня. Спор шел по сути о том, кто будет задавать тон процесса; именно подумав об этом, в перечне вызываемых в суд подсудимых меня вдруг загнали на последнее место.

Но прежде надо решить еще один процессуальный вопрос. Мой адвокат внес ходатайство о вызове судебно-медицинской экспертизы на предмет установления моей вменяемости. Основание - мое пребывание в сумасшедшем доме 8 лет назад. Суд удовлетворил ходатайство. Назначен эксперт - как это случаются в жизни такие совпадения! Из романов их стараются изгонять - профессор И.И.Случевский, признавший меня по просьбе Фельдманов шизофреником в 1949 году. Но профессор Случевский - занятой человек. У него сейчас как раз проходят краткосрочные курсы съехавшиеся со всей страны полтора десятка будущих судебно-медицинских экспертов. Он категорически отказывается от участия в данном процессе, грозящем затянуться на неделю. Ведь эксперт обязан дать заключение сразу после допроса подсудимого и потом присутствовать в течение всего судебного следствия до самых прений сторон. Значит, пока будут допрашивать прочих подсудимых и всех свидетелей - 26 человек, - он будет терять время! А его подопечные медики будут вместо изучения судебной психиатрии ходить в кино на командировочные, которые им платит государство! Нет, профессор не желает. Его уговаривают. Уж я не знаю, почему никем заменить его не могли. Кончилось изумительнейшим компромиссом. Профессор согласился прибыть в суд при условии, что суд допустит в свое заседание его подшефных практикантов. Для них присутствие на процессе при их наблюдении экспертизы и будет той самой производственной практикой, за которую им платят командировочные. И таким образом была пробита брешь в закрытости процесса. Прибыли - как мы шутили - "Кио и его шешнадцать ассистентов". Зал заполнился. А на миру и смерть красна. Публика. Зрелище.

Тем более, что цирк обещал быть интересным. Ведь по моему ходатайству ГБ затребовало из психбольницы № 2 мою "историю болезни". Правдин аккуратно заверил своей подписью и заключение врачей, что при

 

больном изъято воззвание к товарищам бредового содержания, и то, что приложенное воззвание, как установил сличением капитан ГБ Правдин, текстуально совпадает с помещенным на таких-то страницах такого-то тома собрания сочинений Горького произведением "Человек". Более того, заверил и выписку из истории болезни, где сказано, что перед выпиской из больницы врачи взяли с больного Пименова Р.И.обещание вернуться в ряды комсомола. Поэтому мне было о чем поговорить с гражданином Случевским. И мы на скамье подсудимых радостно потирали руки, предвкушая веселье.

Разумеется, заглянув мне под веки, постукав по коленке, глубокоуважаемый профессор с тем же апломбом, что в 1949 году, признал меня здоровым, вполне вменяемым, без признаков шизофрении или еще какого-либо душевного заболевания. Но так как неловко было совсем уж уходить без ученого диагноза, да еще не обругав меня, дважды его сконфузившего (с первым диагнозом и с Горьким), то Случевский отнес меня к нервно-психологическому типу "истерический психопат". В ответ на вопрос Райхмана, вполне ли вменяем "истерический психопат" (ох, как он жаждал получить хотя бы "частичную вменяемость"!) Случевский ответил, что вполне. Сообщил, в виде утешения Райхману, что иногда реакции истерического психопата могут быть не адекватными реальной действительности; чрезмерно бурными, скажем. Мы увидим вскоре, как этой лазейкой воспользовался защитник.

Итак, я - вменяемый истерический психопат, в недавнем прошлом - шизофреник с бредовыми идеями А.М.Горького - стал давать свои объяснения суду. Разумеется, я уточнил свое признание виновности: виновен в антиправительственной, но не антисоветской деятельности. Моя деятельность была направлена против тех сталинских порядков (никакие силы небесные ни адвокатские не могли меня принудить пользоваться обтекаемой формулой "культ личности и его последствия") и их пережитков в настоящее время. В качестве такого пережитка я назвал отношение к венгерским событиям. Я признал, что в процессе борьбы с ненавистными мне порядками, борьбы вполне легальной, по моему разумению, я перехлестнул границы легальности. Сам я эту границу определил для себя так: то, что я делал не скрывая - легальное. То, что совершал потаенно -нелегальное. С этой точки зрения, мои письма и статьи, посылавшиеся в редакции или предназначенные для такой отсылки - легальная деятельность, и будет несправедливо их мне инкриминировать. Деятельность же по подготовке листовок, организационная деятельность -нелегальная и относится к компетенции суда. Факты, относящиеся ко мне лично, я признавал и широким жестом, несмотря на одергивание рядом сидевшей Иры и жестикуляцию защитников, признал за собой еще парочку преступных мелочей, не выясненных на следствии. Со вкусом излагал я свои взгляды. Когда дошел до крестьянского вопроса, один конвоир-новобранец, до того апатичный, поднял голову и стал вслушиваться. Мое поведение имело своим результатом то, что судья стал верить каждому моему слову в части фактов и убеждения. Он увидел, что за толкованиями и интерпретациями я не пытаюсь уйти от ответственности. Он понял, что толкования и интерпретации для меня - часть души, а не судебная тактика. Не раз потом, уличая тех или иных свидетелей, он произносил фразу: "Пименов честен".

Примерно так же, с учетом линии, принятой на предварительном следствии, держались прочие подсудимые. Наиболее слабым показалось поведение Кости Данилова, но его охотно извиняли малограмотностью. Заславский, несмотря на обильные покаяния на предварительном

 

следствии, держался с достоинством. Хотя он и выдвигал версию, будто бы 27 января 1957 года решил окончательно порвать со мной из-за политических разногласий (у нас в этот день и вправду была ссора, вызванная моим скверным характером; к политике она не имела никакого отношения, и Игорь и позже прекрасно ходил к нам в дом, участвовал в "воскресеньях"), а я эту версию, разумеется, не оспаривал - он не лил на меня грязь и не сваливал на меня ничего. Ира произвела дурное впечатление своим нежеланием признать себя виновной ни в чем, но одним заседателем была женщина, которая с явной симпатией отнеслась к подсудимой-женщине.

Стали вызывать свидетелей. Процедура их допроса такова: первый вопрос принадлежит председательствующему. Потом - заседателям. Если свидетель вызван обвинением, то следующий вопрос - прокурору (таково привычное название того, кто официально зовется "государственный обвинитель"), потом защитнику. Если вызван защитой - то сначала защитнику или вызвавшему подсудимому по выбору, потом прокурору. В последнюю очередь любой подсудимый может задать вопрос свидетелю. Можно задать вопрос как только что вызванному свидетелю, так и любому из ранее давших показания и сидящих в зале. Свести двух свидетелей на перекрестный допрос. И так далее.

Поначалу - два-три бесцветных свидетеля. Но вот появился Кудрявцев. Он повторил в основном свои показания на предварительном следствии, но в живой речи, не отредактированные, слова его зазвучали интереснее, даром что он от себя пользовался термином "антисоветские" охотно применительно к моим высказываниям. Стало яснее, ЧТО он вкладывает в этот термин. Так, он изрек:

— Мандельштам - антисоветский автор, ПОТОМУ ЧТО запрещенный.

Эта логика уже вызвала усмешки даже у председательствующего.

Или вот он рассказал:

— На собрании мы решили, что так как у нас статистика засекречена и печать помещает далеко не все, что происходит в нашей стране, то надо наладить выпуск своей собственной информации.

— Кто, кто говорил, что якобы у нас статистика засекречена и печать публикует далеко не все, что происходит в нашей стране?! – вскакивает прокурор Демидов.

— Это говорю я и, по-моему, об этом знают все, - парировал Кудрявцев. Прокурор получил первую пощечину, которых потом ему пришлось выдержать несколько десятков. Свидетель солидаризировался с мнением, которое прокурор готов был провозгласить антисоветским и инкриминировать подсудимому; только не знал кому именно: Пименову или Вайлю. А ведь это говорил свидетель обвинения.

Следующим шел Греков, который тоже держался не совсем тривиально. Правда, он по-прежнему прилагал эпитет "антисоветский" к некоторым инкриминированным высказываниям.

Появился Адамацкий. Слушая его, мы с Вайлем зашевелились. Судья зачитал протоколы допросов Адамацкого. Игорь Адамацкий ни много ни мало так огласил мои высказывания насчет Венгрии, что получалось ни дать ни взять передовая в журнал "Коммунист". Выходило, будто я сначала говорил, что в Венгрии происходит широкое общественное движение, к которому примазались фашисты, превратив его в военный путч. Потом же я - по Адамацкому - заявлял, что это движение полностью выродилось в фашистскую контрреволюцию. Судья попробовал было уличить Адамацкого его показаниями на предварительном следствии, но тот отмахнулся, что сейчас-де помнит гораздо лучше, нежели тогда, ибо много думал об этом

 

после следствия. Тогда председатель пошел на крайнюю меру. Он поднял меня и попросил объяснить что именно я говорил Адамацкому и другим в Библиотечном институте по поводу Венгрии.

У всех в ушах еще звучали мои громкие декларации при моем допросе два дня назад о "революции", "интервенции", "народе". Я с извиняющейся улыбкой, обращенной к Игорю, пояснил суду, что свидетель, должно быть, позабыл мои слова. И повторил свою точку зрения на события в Венгрии. Кстати, с Адамацким связан еще одни курьез: председательствующий по запарке позабыл предупредить его об ответственности за отказ от дачи показаний и за дачу ложных. В конце допроса Миронов спохватился.

Вызвали Кузнецова. Он отрицал все, кроме знакомства со мной на почве Джона Рида.

Зал, между тем, наполнялся. Ведь всякий свидетель обязан после дачи показаний находиться в зале суда, так как он может понадобиться сторонам для дополнительных вопросов. Председательствующий имеет право его удалить только по согласию сторон¹³¹, т.е. обвинителя и защитников (подсудимых). Желание самого свидетеля в расчет не принимается. Вообще, в отличие от подсудимых, свидетель не пользуется никакими правами в суде. Он обязан отвечать на вопросы. Говорить же сам от себя, вносить ходатайства, оставаться или уходить свидетель не имеет права. Например, Орловский попробовал было сделать суду заявление о процессуальных нарушениях, допущенных ГБ в предварительном следствии. Миронов его оборвал. Эрнст, произнеся: "Ну, я пришлю это заявление в суд по почте", - вынужден был умолкнуть. От нас, подсудимых, зависело удержать свидетелей или нет, задать им тот или иной вопрос. Мы постепенно стали входить во вкус своих прав. Иру и Бориса подмывало воспользоваться правом на отвод суду. (Нам казалось, что Миронов нас не слушает, а спит.) Я готов был поддержать их, но посоветовался с Райхманом, который замахал руками: с ума вы посходили. Насчет прав подсудимых я из "Не хлебом единым" (автор которой бывший прокурор) хорошо запомнил сцену суда над Лопаткиным и усвоил, что к суду я имею право обращаться только в форме ходатайства. Даже когда я хочу задать вопрос, должен говорить: "Ходатайствую о выяснении..." Это мне помогло удерживаться в юридических рамках.

Зал наполнялся и за счет "ассистентов Кио". Они наулыбались вдоволь в день экспертизы. Тогда я и адвокат обыгрывали "Человека". Случевский пытался было защитить врачей:

— А почему вы не объяснили врачам, ЧТО это за произведение? Врач же не обязан знать наизусть всю мировую литературу!

— Пробовал.

— Ну, и что же?

— Усугубляло бред.

Всеобщий хохот, включая судей. Глаза "ассистентов" широко пораскрывались при слушании моих вольных речей в зале суда. Речей, которых они в провинции и шепотом не слыхивали. Но потом "ассистенты" заскучали. Ленинградские кино и магазины интереснее. Стали манкировать посещением бесконечно затягивающегося процесса. На их же места один за другим стали проникать неведомые суду и Случевскому личности - наши друзья. Глянь - а там сочувственная рожица. Тот в перерыве пройдет мимо и бросит словцо. Правда, и некоторые "психи" заинтересовались нами.

 

Начали здороваться по утрам. Один подошел к Вайлю: "Вы похудели за эти дни".

Словом, процесс делался полуоткрытым.

Он делался полуоткрытым и все открытее и с той стороны двери, охраняемой конвойным. Пустые коридоры и лестницы в последний раз встретились нам в наш ПЕРВЫЙ день. Уже на обратном пути, а тем более в следующие дни, нас неизменно встречали и провожали группы приветственно машущих знакомых и друзей. Были и незнакомые, столь же сочувственно встречавшие нас. И число тех, кто выражал симпатию, с каждым днем росло. Потом я узнал, что свидетели и те, кто вместе с ними сопереживал нам, в это время начинали знакомиться друг с другом. Нейтральной фигурой, объединяющей всех влекущихся к процессу, был Эрнст Орловский. Он своим громовым голосом с необидной бесцеремонностью в обращении заставлял оборачиваться к нему. Вслушиваясь, человек на первых порах поражался в ужасе: "Да это явная провокация! Разве можно о ТАКИХ вещах ВСЛУХ говорить?!" Но Эрнст, неизменно державшийся в рамках легальности, довольно быстро убеждал слушателя, что все им сказанное почерпнуто из самых что ни на есть законных источников. Разъяснял разницу между "подрывом и свержением советской власти" и критикой или несогласием с отдельными конкретными действиями тех или иных носителей власти. Подробно анализировал методы допроса, сравнивал их с нормами УПК. Останавливался на неслыханных юридических тонкостях. А главное - он говорил о захватывающе интересных вещах, которых вроде бы нигде больше и не услышишь¹³². Рассказывал, что ему известно о подсудимых. И к нему потянулись - хотя поначалу с опаской, сами ничего не говоря - свидетели, не причастные к моему дому: из Библиотечного института, Кудрова и другие. Без него свидетели остались бы каждый замороженной в себе ледышкой. Он растопил лед недоверия, а свидетели сделались спаянной массой.

Вызвали свидетеля Рохлина. Стандартный первый вопрос: "Расскажите, что Вам известно по делу". Предыдущие свидетели с той или иной степенью подробности в ответ начинали пересказывать свои показания на предварительном следствии, Фимка же посмотрел невинными глазами на судью и вопросил:

— По какому делу?

— По делу Пименова и других, обвиняемых в антисоветской деятельности!

— А мне ничего об антисоветской деятельности Пименова неизвестно.

— Как не известно?! Вы же давали показания на предварительном следствии... вот... на листах дела 108-112.

— О чем показания?

И пошло! В простоте слова не вытянуть. И от всяких "антисоветских" эпитетов настойчиво открещивается.

Следующий свидетель Ара Машьянова отрицала все, кроме милого знакомства со мной и Игорем. А дальше все свидетели начинали с заявления, что им-де ничего об антисоветской деятельности Пименова не известно. Брали назад свои показания на предварительном следствии в той части, в какой там они обличали нас в "антисоветскости". Сделалось так

 

захватывающе интересно, что я забросил свой собственный протокол судебного заседания и делал совершенно отрывочно и бессистемно записи, чаще всего - намечаемые вопросы к свидетелю.

Помню, меня все время одергивал председательствующий, когда я обращался к свидетелю на "ты" и по имени, запросто. Требовал официального "Вы" и по фамилии. На свидетелей сердился, когда те говорили, обращаясь к нам, а не к суду:

— Свидетель! Вы должны говорить суду, а не подсудимым!

Тогда вставал я и вносил ходатайство, чтобы свидетель, говоря суду, говорил громче, ибо у меня 40% слуха (что правда) и я ничего не слышу. Свидетель снова поворачивался ко мне... Словом, было весело.

Один за другим свидетели повторяли, так или иначе варьируя фразу:

— Отказаться подписать я не мог, но это не моя формулировка.

Другие поясняли: ТОГДА-де следователь убедил меня, что эти взгляды антисоветские. Сейчас я понимаю, что они - не антисоветские.

Вскрывались и такие детали: в протоколе в ответе на вопрос о моей антисоветской деятельности написано, например: "Вел частые разговоры о фашизме". Спрашиваешь свидетеля:

— Как и что говорил я о фашизме?

— Отрицательно о нем отзывался.

— Так почему же это антисоветское?

— Да следователь мне сказал: подпишите здесь, я и подписал...Другие объясняли - скорее нам, чем суду, - почему они дали показания:

— Мне напоминали, читая показания всех предыдущих свидетелей...

Зубер с горечью и упреком произнесла:

— Сначала мне зачитали показания Заславского и Вербловской. А под конец... и Пименова!..

Все отчетливее вырисовывалась демонстрация сочувствия и солидарности, вызов, бросаемый обвинению и суду со стороны свидетелей. И не вызвало никакого удивления, когда Зубер почти выкрикнула:

— Я делала то же, что они! За что вы их судите? Пустите меня на скамью подсудимых! - И со свидетельского места направилась к нашему барьеру. Дубрович ринулся доказывать, что это он, Дубрович, влиял на меня, Пименова, и увлекал в "революционную деятельность". При этом и от себя назвал нынешнюю (1957) Венгрию "советским генерал-губернаторством". Сейчас я понимаю, что такая демонстрация должна была в глазах ГБ и суда лишь убедить их в том, что пименовская организация существовала и была гораздо лучше и шире организована, нежели они сумели раскрыть. Отсюда идет страх ГБ передо мною.

Отдельные свидетели, выпадавшие из общего тона, например, Вишняков, попавший под перекрестный огонь защитников и подсудимых, которого, не стесняясь, в зале суда именовали провокатором¹³³, или Бубулис, скверно владеющий русским языком, - не меняли картины атаки на суд. Бубулис, запинаясь, произнес, что "на собраниях им делались выступления против ошибок культа личности Сталина и нападения на органы КГБ", явно путая "нападки" и "нападения". Как свидетель он прошел незамеченным. Незаметно держался и Шейнис. По врожденной мягкости и деликатности он не позволил себе никакого вызова в поведении. Нас, подсудимых, настроенных агрессивно и воинственно, возбужденных

 

всеобщим духом враждебности к прокурору и суду, его дипломатические и вежливые ответы разочаровали. Свидетели же, напротив, узнав, что Виктор - автор "Правды о Венгрии", стали смотреть на него с почтением. Но, насколько я могу вспомнить, это были единственные свидетели, которые не были приняты нами как бесспорно свои. Общую же оценку свидетелей передам тогдашними словам Иры:

— Хороши все-таки цыплята при всем при том!

Конвой растерялся. Лейтенант, командовавший им, в недоумении говорил нам: "Первый раз в жизни вижу такой процесс". То же свидетельствует и Виля, которая слышала от солдата фразу:

— Обычно на суде подсудимых жалеют родственники. Плачут о них. Но чтобы все свидетели в один голос заявляли, что они на стороне подсудимых, при мне не бывало.

А демонстрация поддержки на лестницах и в коридорах росла. Приходили и приезжали все новые и новые лица. Все уборные были забиты записками нам, бумагой, карандашами... и обломками лезвий - точить карандаши! Это я узнал уже позже, ибо нас не водили в общие уборные, а если и водили, то исключительно в присутствии двух конвойных, по одному. Меня умилило полное невежество наших друзей, воображавших, будто нам потребуются лезвия точить карандаши! Адамацкий носился с идеей сфотографировать нас, но, кажется, ни у кого не нашлось фотоаппарата, такие мы были все голодранцы.

Процесс затягивался не на неделю, а не десять и более дней. Заседательница Солдаткина пугалась, что у нее срывается отпуск. Зал суда все более наполнялся нашими друзьями: 16 медиков плюс 21 свидетель равны числу, до которого конвою и сосчитать трудновато... Все чаще председательствующий покрикивал на сидящих в зале:

— Прекратите писать! Не пишите, а то я Вас удалю из зала! Свидетель, отдайте Ваши записи!

Но записи делались и сохранялись, как будет видно, когда я перейду к прениям сторон.

В день, когда делались разного рода дополнения к судебному следствию, 3 сентября, я заявил суду о допущенных, по моему мнению, нарушениях на предварительном следствии. Меня поддержал Вайль. Вот извлечение на записи этого заседания - в редакции Орловского:

 

"ПИМЕНОВ. Я желаю сделать заявление о неправильных методах следствия. Были случаи, когда свидетелей уговаривали изменить показания (приводит примеры¹³⁴), вставляли в их показания те или иные слова, например, характеристику моих высказываний как антисоветских. Причем я говорил об этом еще на следствии прокурору, но прокурор - здесь присутствующий гр. Демидов - ответил, что важно содержание моих высказываний, а не их оценка свидетелями; оценку-де будет давать суд. Сейчас видно, что совсем не так, и сам гр.Демидов то и дело ссылается на то, что тот или иной свидетель назвал на предварительном следствии высказывания антисоветскими. Я это говорю не затем, чтобы следствие по моему делу началось сначала, а затем, чтобы в последующих делах, например, в деле Тельникова, такие нарушения по возможности не повторялись.

ВАЙЛЬ. Я также желаю сделать заявление. Прежде всего, ст.206 УПК не была полностью выполнена, мне не дали перечесть все дело полностью, заявив: "Вы читайте то, что Вас касается, а сочинения Пименова Вам читать незачем". Кроме

 

того, в деле и не нашел одного из протоколов допроса от середины июня 1957, допроса, который производил капитан Егоров.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Это какой капитан Егоров? Тот, который ведет дело Щербакова?

ВАЙЛЬ. Да.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Вы, Вайль, вероятно просто плохо искали, я думаю, этот протокол в деле есть.

ВАЙЛЬ. Нет, его там нет".

 

Протокола этого, помнится и мне, в деле таки нет. И думается, не случайно: ведь он сводился к вопросу, знает ли Вайль Щербакова, и отрицательному ответу Вайля, а такой протокол был бы невыгоден Егорову. Основная причина, по какой я заговорил о нарушениях: мне хотелось поставить своих друзей в известность о готовящемся процессе Трофимова - Тельникова. Орловский, в свою очередь, настойчиво и неоднократно писал о замеченных им нарушениях законности при обысках и на следствии. Суд отказался его выслушать, ленинградская прокуратура отнекивается. Но в конце концов он получил такой завершающий ответ:

 

"Герб прокуратуры СССР.

ПРОКУРАТУРА

Российская Советская Федеративная

Социалистическая Республика

Отдел "10" V 1958 г. -09/3-2381-57

При ответе ссылаться на и/№ и дату.

Москва, Центр, Кузнецкий мост, 13.

 

ГорЛенинград, II-136, ул.Ленина,

11, кв. 11. Орловскому Э.С.

 

Ваше заявление о незаконном изъятии различной литературы нами проверено. Из материалов дела по обвинению Пименова и пр. видно, что при обыске 25 марта 1957 года сотрудниками УКГБ по Ленинградской области у Вас было изъято 14 наименований литературы, различных статей и других документов политического характера, из которых 10 наименований Вам возвращены, а остальные уничтожены.

Проверкой установлено, что изъятие статей и литературы сотрудниками УКГБ у Вас произведено необоснованно, на что соответствующим должностным лицам указано.

Зам. Прокурора РСФСР

Государственный советник юстиции 3 класса

/УЗУПОВ/

 

Не скажу, что это очень вразумительный ответ, но все же он лишний раз свидетельствует, что в ту пору законность восстанавливалась.

4 сентября прокурор Демидов произнес клеймящую речь, которую я попытаюсь реконструировать на основе разрозненных записей Орловского, Вайля и моих собственных. Записи Орловского представляют собой сжатый конспект всей речи, а наши с Борисом - дословные цитаты отдельных мест, почему-либо обративших на себя наше внимание. Эти дословные цитаты

 

будут в тексте подчеркнуты. Перед своей речью прокурор, найдя, что мы с Ирой чрезмерно, неприлично для стен суда милуемся, велел нам рассесть в противоположные концы "скамьи подсудимых" (фактически мы сидели на стульях).

 

"Товарищи судьи!

Когда я смотрю на молодых людей, сидящих на скамье подсудимых, то начинаю вспоминать и других молодых людей: Ульяну Громову. Олега Кошевого. Зою Космодемьянскую, отдавших жизнь за нашу Родину. Здесь тоже молодежь, но другая. Именно такая, немарксистски настроенная молодежь, как люди, сидящие на скамье подсудимых, участвовала в событиях в Венгрии.

Начну с главного подсудимого. Посмотрите на Пименова. Он сидит здесь, полон сознания внутреннего благородства. Как же! Он, по своему мнению, борется со злом! Но Пименов борется со злом, которого не существует, борется способами, опасными для государства. Нет, Пименов никак не глашатай новых идей. Он настоящий мракобес, поставивший своей целью вдохнуть новую жизнь в революционную философию Ницше. Пименов оскорбляет народ. Послушайте, что он пишет отцу в порыве откровенности (зачитывает письмо от 10.10.54). А вот что он писал в марте 1956 года (зачитывает).

Утверждалось, будто Пименов - сторонник социализма, будто даже Вайль изменил свои взгляды под влиянием Пименова. Но, товарищи судьи, это совершенно бездоказательно. Ни из чего не следует утверждение, будто Вайль под влиянием Пименова изменился из сторонника капитализма в приверженца социализма... Мы не можем, как того требовал Пименов, следовать Гапону... В любой статье Пименова, если не на каждой странице, то через страницу, вы найдете у него высказывания против партии.

Конечно, мировоззрение Пименова складывалось в неблагоприятных обстоятельствах. То, что он видел в бухте Нагаева в 1943 году - картина не из веселых. Но мы сейчас все полны решимости устранить нарушения законности. И Пименов не имеет права спекулировать на борьбе с ошибками прошлого, присваивать себе их устранение! Ни одним из свидетелей не опровергается, что с 1949 года Пименов вел антисоветскую деятельность. Именно в этой связи комитет ВЛКСМ направил его в 1949 году в психиатрическую больницу. Но Пименов продолжил преступную деятельность. В этом, конечно, велика роль его отца, ныне арестованного Щербакова. Вот что он пишет (Пименов) отцу 3 июля 1952 года: "Ты научил меня думать самостоятельно. В 1949-1951 гг. были стихи, разговоры антисоветского содержания, в 1954 году Пименов переходит к более серьезной деятельности: он пишет антисоветскую статью "Судьбы русской революции". В 1956 году он пишет антисоветское послесловие "По поводу речи Н.С.Хрущева". Осенью 1956 года он рассылает письма депутатам, пишет "Венгерские тезисы". Тут пытались проводить различие между этими документами. С точки зрения закона нет никакой разницы между письмами депутатам, тезисами "Венгерская революция" и "Правда о Венгрии! В это же время Пименов обращается к отцу, проживавшему в Москве, с просьбой передать антисоветские статьи Пименова в югославское и польское посольства.

Деятельность Пименова приобретает организационные рамки. 13 февраля 1957 года на квартире Пименова происходит совещание Пименова. Заславского и Зубер-Яникун по вопросу о создании нелегальных организаций. После этого Пименов обращается к Корбуту с предложением вступить в созданную организацию.

С декабря 1956 года действует под руководством Пименова группа в Библиотечном институте, в которой принимают участие и представители из

 

Метеорологического института. Первая беседа проходила в разговорах о легальной борьбе за расширение демократических свобод. Но уже в феврале 1957 года вовсю подготавливалась листовка. Пименов лично изготовил негатив и передал его Вишнякову, чтобы выпустить листовку ко дню выборов 3 марта. Листовки предполагалось опускать в почтовые ящики, оставлять в кабинах для голосования и т.п. Часть листовок намечалось послать в Курск, где их распространял бы соучастник Данилов.

Не первый раз Пименов стремился создать организацию. Еще в 1955 году он дал задание своему единомышленнику Заславскому договориться в Москве о совместной антисоветской работе с некоей Машьяновой. В том же году он писал отцу про деятельность в Ленинграде "Клуба им.Энштейна" и "Библиотеки Русской Революции". Ну, конечно, под такими академическими вывесками легче замаскировать антисоветскую деятельность!

Осенью 1956 года Пименов нащупывает контакт с группой Шейниса - Гальперина - Кудровой - Лейтман. Правда, дело в отношении их прекращено за нецелесообразностью, но это не снимает вины с Пименова. К этой же группе принадлежала еще Алла Назимова.

А что происходило на квартире у Пименова? Свидетель Кудрявцев признал, что им выдвигался лозунг за национализм в Прибалтике. Правда, нет как будто неопровержимых доказательств антисоветской деятельности на квартире Пименова - Вербловской. Но они говорили о чем угодно, а значит, и о борьбе против советской власти, это бесспорно, стенограмм-то у нас нет того, что говорилось на квартире.

В марте 1957 года, в ожидании ареста, Вербловская обещала Пименову познакомить Вайля с Кудровой, чтобы преступная антисоветская деятельность не прерывалась. Это было пожелание самого Пименова.

В марте же Пименов начинает писать антисоветскую статью "Что такое социализм".

Об обвинении Пименова по статьям 58-10 ч.1 и 58-11 УК РСФСР. Конечно, если взять закон буквально, то в таком виде, как изложено в законе антисоветской пропаганды в действиях Пименова нет, т.е. нет "призывов к подрыву, свержению или ослаблению советской власти". Но закон следует понимать разумно, в духе сложившейся практики по таким делам. Мы не проводим вообще грани между антиправительственной и антисоветской деятельностью. Всюду, например, в "По поводу речи Н.С.Хрущева" содержатся выпады против коммунистической партии, клеветнические сведения имели место, и неоднократно, в так называемой "Информации", и полагаю, что этого достаточно о Пименове.

Перейду к другим подсудимым. (Сказано буквально всего несколько слов.) Не настаиваю на обвинении Вербловской по ст.58-11.

Чтобы у нас не повторились будапештские события, мы должны наказать как можно суровее подсудимых. Поэтому я прошу суд подвергнуть Пименова лишению свободы на 5-7 лет, и 3-4 года лишения свободы для Вайля не будет чрезмерным наказанием. Остальных можно приговорить к несколько меньшему наказанию. Из них выделяется Заславский..."

 

Говорил Демидов с пафосом, декламативно. Разумеется, гораздо длиннее, чем тут записано. По длине его речь была равна с помещаемой далее речью Райхмана, но ту, по естественным симпатиям, мы записывали подробнее. А вот бы издать сборник речей прокуроров по политическим делам послесталинского периода! Ведь никогда на это не отважится прокуратура.

 

Как видно, снова (как и в обвинительном заключении) не было никакой попытки ДОКАЗАТЬ, что деятельность была антисоветской. Все время подчеркивалось, что я немарксист по убеждениям; об этом первый заговорил я сам, излагая свои взгляды. Но в резолютивной части прокурор проявил неожиданную мягкость, ибо ч.1 ст.58-10 предусматривала до 10 лет лишения свободы, и слова "как можно суровее" не вязались с "5-7 годами" главному обвиняемому. Это можно объяснить циркулировавшими тогда слухами о пересмотре УК, причем по новому УК - говорили - по 58-10 максимум будет 5-7 лет. Неудивительно, если Демидов равнялся на предстоящее время.

5 сентября Райхман произнес свою речь в мою защиту. Привожу ее в редакции Орловского; перечитав эту запись, Райхман не внес никаких исправлений в нее:

 

"Товарищи судьи!

Редко столь талантливые люди, как Пименов, оказываются на скамье подсудимых. Пименов - автор научных работ по математике, имеющих большое научное значение. Одну из них он докладывал на Всесоюзном съезде по математике в 1955 году¹³⁵. Он обладает глубокими познаниями по ряду разделов физики и астрономии, и не случайно Академия наук СССР прислала ему приглашение на совещание по космогонии уже после его ареста. Вместе с тем он много занимался изучением философии; Маркса, Энгельса, Ленина, он знает почти наизусть. Но кроме них он много читал Канта, Ницше, Штирнера и других философов. В области истории он больше всего занимался историей революционного движения в России и написал ряд статей об этой области. Он владеет рядом иностранных языков: английским, французским, немецким, шведским, норвежским, датским, польским и другими. Кроме всего этого он еще пишет стихи и пьесы.

Как же такой человек мог попасть на скамью подсудимых? По мнению т.прокурора, причина этого - Ницше. Но неужели тов.прокурор всерьез полагает, что философия Ницше столь привлекательна и столь хорошо соответствует современной действительности, что достаточно было Пименову прочесть Ницше, чтобы отказаться от марксизма и вступить на тот путь, который привел его на скамью подсудимых? Нет, не Ницше причина этого! Причину эту очень хорошо изложил тов. Н.С.Хрущев в своей речи "За тесную связь литературы и искусства с жизнью народа". Товарищ Н.С.Хрущев говорит:

«Следует признать, что среди интеллигенции нашлись отдельные люди, которые начали терять почву под ногами, проявлять шатания и колебания в оценке ряда сложных идеологических вопросов, связанных с преодолением последствия культа личности. "Чем объяснить подобные шатания и колебания отдельных представителей из среды деятелей литературы и искусства? По-моему, это произошло потому, что некоторые товарищи односторонне, неправильно поняли существо партийной критики культа личности Сталина».

Вот как ставит вопрос тов.Н.С.Хрущев. Именно этим и объясняются заблуждения Пименова.

Конечно, Пименов во многом ошибался и ошибается; многое он понимает неправильно. Но ведь только в США судят за неправильные мысли. У нас не США. У нас нельзя судить за неправильные мысли, а можно судить только за действия, направленные против советской власти.

 

Тов.прокурор в своей речи все время подчеркивал, что Пименов по ряду вопросов стоит на немарксистских позициях. Из его речи вытекало, что этого достаточно для того, чтобы признать Пименова виновным. Но так ли это? Конечно, нет.

Посмотрим, что говорит по этому поводу тов.Мао Цзе-дун в своей речи "К вопросу о правильном разрешении противоречий внутри народа". Товарищ Мао Цзе-дун говорит:

«Задают вопрос: поскольку в нашей стране большинство людей признает марксизм руководящей идеологией, то можно ли критиковать его? Конечно, можно. Марксизм является научной истиной, но не боится критики. Если бы марксизм боялся критики, если бы марксизм можно было бы ниспровергнуть критикой, то он бы был никуда не годным... Марксист не должен бояться критики со стороны людей в буре борьбы. Борьбу с ошибочными взглядами можно сравнить с прививкой оспы: благодаря воздействию вакцины усиливается иммунитет организма. Выращенное в теплице не может иметь огромной жизнестойкости. Осуществление курса "Пусть расцветают 100 цветов" и "Пусть соперничают 100 школ" не ослабляет руководящего положения марксизма в идеологическом мире, а наоборот усилит такое положение».

И далее тов.Мао Цзе-дун продолжает:

«Какого же курса следует придерживаться в отношении немарксистских взглядов? В отношении явных контрреволюционеров и подрывающих дело социализма элементов вопрос решается легче: их попросту лишают свободы слова. Иначе обстоит дело с ошибочными взглядами внутри народа. Нужно ли запретить такие взгляды, не давать никакой возможности высказать такие взгляды? Конечно, нельзя. Применение упрощенческих методов для разрешения вопросов духовного мира не только не эффективно, но и ошибочно, вредно. Можно не разрешать высказывать ошибочные мнения, если они выращены в теплице, не сталкиваясь с ветром и дождем, если они не приобрели иммунитета, не смогут одержать победу, когда встретятся с ошибочными мнениями. Поэтому только методом дискуссии, методом критики и методом раскрытия истины можно по-настоящему развить правильные мнения и изжить ошибочные, можно по-настоящему разрешать вопросы».

Тов.Мао Цзе-дун говорит о буржуазной и псевдобуржуазной идеологии:

«Мы не должны, прибегая к методам подавления, не допускать проявления той идеологии, а должны допускать ее проявление и одновременно, когда она проявится, развертывать диспуты, проводить соответствующую критику... Критика должна основываться на научном анализе, быть достаточно убедительной. Путем догматической критики нельзя разрешить все вопросы. Мы выступаем против всех ядовитых трав, однако мы должны со всей осторожностью распознавать, что является ядовитой травой, а что благоухающим цветком».

Когда я слушал речь тов.прокурора, меня неоднократно охватывало сомнение: читал ли тов.прокурор эти слова тов.Мао Цзе-дуна, согласен ли он с ними? Значительная часть речи тов.прокурора состояла в осуждениях тех или иных взглядов или мнений подсудимого Пименова.

Вот, пожалуй, наиболее яркий пример. Прокурор осуждает мнение Пименова, что следует добиваться дальнейшей демократизации, расширения прав местных органов, полного исправления ошибок, совершенных в период культа личности. "Сколько можно говорить о демократизации, об исправлении ошибок! - восклицал тов.прокурор. - Поговорили об этом, ошибки исправлены, и хватит. Больше говорить ничего не следует". Однако партия ставит вопрос не так. Партийная печать призывает к борьбе за дальнейшую демократизацию, к расширению прав местных органов

 

власти, к еще более широкому привлечению трудящихся и управлению делами государства. Берем журнал "Коммунист" № 11 за этот год и читаем на стр. 54:

«Решающей политической гарантией обеспечения законности является дальнейшее укрепление советской демократии, еще более полное привлечение трудящихся к управлению делами государства».

Таким образом, партийная печать отнюдь не придерживается мнения, высказанного тов.прокурором, будто давно пора перестать говорить о дальнейшей демократизации. Если взять последние номера журнала "Коммунист", то мы увидим, что не только процитированный И.Александров, но и целый ряд авторов высказывают различные представления, направленные на то, чтобы до конца устранять последствия культа личности и не допустить подобных явлений.

 

(Приводит цитаты.)

 

Ясно, что для укрепления советской демократии, для улучшения законодательства большое значение имеет активность широких народных масс трудящихся, внесение ими своих предложений, которые естественно, не все окажутся приемлемыми, но в результате обсуждения которых могут быть найдены меры по дальнейшему укреплению советской демократии. Разумеется, все эти предложения и обсуждения должны быть в рамках закона. Известно, что Пименов неоднократно, в частности, в своих тезисах "Венгерская революция" утверждал, что надо добиваться дальнейшей демократизации, действуя в строгих рамках закона, исключительно легальными средствами. Слушая речь тов.прокурора, я не понял четко: преступна ли, по мнению тов.прокурора, борьба за демократизацию в рамках закона, в свете решений XX съезда партии?

Одной из причин, приведших Пименова и его товарищей на скамью подсудимых, является слабость воспитательной работы среди молодежи. Молодежь не всегда обладает достаточным опытом, чтобы суметь сразу правильно понять те или иные явления общественной жизни. Старшие товарищи, преподаватели, коммунисты должны помочь молодежи разобраться в этих вопросах. Однако на практике часто воспитание подменяется администрированием. Разве не позор для комсомольской организации университета, что когда Пименов в 1949 году подал заявление о выходе из комсомола, она стала перевоспитывать его путем... направления в сумасшедший дом! Несмотря на то, что Пименов психически здоров, он 42 дня находился в сумасшедшем доме. Нетрудно понять, как это подействовало на него. В его дневнике того времени мы читаем: "Меня охватило чувство злобы и ярости против тех, кто в этом виноват".

Другим примером подмены воспитания администрированием является отношение некоторых руководителей к желанию молодежи обсудить те или иные вопросы литературы, искусства и т.д. Разве партия против обсуждения творчества, скажем, Пикассо? Конечно, нет. А вот в некоторых учебных заведениях Ленинграда такое обсуждение запретили, вместо того, чтобы самим организовать его и руководить им. Это было серьезной ошибкой.

Как известно, запретный плод сладок. И вот 21 декабря 1956 года группа молодежи собирается на пл.Искусств, чтобы здесь поговорить о Пикассо. Тут происходит вторая ошибка: на пл.Искусств является наряд милиции, разгоняет молодежь. Когда же на обсуждении в Ленинградском отделении Союза художников выставки ленинградских художников одна студентка заявила, что это неправильно, что хотя она и не понимает Пикассо, но запрещение обсуждать его творчество - это

 

аракчеевский режим в искусстве, то ее "на минуточку" задерживают. Нетрудно понять, что все это вызвало сильное возбуждение в среде молодежи. Это сыграло большую роль и в действиях тех пяти лиц, которые сидят перед нами на скамье подсудимых. Можно с уверенностью сказать, что если бы не то, что произошло 21 декабря, то ни один из этих пяти молодых людей (кроме, разве, Пименова), не оказался бы на скамье подсудимых. Как получилось, что некоторая часть молодежи прислушивалась к Пименову? Одна из причин этого в том, что слишком много начетничества в толковании на лекциях основ марксизма-ленинизма и других общественных наук. Не получая ответа на свои недоумения у преподавателей, юноши и девушки искали его в другом месте. Но разве преподаватели общественных наук не могут быть столь же эрудированными, как Пименов? Конечно, могут и должны. Разве нельзя устраивать больше дискуссий, диспутов и т.д.? Конечно, можно. Раньше ведь такие дискуссии проводились.

Тов.прокурор утверждал: "Пименов осуждал все, что у нас, восхвалял все то, что за границей". Это утверждение бездоказательно, более того - неверно. Прежде всего, неверно, будто он "осуждал все, что у нас". Что касается "восхваления того, что за границей", то, во-первых, он "восхвалял" далеко не все, а во-вторых, следует иметь в виду, что слова "за границей" имеют сейчас для нас совсем другой смысл, чем 10-20 лет назад. Китай, Польша, Югославия - страны социалистического лагеря. Это уже не "заграница" в том смысле, в каком мы понимали это слово раньше. Разве может согласие с тем или иным населением братских компартий быть антисоветским? А ведь, утверждая, что Пименов восхваляет все то, что за границей, прокурор имел в виду поддержку им идеи рабочих советов, выдвинутой союзом коммунистов Югославии, идею о преимущественном развитии госхозов перед колхозами, выдвинутую Коммунистической партией Китая, и т.п. Возможно, что Пименов ошибается, полагая, что эти идеи можно и нужно осуществить также и у нас. Но разве от этого мнение Пименова становится антисоветским?

Тов.прокурор исходил из предположения о возможности повторения у нас венгерских событий. Чтобы предотвратить такую возможность, мы должны, по мнению тов.прокурора, сурово наказывать лиц, подобных Пименову, Вайлю и др. Это так называемый "политический подход" к решению судебных дел. По этому поводу журнал "Коммунист" в № 11 за 1957 год на с.58 пишет:

«Противоречат социалистической законности попытки противопоставить ей "политический подход". В самом деле, правильный политический подход - это подход с позиции социалистической законности».

На этом я закончу вступительную часть своей речи и перейду к разбору отдельных эпизодов, инкриминируемых Пименову. Прежде всего, ему вменяются в вину антисоветские разговоры в период 1949-1954 годов, а также письма и записи в дневнике за этот же период.

1.    Разговоры. Данный эпизод не подтвердился в ходе судебного следствия. Согласно ст. 23 "Основ уголовного судопроизводства СССР и союзных республик" в основу приговора могут быть положены лишь факты, проверенные в судебном заседании. Так, прокурор говорил здесь о том, что этот эпизод "подтвердили" "многие свидетели", но Тов.прокурор, вероятно, запамятовал, ибо из всех свидетелей лишь один Орловский знал Пименова до 1954 года, но он ничего не говорил о каких-либо антисоветских высказываниях Пименова.

2.    Письма к отцу периода 1949-1954 гг. Прокурор утверждает, что эти письма содержат антисоветскую агитацию. Однако этот эпизод не исследован в достаточной степени. Прежде всего, не допрошен адресат писем - отец Пименова - Щербаков. А

 

его показания имеют важное значение для установления точного смысла ряда неясных мест в этих письмах, а также для установления точного смысла и обстоятельств, при которых эти письма были написаны. Сейчас Щербаков находится под следствием по обвинению в том, что он писал Пименову письма, содержащие антисоветскую агитацию. Дело Щербакова выделено в отдельное производство. Тем самым допущено грубое нарушение ст. 117 УПК РСФСР¹³⁶. Если бы дела Щербакова и Пименова слушались вместе, то вряд ли прокурор мог бы одновременно утверждать, что Пименов агитировал Щербакова, а Щербаков - Пименова. Кто кого агитировал, на следствии не проверено, а между тем, это имеет важное значение для дела. Тов.прокурор зачитывал здесь одно из писем Пименова к отцу, где он пренебрежительно отзывался о нашем народе: "Такие люди не заслуживают того, чтобы за них умирать. Это какие-то вши дрожащие".

Но было ли такое мнение о народе у Пименова твердым? Окончательно сложившимся? Всегда ли он высказывал такие взгляды на народ? Из дневника его видно, что нет - не всегда. Это было мимолетное мнение, возникшее под впечатлением тех или иных обстоятельств. Из заключения психиатрической экспертизы вы слышали, что разные случайные впечатления могут оказать на Пименова чрезвычайно сильное воздействие ввиду его психопатичности.

3. Стихи из дневника (1948-1950). Эти стихи действительно антисоветского содержания. Они направлены в основном против культа личности Сталина и неправильных действий органов госбезопасности. Следует сказать, что все записи в дневнике, в том числе стихи, сделаны Пименовым лично для себя, никто никогда этих стихов и дневников не читал.

По мнению прокурора, антисоветские записи в дневнике сами по себе составляют состав преступления. Я не могу с этим согласиться. Вот у меня в руках "Курс уголовного права", часть особенная, издания 1955 года. В нем мы читаем: если нет умысла на распространение - нет состава преступления. При хранении каэровской литературы необходимо, чтобы лицо сознавало, что хранение производится с целью распространения¹³⁷.

Вы зря улыбаетесь, тов.прокурор! Я прекрасно понимаю, что курс уголовного права - это не закон. Но это мнение авторитетных ученых - специалистов по уголовному праву - о том, как толковать закон. Может быть, Вы можете показать учебник или научный труд, где статья 58-10 толковалась бы иначе?

Привожу один простой пример. Допустим, у кого-то дома с 1920 года лежит брошюра, изданная при белогвардейцах. Лежит один экземпляр брошюры, и владелец ее никому не показывает. Можно ли его судить по ст.58-10? По-моему, совершенно очевидно, что нет. Но тем более относится это к дневникам. Дневник пишется для себя и поэтому никак не может быть средством антисоветской агитации и пропаганды. У нас судят не за мысли, а за действия, за агитацию и пропаганду против советской власти. А агитация и пропаганда предполагает напротив, наличие лиц, которых агитируют или среди которых ведут пропаганду.

Что касается дневника Пименова, то в нем столько личного, интимного, что уже из одного этого видно, что он никому не мог показывать своего дневника.

 

4.     В обвинительном заключении говорится: в 1954 году написал статью "Судьбы русской революции", в которой..." Тов.прокурор в своей речи утверждал, что эта статья имеется в деле. Но тов.прокурор опять, вероятно запамятовал: в деле нет этой статьи, в деле имеется лишь две последние страницы статьи, перечеркнутые самим Пименовым задолго до ареста, и одна страница предисловия. По поводу этой статьи был допрошен ряд свидетелей. Все они заявили, что никаких антисоветских высказываний в статье они не видели. Все высказывания, которые квалифицируются как АНТИСОВЕТСКИЕ, - на последних двух страницах, и эту часть статьи сам Пименов признал неправильной и давал своим знакомым читать статью без этой части. Таким образом, и по этому эпизоду отсутствует состав преступления.

5.     Далее в обвинительном заключении говорится: "В мае 1956 г. Пименов написал статью «По поводу речи Н.С.Хрущева», в которой..." В оценке этой статьи я расхожусь с моим подзащитным. Здесь есть отдельные антисоветские высказывания. Что представляет собой эта статья? Это - реакция Пименова на доклад Н.С.Хрущева "О культе личности и его последствиях", который произвел на Пименова громадное впечатление. В этой статье немало правильных высказываний. Например, возьмем такое высказывание, занимающее важное место в статье: "Должны нести ответственность соратники Сталина". Разве это - антисоветское высказывание? Год назад, пожалуй, оно могло многим показаться неправильным, но сейчас, после июньского пленума ЦК КПСС совершенно ясно, что оно правильно, а уж тем более - не является антисоветским. Кроме того, следует учесть еще следующее. В период после XX съезда партии, особенно в апреле-июне 1956 года среди многих коммунистов, особенно за рубежом, наблюдались элементы растерянности и неправильного понимания вопросов, связанных с критикой культа личности. Я имею в виду не ревизионистов, а честных, преданных коммунистов. В качестве примера можно привести тов.Тольятти, который, несомненно, является верным коммунистом и другом СССР. Как известно, тов.Тольятти допустил отдельные неправильные высказывания в связи с критикой культа личности, в частности, он говорил о перерождении или элементах перерождения социалистического строя в СССР. Несмотря на это, никто не считает тов.Тольятти антисоветчиком. А ведь казалось бы, тов.Тольятти - при его возрасте, опыте революционной деятельности, знаниях и осведомленности - намного легче правильно понять те или иные явления политической жизни, чем Пименову.

6.     В следующем пункте обвинительного заключения говорится о том, что в ноябре 1956 года Пименов написал тезисы "Венгерская революция", в которых с антисоветских позиций нападал на внешнюю политику СССР, эти тезисы он напечатал на машинке в нескольких экземплярах и раздал своим знакомым. Что можно сказать об этих тезисах? Они ошибочны, конечно. Пименов разделял неправильные взгляды тов.Тито на сущность венгерских событий.

Тут прокурор говорил, что Пименов рисуется, когда говорит, что при первых сообщениях о событиях в Венгрии у него было желание самому броситься под советский танк, если б это могло хоть чем-то помочь восставшим. Нет, Пименов не рисуется! Его реакция на эти сообщения действительно была исключительно бурной! Особая острота реакции снова объясняется его психопатичностью. Существенные реакции вызваны непониманием действительного характера венгерских событий, которое укрепилось в нем, а может быть и появилось, при чтении статей зарубежной коммунистической печати.

Когда Пименов будет на свободе, он, несомненно, поймет свою ошибку, хотя сейчас он этого не помышляет.

 

Статья, бесспорно, криминальная.

7.    Перехожу к следующему пункту. Пименов в ноябре 1956 года написал и разослал нескольким десяткам депутатов Верховного Совета СССР письма, в которых просил депутатов внести на ближайшей сессии Верховного Совета СССР проект резолюции, осуждающую решение правительства о введении советских войск в действие в Венгрии и запрещающий в будущем использование советских войск заграницей без решения Верховного Совета СССР. Этот пункт как криминальный, по моему мнению, надо отвергнуть. Неотъемлемым правом каждого гражданина является изложение своих мнений и предложений вплоть до высших органов государственной власти и государственного управления. Как можно считать антисоветской пропагандой высказывание своего мнения в письме депутату Верховного Совета? Если так, его депутаты не будут иметь права знать мнения избирателей, даже и неправильные. Вероятно, депутаты Верховного Совета СССР сами сумеют разобраться в том, какие мнения правильны, а какие нет. Мне кажется, кроме того, что, получив неправильное письмо, депутат должен был разъяснить автору ошибочность его точки зрения. Однако за исключением Бакулева – президента Академии медицинских наук - ни один депутат вообще не ответил Пименову, и неизвестно, что они сделали с письмами Пименова. Лишь Бакулев прислал Пименову ответ, рекомендующий ему прочесть письмо Н.А.Булганина Эйзенхауэру. После ответа Пименова, что такая ссылка неубедительна и лишь свидетельствует о том, что депутаты привыкли во всем придерживаться мнения председателя Совета Министров, Бакулев прислал новый ответ: "Оба Ваших письма пересланы мною в Президиум Верховного Совета СССР". Это, пожалуй, правильно: не сумел убедить сам - пересылает переписку в Президиум. Но как реагировали остальные депутаты? Это Пименову осталось неизвестным. Они не потрудились даже подтвердить получение письма и сообщить, куда они его переслали, если они решили сами не отвечать.

8.    "В марте 1957 года Пименов написал статью «Что такое социализм», в которой..." По этому эпизоду у прокурора нет убедительных доводов. Прежде всего, в деле нет статьи "Что такое социализм", а есть неоконченный черновой набросок, начинающийся словами "Что такое социализм?".

Прокурор сказал здесь по поводу этой статьи: "Общий тон ее - в непартийном духе". Но разве этого достаточно, чтобы признать статью антисоветской? Конечно, нет.

Правда, в ходе предварительного следствия было заключение так называемой "экспертной комиссии", но на него обвинительное заключение не ссылается, и совершенно правильно, так как это "заключение экспертной комиссии" совершенно смехотворно.

9. Летом 1955 года Пименов - по утверждению обвинительного заключения - пытался организовать антисоветскую группу в Москве и с этой целью дал своей знакомой Машьяновой поручение организовать вокруг себя людей.

Здесь ничего не доказано. Имеются лишь одни предположения. Главный аргумент прокурора состоит в том, что Пименов дал Машьяновой книгу Джона Рида "10 дней, которые потрясли мир", которая была в то время запрещена, и поручил ей искать "нестандартных людей", которые интересовались бы подобными книгами. Действительно, в то время книга Джона Рида была в списке книг, не подлежащих использованию в массовых библиотеках. Но ведь сейчас она издана двухсоттысячным тиражом. Известно, как высоко оценивал эту книгу В.И.Ленин. Как же может чтение такой книги или рекомендация прочесть ее быть опасным? Неужели можно считать опасными людей, которые интересуются подобными книгами?!

 

Насчет "нестандартных людей", что, по утверждению прокурора, означает "людей с нестандартными взглядами", вы слышали показания свидетельницы Машьяновой. Она говорит, что ее привлекали люди с нестандартными интересами. Нестандартные интересы и нестандартные взгляды - это не одно и то же. Тем более необоснованно утверждение о намерении через Машьянову организовать антисоветскую группу в Москве. Я уж не говорю о том, что такое утверждение не согласуется с тем, что обвинение предоставило нам Машьянову как вполне добропорядочного свидетеля, такого, который сам ни в чем не замешан.

10. Цитирую то, что говорит обвинительное заключение в следующем эпизоде:"В ноябре-декабре 1956 года Пименов организовал на своей квартире несколько антисоветских сборищ с участием Шейниса, Назимовой, Гальперина, Кудровой, Лейтман, Вербловской, на которых обсуждались написанные Пименовым тезисы"Венгерская революция". В результате обсуждений Шейнис написал антисоветскую статью "Правда о Венгрии", которую Пименов напечатал в нескольких экземплярах и дал свои знакомым Корбуту, Зубер-Яникун, Кузнецову и др."

Прежде всего, ни Корбут, ни Зубер-Яникун не подтвердили этого утверждения. Кто такие "и др."? Таким образом, утверждение о том, что Пименов распространял "Правду о Венгрии" - опровергается.

11. "В период с октября 1956 по март 1957 года организовал у себя на квартире сборища антисоветского характера с участием Заславского, Вербловской, Зубер-Яникун, Корбута, Орловского, Желнова, Шрифтейлик, Дубровича, Таировой, Райскина, Кудрявцева, на которых в антисоветском духе излагал историю революционного движения и прививал мысль о необходимости борьбы с советскимстроем."

Действительно, на квартире Вербловской время от времени собирались знакомые Пименова и обсуждали разные вопросы. Никакой организованной группы не было. Никогда все названные лица не собирались вместе. Один раз приходили одни, другой - другие. Обсуждались разные вопросы, выслушивались доклады на различные, главным образом исторические, темы. Нередко, действительно, обсуждение велось в непартийном духе. Но утверждение, будто "Пименов прививал мысль о необходимости борьбы с советским строем", неверно! Этого никогда не было! Наоборот, Пименов переубедил Вайля. Прежде Вайль считал, что капитализм лучше социализма. Пименов убедил Вайля, что лучшим общественными строем является социализм, хотя, может быть, и не совсем в такой форме, как у нас.

Главный аргумент тов.прокурора по этому эпизоду: "Они там говорили обо всем о чем угодно, а значит - и о борьбе с советской властью. Мы же не стенографировали, нас при этих разговорах не было". Такие рассуждения по меньшей мере несерьезны.

12. Пименов был инициатором, организатором и руководителем антисоветскойорганизации в Библиотечном институте.

Это тоже не доказано.

Действительно, 5-10 студентов Библиотечного института провели четыре собрания с участием Пименова. Но о чем говорилось на этих собраниях? До 21 декабря не было ничего нелегального. Разговор шел о соцреализме, о необходимости расширения прав местных советов и т.п. Причем подчеркивали, что борьба за демократизацию должна вестись в строгих рамках закона, исключительно легальными средствами: путем писем в газеты, в издательства, депутатам и т.д. Разве такая деятельность является незаконной, а тем более - преступной? В ней нет ничего антисоветского.

 

После 21 декабря стихийно возник вопрос о переходе на нелегальность. Когда эти ребята услышали об аресте Красовской без каких-либо серьезных оснований, у них возникла мысль: нас тоже могут арестовать. Стали раздаваться голоса: давайте перейдем на нелегальщину. Это основная ошибка Пименова, что он согласился. За одни "венгерские тезисы" и послесловие к докладу Н.С.Хрущева его, вероятно, не посадили бы. Вызвали бы его, побеседовали бы, но арестовывать его за одно это было бы явно нецелесообразно.

За руководство же нелегальной группой в Библиотечном институте и за подготовку листовки он должен, конечно, отвечать.

Но я ставлю вопрос: по какой статье УК он должен за это отвечать? По мнению прокурора - по ст.58-11. Я с этим не согласен. Организации не было, были одни разговоры об организации. Поэтому создание группы с целью выпуска листовки, где утверждалось, что наши выборы недемократичны и т.д., - это, конечно, криминал. Такие деяния предусмотрены ст.58-10 ч.1 УК. Правда, в ст.58-11 говорится не только об участии в организации, но и о "всякого рода организационной деятельности". Но судебная практика никогда не квалифицирует действия обвиняемого по этой статье, если обвиняемый один. Эта статья инкриминируется лишь при наличии организации, хотя по буквальному тексту прокурор прав. Вопрос о квалификации действий Пименова не имеет существенного значения для определения меры наказания Пименову, ибо, как вы знаете, ст.58-11 не имеет собственной санкции. Я говорю чисто теоретически, добиваясь лишь юридически правильной оценки действий Пименова.

13. "Сбор провокационной и клеветнической информации." В обвинительном заключении говорится, что собирались клеветнические факты. В своей вчерашней речи прокурор говорил несколько иначе: "тенденциозные". Это совсем другое дело. С этим я могу согласиться, факты не могут быть провокационными или клеветническими. А Пименов постоянно говорил: меня интересуют факты, а не слухи.

Другое дело, что можно факты тенденциозно, односторонне подобрать. Этим, действительно, занимались Пименов и ряд его знакомых. Безусловно, это нездоровая, ненужная работа, но не преступная. В этом эпизоде нет ничего, что подходило бы под ст.58-10.

Другое дело, что кое-кто из свидетелей занимался сочинением вымыслов. Так, например, Вишняков измышляет "факт", будто на Дальнем Востоке - простите, в Медвежьегорске - "военно-полевой суд" приговорил четырех рабочих к расстрелу. Какие цели преследовал при этом Вишняков, неизвестно; можно думать -провокационные цели. Во всяком случае, когда суд его спросил, зачем он это сделал, он ответил: хотел посмотреть, как Пименов будет реагировать. Вообще, этот Вишняков - странная личность. Хотя он проходит по делу как свидетель, он играл на собраниях очень активную роль, выдвигал самые радикальные предположения и т.п. Он собрал с товарищей членские взносы "на организацию". Правда, сумма была небольшой, и он ее сразу пропил, но все же остается фактом, что он собирал эти деньги, причем даже с угрозами "доложить в некий центр". Ну, то, что деньги он пропил, это, пожалуй, и правильно: что еще можно было сделать с деньгами, собранными на подобные цели!

14. Обвинительное заключение обвиняет далее Пименова в том, что в январе 1957 года, при отъезде Вайля на каникулы в Курск, Пименов передал через него Данилову антисоветские тезисы и программу и поручил Вайлю вовлечь Данилова в антисоветскую организацию. Как я уже говорил, организации не было, и утверждение

 

о том, что Пименов поручил Вайлю вовлечь Данилова в эту организацию, не доказано.

Что говорилось в этой так называемой "программе"? (Вряд ли можно этот клочок бумаги с отрывочными бессвязными записями именовать "программой".)

Основное место в ней занимает лозунг: "Земля - крестьянам, фабрики - рабочим, культура - интеллигенции". Нельзя сказать, чтобы этот лозунг был очень вразумительным. Но разве есть в нем что-либо антисоветское? Конечно, нет. Скорее можно возразить на него с другой стороны: лозунг бессмысленный, ибо он уже осуществлен у нас, и его незачем выдвигать.

Чего же хотел Пименов, выдвигая этот лозунг? Хотел ли он действительно восстановления капиталистического строя, как утверждает тов.прокурор? Конечно, нет. Мне кажется, суд убедился в том, что Пименов ни в коем случае не стремился к реставрации капитализма. Тем более абсурдно его обвинять в этом на основании лозунга "Земля - крестьянам, фабрики - рабочим, культура - интеллигенции". Разве при капитализме этот лозунг выполнен? Разве там, например, фабрики принадлежат рабочим?

Как же понимал этот лозунг сам Пименов? Мы спрашивали его об этом здесь. Оказалось, что вполне четкое понимание этого лозунга у него отсутствует. Наиболее ясно он изложил свое понимание второй части своего лозунга: "фабрики - рабочим". Оказалось, что он понимает под этим желательность создания на предприятиях рабочих советов по типу примерно югославских. В отношении земли он говорил более сбивчиво, примерно в том смысле, что конкретные формы организации труда в сельском хозяйстве и формы пользования землей должны быть более гибкими, с учетом пожеланий самих крестьян и особенностей экономических районов. В частности, он говорил, что, возможно, целесообразно шире развернуть сеть совхозов за счет колхозов и ссылался при этом на опыт Китая. В отношении третьей части лозунга он пытался показать на примерах, как он ее понимает. "Я хочу, - говорил он, - чтобы, скажем, об опере выносил решение не ЦК партии, а сами композиторы; скажем, съезд композиторов. Ведь большинство членов ЦК и работников ЦК - люди, некомпетентные в музыке. Как же они могут, - говорил Пименов, - выносить решение об опере?"

Мы видим, таким образом, что Пименов сам не представляет себе ясно содержание своего лозунга. Он во многом ошибается. Я бы передал этот лозунг на рассмотрение "Общества сумасшедших на свободе", о котором здесь много говорилось. Однако я решительно не понимаю, что же видит прокурор в этом лозунге антисоветского?! Независимо от того, целесообразно ли вводить у нас рабочие советы, разве может мнение о том, что их целесообразно ввести, считаться антисоветским? Такие советы существуют в социалистической Югославии. Они существуют, хотя и с несколько иными функциями, в Польской народной республике. Неужели может считаться антисоветским мнение о желательности развития системы совхозов или о необходимости учета особенностей экономических районов, что сейчас общепризнано!

Я считаю, что по этому эпизоду в действиях Пименова состав преступления отсутствует.

15. Попытка выпуска антисоветской листовки в связи с выборами в местные Советы депутатов трудящихся.

Как я уже говорил, я этот эпизод признаю и считаю, что Пименов должен нести за него ответственность.

 

16. Попытка создания антисоветской нелегальной организации в ЛИСИ через студента этого института Кузнецова. Как Пименов, так и Кузнецов категорически отрицают это. Никаких других доказательств нет. Таким образом, этот эпизод не доказан.

Таким образом, резюмирую. Из числа эпизодов, инкриминируемых Пименову, я признаю:

1. Написание и распространение послесловия к докладу Н.С.Хрущева.

2. Написание и распространение тезисов "Венгерская революция".

3. Деятельность Пименова после 21/XII-1956 г.; в первую очередь – по подготовке листовки.

По всем остальным эпизодам в действиях Пименова, по моему мнению, совершенно отсутствует состав преступления.

Самый важный в настоящем процессе вопрос - это вопрос о формировании взглядов Пименова. Действительно, как могло случиться, что молодой человек, родившийся в 1931 году, спустя 14 лет после Октябрьской революции, воспитывавшийся комсомолом, окончивший советскую школу и советский университет, совершил антисоветские преступления? Мы имеем много материала для выяснения этого вопроса. Помимо показаний самого Пименова и свидетелей, в распоряжении суда находятся дневники, письма и другие рукописи Пименова.

Детство его прошло в Магадане. Там он рано узнал о всех "прелестях" ежовщины, о массовых незаконных репрессиях честных советских граждан. Он видел возмутительное, жестокое обращение с людьми. Вы слышали о страшной картине, которую он видел в бухте Нагаево, когда заключенных с целью погрузки на судно связывали в тюки и переносили на пароход краном. А подобные картины встречались в Магадане нередко. Конечно, все это оставило глубокое впечатление у Пименова, как и у многих, проживавших там. Недаром в Магадане бытовала поговорка, что там живут "бывшие заключенные, настоящие заключенные и будущие заключенные".

Исключительно тяжело Пименов переживает разрыв между отцом и матерью. Он считает, что его отец неправ по отношению к матери. В конце концов он уходит из семьи и уезжает в Ленинград, где живет один. Лишь значительно позже сюда приезжает мать.

В Ленинграде Пименов вступает в комсомол. Его охватывает жажда знаний, он много читает. Друзей у него нет, друзья - книги. Он - человек редкой работоспособности. За несколько лет он изучил ряд иностранных языков. С этой целью он ежедневно просыпался в 6 часов и до школы, или позже до университета, занимался языками. Я был прямо растроган, когда прочел в его дневнике слова: "Я разложился", когда в день, когда он накрывался одеялом (обычно он спал под одной простыней), не встал в шесть утра.

Он изучает философию, историю общую и историю революционного движения и другие науки. Он внимательно прочитывает многие произведения В.ИЛенина, читает много книг об Октябрьской революции. И он не мог не заметить, например, резкого противоречия между изложением истории Октябрьской революции в книге Джона Рида, получившей исключительно высокую оценку В.ИЛенина, и изложением в "Кратком курсе истории КПСС". Он видел, что в печати замалчиваются, а то и оправдываются различные извращения, распространенные в тот период. Конечно, ему трудно было отделить извращения системы от самой системы. И, видя различные беззакония, он ошибочно полагал - такова система.

В 1949 году он записывает в дневнике: "Считаю неправильным разрыв с Югославией". Он много путешествует по Кавказу, конечно, отчасти подражая

 

Горькому, пытаясь изучить жизнь. При этом, он узнает о "мингрельском деле"¹³⁸, о выселении целых наций и т.п. Он видит проявления антисемитизма и глубоко возмущен им. Он приходит к своему духовному наставнику, очень уважаемому им человеку, руководителю дипломной работы Пименова, члену-корреспонденту АН СССР, ректору университета А.Д.Александрову. Он спрашивает его, действительно ли у нас имеются проявления антисемитизма и как к этому относится Александров. Ответ Александрова был хотя и искренним, но не удовлетворил и не мог удовлетворить Пименова, ибо этот ответ исходил опять из положения об ответственности целых национальностей за действия отдельных лиц, принадлежащих к этой национальности; положения, которое Пименов считал очень порочным. Он знакомится с анархизмом Кропоткина. Под влиянием Кропоткина он приходит к выводу, что не имеет права мириться с существующими беззакониями и молчаливо соглашаться с ними. Он ищет возможность сделать какой-либо жест, показывающий, что он не может полностью соглашаться со всем, что тогда было. В результате он подает заявление о выходе из комсомола. Результатом было помещение его в психиатрическую больницу. После выхода из больницы - опять одиночество. Но во избежание вторичного помещения в психиатрическую больницу восстанавливается в комсомоле.

В этот период Пименов обращается к произведениям Ницше. Вместе с тем Пименов пишет чрезвычайно ценные научные труды - работы по математике. Одну из них он докладывал в 1956 году на Всесоюзном математическом съезде. Уже после ареста Пименова пришло на его имя приглашение от Академии наук СССР сделать доклад на совещании по космогонии.

В 1953 году Пименова исключают из комсомола и из университета "за крайний индивидуализм". После ряда обращений в Министерство высшего образования он восстановлен в университете. Пименов забыл, что "нельзя объять необъятное".

После XX съезда Пименова охватила бурная радость. Партия сама исправляет беззакония, допущенные в период культа личности. Значит - вина не системы, а одного человека и, быть может, тех, кто ему помогал. Он говорил, что "правительство идет впереди народа" в деле исправления последствий культа личности. Надо всемерно поддержать в этом правительство, не допускать, чтобы консервативные люди тормозили это.

После XX съезда Пименов развертывает бурную деятельность: записывает и распространяет доклад Н.С.Хрущева о культе личности, переводит интервью Тольятти, статьи из польских журналов, пишет статьи об историческом романе, о социалистическом реализме и др. Все это он печатает на машинке, распространяет, статьи посылает в журналы и т.п. Это требовало колоссального труда. И заметьте, вся эта деятельность не контрреволюционная. Ничего из того, что я перечислил, не вменяется в вину Пименову. Если бы не венгерские события, мы, очевидно, с ним здесь не встретились бы.

Имеет ли Пименов твердые политические убеждения или его убеждения неустойчивые и меняются? Совершенно ясно, что его убеждения неустойчивы. На

 

него производят большое впечатление те или иные отдельные события, как вы слышали от эксперта-психиатра. После XX съезда убеждения Пименова изменились в направлении поддержки правительства, но венгерские события опять сбили его с правильной позиции.

Если одиночка взбирается на крутую гору, он может оступиться и даже сорваться. Пименов оступился после 23/Х и сорвался после 21/ХП. Сейчас он должен произвести переоценку всех ценностей, и тогда он станет полезным для общества человеком, взойдет все-таки на гору. Пименов может еще сделать очень много полезного для советского общества. Я прошу приговорить его к наказанию, не связанному с длительным лишением свободы".

 

На этом Райхман закончил свою речь. В ней появилось наконец то, что я считал первоочередным для политического обвинения: он стал анализировать основания квалификации того или иного моего высказывания в качестве "антисоветского". Ситуация сложилась парадоксальная с точки зрения юридической: прокурор и предварительное следствие ДЕКЛАРИРОВАЛА антисоветскость, а защитник доказывал НЕантисоветскость. Юридически, казалось бы, должно было быть наоборот: ПРОКУРОР ДОКАЗЫВАЕТ виновность, а защитник декларирует невиновность, используя реальные или надуманные слабости доказательств прокурора - впридачу. Казалось бы, именно так должно было бы быть, если бы всерьез принималась презумпция невиновности, о которой как раз тогда начали писать юридические журналы¹³⁹. Особенно внимательно относиться к ДОКАЗАТЕЛЬСТВУ АНТИСОВЕТСКОСТИ следовало бы в такие переходные периоды, когда прямо на глазах менялась оценка материальных фактов: книга Джона Рида в начале следствия изымалась как улика антисоветскости, а к моменту суда, однако, была выпущена Госполитиздатом массовым тиражом; брань в адрес Сталина воспринималась всеми свидетелями в 1954-1955 годы как проявление антисоветских настроений, а в 1956-1957 годах была политически похвальным поступком. Но, как я довольно скоро узнал в лагерях, даже такой анализ доказательств антисоветскости являлся чем-то исключительным в практике правосудия. Чаще всего - рассказывали мне¹⁴⁰ - то, что следствие назвало антисоветским, признается без дальнейших околичностей антисоветскостью и прокурором и адвокатом. Если адвокат и защищает подсудимого не так, как войдущие в историю адвокаты Брауде и Коммадов¹⁴¹, то он стремится доказать, что МАТЕРИАЛЬНО данного эпизода не было, не вникая в КВАЛИФИКАЦИЮ эпизода. Например, если инкриминируется "антисоветский разговор в общественном месте", то защитник не высасывает меру антисоветскости в анекдоте о мясе, а приведет доказательства того, что его подзащитный данного анекдота в данной очереди не рассказывал. Посему ВСЕ, кому я в лагерях ни повествовал о своем процессе и о защитнике, почитали меня первостатейнейшим лгуном.

Как видно, адвокат в точности следовал своей установке: он не разделял моих взглядов, будучи членом той самой партии, нападки на которую содержались в ряде моих статей. Обращу внимание, как корректно

 

по отношению к Шейнису сформулировал Райхман в п. 12 мою защиту. Он не от себя утверждает, что Шейнис - автор, а цитирует обвинительное заключение. Он, ни словом не акцентируя авторство Шейниса, также дает понять, что в этом эпизоде мне можно инкриминировать только распространение, а не авторство. В речи Шафира был совсем иной стиль: он ради защиты Заславского топил и чернил и Шейниса, и Пименова, и кого хошь. В п. 13 Райхман "замялся": обличая Вишнякова, он договорился до того, что угроза последнего "доложить в центр" была эффективным средством вымогать деньги. Но это же - осознал он с ужасом, выговаривая идущие на язык слова, - служит решающим доказательством того, что ОРГАНИЗАЦИЯ СУЩЕСТВОВАЛА, но по крайней мере, по субъективному восприятию десятка студентов Библиотечного института. И вот шуточкой насчет пропивания денег Райхман наскоро замазывает свой ляп и торопится перейти к следующему эпизоду. Тогда я не слишком хорошо понимал, что имеет в виду защитник, когда в конце п. 14 говорит про "общепризнанность" учета особенностей организации экономических районов. Ну, я-то извечно был и остаюсь сторонником широкой хозяйственной самостоятельности территориально-экономических регионов (против московской бюрократии). Но в чем "общепризнанность"? И лишь после, приобретя в тюремном ларьке зубной порошок с этикеткой "Ленсовнархоз", я понял: ввели совнархозы! Это был важный политико-экономический шаг, который бы я приветствовал, узнай о нем своевременно. Но газет в камеру не давали. А насчет замены колхозов на совхозы я, оказывается, опередил партию и правительство примерно на четверть века: они только к концу семидесятых годов сообразили, бедненькие... Не стану комментировать других мест Райхмана. Конечно, он очень многое переврал, перепутал, даже восхваляя меня. Но в целом, исключая отдельные штрихи, я не пожалел, что не отказался от защитника. Во многих случаях самому защищаться труднее, нежели быть защищаемым даже посторонним человеком. Суд - это один из таких случаев.

Следующим выступил защитник Бориса Вайля - адвокат С.А.Зеркин:

 

"Товарищи судьи!

Мое положение в известном смысле легче, чем последних защитников других подсудимых: мне не нужно анализировать труды Вайля, ибо он их пока еще не написал. Я надеюсь, что Вайль еще напишет труды, и они будут предметом рассмотрения не в суде, а в ином месте.

Тов.прокурор проводил параллель между СССР и Венгрией и утверждал, что деятельность лиц, подобных Вайлю, может привести к тому, что в СССР произойдут события, аналогичные октябрьским событиям 1956 года в Будапеште. Я считаю такую параллель совершенно недопустимой. Настоящее дело вообще не представляет сколько-нибудь значительного общественного или государственного интереса. Известно, что были крупные политические процессы, о которых подробно сообщалось в газетах. А об этом процессе, я уверен, ни одна газета не поместит ни строчки, даже в хронике. В отличие от Венгрии, Советский Союз вышел из младенческого возраста, социалистический строй существует уже 40 лет. Прошли те времена, когда спрашивали: "Нравится ли вам советская власть?" Пришло время спросить: "Нравитесь ли вы советской власти?" Чтобы убедиться в том, что настоящий процесс не имеет большого значения, достаточно сказать, что самому старшему из подсудимых 26 лет, на втором месте среди подсудимых находится 19-летний Вайль. Можно себе представить, сколь "серьезной" была антисоветская

 

организация, если в ее главе стоял несовершеннолетний Вайль. Ибо 18 лет Вайлю исполнилось лишь за месяц и неделю до ареста!

Перехожу к рассмотрению эпизодов, инкриминируемых Вайлю.

Первый этап - участие в составлении антисоветской листовки в 1955 году. Как это произошло? Вайль начал под влиянием некоего Невструева. Невструев значительно старше Вайля. С 15-ти лет он обрабатывал его в антисоветском духе, а затем познакомил с Даниловым, который тоже на три года старше Вайля. Втроем они слушали радиопередачи "Голоса Америки", которые, как известно, у нас иногда заглушаются. Наслушавшись этих передач, они пишут антисоветскую листовку. Но кто именно ее пишет? Пишет листовку Невструев. Т.е. он диктует, а записывает Данилов. А что делает Вайль? Вайль при сем присутствует. После этого листовка переписывается в 12 экземплярах, а затем уничтожается, причем уничтожается добровольно, что признал в своей речи тов. прокурор. Таким образом, имел место добровольный отказ¹⁴². По моему мнению, в действиях Вайля по этому эпизоду нет состава преступления.

Надо напомнить, что вообще обо всем, что происходило в Курске, мы знаем из показаний самого Вайля. Если Вайль об этом не рассказал бы, никто бы ничего не знал. Однако Вайль чистосердечно обо всем рассказал сам.

В 1956 году Вайль с серебряной медалью кончил среднюю школу и летом приехал в Ленинград для поступления в высшее учебное заведение. Он давно отошел от тех настроений, которые у него были в 1955 году. Весь период до декабря 1956 года мы не видим никаких предосудительных действий Вайля.

И вот в этот период Вайль знакомится с Пименовым. Пименов умелыми руками затронул те струны в душе Вайля, которые уже начали смолкать. Понятно, что Пименов произвел большое впечатление на Вайля. Подумайте сами: преподаватель института обращается к первокурснику, разговаривает с ним как с равным. А ведь известно, что Пименов умел производить впечатление и не только на таких мальчишек: он умный, эрудированный, энергичный человек.

И уже после первой встречи Вайль стал игрушкой в руках Пименова. Следует отметить ту роль, которую сыграл в знакомстве Вайля с Пименовым фельетон "Смертяшкины". Этот фельетон посвящен рукописному журналу "Ересь", издававшемуся группой студентов Библиотечного института. Вайль поместил в журнал "Ересь" всего одно маленькое, совсем далекое от политики, далекое также и от пессимизма стихотворение. О нем не стоило писать в фельетоне. Но дело в том, что все остальные авторы по понятным причинам спрятались под псевдонимом, кроме одной девушки¹⁴³. Вайлю же не было никаких причин скрываться под псевдонимом; он подписал стихотворение своей настоящей фамилией. Таким-то образом Вайль и попал в фельетон. Этому фельетону Вайль обязан своим знакомством с Пименовым, а в конечном счете и тем, что он оказался на скамье подсудимых.

По предложению Пименова Вайль собирает участников журнала "Ересь". Инициатива не Вайля. Вайль лишь технический исполнитель. Он лишь оповещает о предстоящем собрании. На собрании Вайль не проявляет никакой активности. Кокорев, например, значительно активнее. Вайль же вообще ни слова не говорит. К

 

тому же, первое собрание вообще не криминальное. Там была речь о том, чтобы обращаться в издательства, в газеты, к депутатам. В этом, разумеется, нет ничего преступного. Далее следуют события 21 декабря. Эти события всколыхнули умы молодежи. За это все должны нести серьезную ответственность - не только комсомольская организация университета, но и горком ВЛКСМ. Они должны были своевременно организовать такое обсуждение. У нас в распоряжение трудящихся предоставлены прекрасные клубы, дома и дворцы культуры. И что же? Не нашлось другого места для обсуждения творчества Пикассо, кроме садика на пл.Искусств. Да и там тоже не допустили? Это же смешно! Я считаю необходимым, чтобы суд вынес соответствующее частное определение.

25 декабря происходит второе собрание в Библиотечном институте. Инициатива опять не Вайля, он лишь оповещал. Здесь впервые имеют место разговоры о нелегальной деятельности. Но разве от Вайля это исходит? И разве вообще было четкое предложение? Нет, просто были мнения, что просто так собираться теперь, наверное, нельзя: "Красовскую посадили и нас посадят?!" Никакого разговора об организации не было.

16 января Вайль уезжает на каникулы в Курск. За несколько минут до отхода поезда появляется Пименов и буквально на ходу передает Вайлю клочок бумаги с "программой" - как ее именует тов.прокурор, - хотя вряд ли ее можно так назвать. Передается также и литература, но не криминальная. Я вывожу это из того, что Пименову не ставится в вину литература, которую он передал Вайлю на вокзале.

В Курске Вайль по поручению Пименова говорил с Даниловым. В обвинительном заключении говорится, что он привлек Данилова к контрреволюционной деятельности и вовлек его в конрреволюционную организацию. Однако это утверждение неверно. Вайль не мог привлечь Данилова к контрреволюционной деятельности по той простой причине, что Данилов ею уже занимался. И Вайль об этом знал. В контрреволюционную организацию Вайль завлечь Данилова также не мог, ибо в это время не только не было никакой организации, но не было даже разговоров об организации. Такие разговоры начались лишь в феврале. Да и тогда были лишь разговорами о необходимости организоваться. Как только возник разговор о целях, о "программе", все сразу распалось.

Я считаю, что организационная деятельность может признаваться лишь при наличии организации. А здесь были лишь разговоры об организации, а организации не было. Поэтому я считаю, что ст.58-11 неприменима к Вайлю. Хотя, как известно, это чисто юридический вопрос, не имеющий значения для определения меры наказания, я все же хочу, чтобы действия Вайля были правильно квалифицированы.

В начале февраля происходит третье собрание. Оно начинается в одной из аудиторий института, а затем переходит на Марсово поле. Это - единственный раз, когда Вайль хоть что-то сказал. Бубулис говорил о том, что происходит в Литве, а Вайль - в Курске. Он говорит, что в Курске очереди за хлебом, что в каком-то колхозе колхозники три дня не работали, ожидая роспуска колхоза (это со слов Данилова), что 550 человек, оканчивающих среднюю школу, не попали в вузы. Не доказано, что информация Вайля была неправильной, а тем более умышленно ложной. Вообще из всех выступавших на третьем собрании неправильную информацию сделал лишь Бубулис. Никакой Вайль "клеветнической информации" не передавал. Они хватались за отдельные, может быть и подлинные, факты; злорадствовали. Смягчающим обстоятельством служит еще и то, что Вайль не выпускал эту информацию в свет. Он передал ее Пименову, который должен был ее проверить, совместить с другими сведениями. Стремления наврать не было.

 

Четвертое, последнее собрание происходит 19 февраля, в день совершеннолетия Вайля. Доклад делает Кудрявцев. Все выступали, кроме Вайля.

То, что не было никакой организации, видно хотя бы из того, что кружок непостоянный. Например, Палагин был на первом и втором собраниях, а на третьем и четвертом не был, и никто не интересовался в чем дело, не "предатель" ли он. Бубулис, наоборот не был на первом и втором собраниях. Пришел на третье: "Можно послушать, о чем вы говорите?" И его без возражений пустили.

Как квалифицировать действия Вайля? Как я уже сказал, ст.58-11 не имеет отношения к Вайлю. Состав преступления, предусмотренного ст.58-10, в действиях Вайля, безусловно, есть. Для этого достаточен уже факт хранения в течение недолгого времени послесловия к докладу Н.С.Хрущева о культе личности.

Но сравним Вайля со свидетелями. Вайль ничего не писал, не проявлял никакой инициативы, не вырезал из газеты букв для составления листовки. На "ответственнейшем", по словам прокурора, собрании у Пименова 13 февраля Вайль также не был.

Среди свидетелей есть человек, который на всех собраниях выступал с самыми "радикальными" предложениями. Он не только настаивал на издании листовки, но и предлагал, что одну листовку он отнесет в милицию, чтобы отвести подозрения. Он говорил о необходимости делать отметки в телефонных будках, чтобы узнать, не арестованы ли другие. Говорил о вооруженной борьбе. О том, что в случае необходимости можно устроить для Пименова и других эмиграцию в Финляндию и т.д., и т.п.

И вот все эти свидетели на свободе. Они приходят, отмечают повестки и уходят. Оказывается, следственные органы считают нецелесообразным привлекать этих свидетелей к ответственности, несмотря на наличие в их деятельности состава преступления. Я это говорю не потому, что добиваюсь ареста этих свидетелей, а лишь для того, чтобы суд мог решить, больше ли виноват Вайль, чем эти свидетели.

Вайль намного честнее многих свидетелей. Адвокат Райхман говорил тут о собранных Вишняковым десяти рублях, что это, пожалуй, и правильно, что он их пропил: что еще можно было с ними сделать? Я не могу с этим согласиться. Вишняков вытребовал эти деньги с большим трудом, угрозами, "доложить в центр". Оказывается, все это говорилось лишь затем, чтобы выманить у товарищей деньги, а затем снести их в пивную. Моральный облик Вайля намного выше морального облика такого свидетеля.

Еще в одном проявляется политическая честность Вайля: он имел очень широкую международную переписку со многими странами. И вот в своей переписке с иностранцами он очень энергично отстаивает нашу позицию, нашу демократию, хотя он с ней и не согласен. Он относится к советской власти, как мать к ребенку. Мать сама может ругать ребенка, но пусть только попробует его задеть кто-либо посторонний: она сразу встанет на его защиту!

Вайль очень легко поддался внушению. Свидетель Ронкин из Курска говорил на предварительном следствии: "Вайля легко можно было убедить, он безоговорочно соглашался". Вайль говорил на следствии: "Я безгранично верил "Голосу Америки". Когда на следствии ему доказали, что радиопередачи типа "Голоса Америки" - ложь (скажем, в Хабаровске нет такого института, о якобы волнениях в котором говорил "Голос Америки"), Вайль сразу перестал верить "Голосу Америки". Он заявил: "Я в корне меняю свое отношение к передачам "Голос Америки". Вайль не способен лицемерить. Ему можно верить, когда он говорит, что пересмотрел свои взгляды. Суд поможет Вайлю выбраться из лабиринта ошибок на широкую светлую дорогу.

 

Н.С.Хрущев говорит: "Главное не то, что человек делал вчера, а - на что он способен завтра". С этой точки зрения и надо подойти к Вайлю. Вайль оказал народу медвежью услугу. Но он много может сделать для народа. Если ему дадут возможность вернуться в институт, из него получится Человек с большой буквы.

Я могу привести еще целый ряд аналогичных смягчающих обстоятельств: несовершеннолетие, отсутствие прошлой судимости, отсутствие собственной инициативы и т.д. Эти обстоятельства совершенно ясны и не нуждаются в каких-либо пояснениях.

Я прошу суд дать возможность Вайлю вернуться в институт, т.е. приговорить его к условному наказанию".

 

Записей речей других защитников в моем распоряжении нет. Защитником Данилова выступил Лившиц со столь же бледной речью, как бледна была роль Данилова на процессе. Он отводил 58-11, все валил на Невструева и Вайля, интеллигентов, вредно влиявших на рабочего. Просил условного приговора. Защитником Иры Вербловской выступала какая-то приятельница ее покойной матери - Кугель. Она перевирала обстоятельства дела и скорее слегка повредила подзащитной, нежели помогла. В основном она расписывала, какая Ира хорошая и замечательная. На меня ничего не валила, подчиняясь категоричному запрету Иры. Напротив, доказывая, что Ира - чудесный человек, произнесла невпопад в мой адрес: раз ее муж такой прекрасный, то может ли Вербловская быть преступницей?! Требовала оправдать Иру безусловно. С ней связана забавная оговорка. Цитируя - в защиту Вербловской - В.И.Ленина, Кугель указала источник: "Собрание сочинений, том такой-то, лист дела такой-то".

С блестящим ораторским мастерством произнес речь-фейерверк адвокат Шафир, защищавший Игоря Заславского. Его задача облегчалась тремя обстоятельствами: 1) против Игоря практически не было улик, свидетельствовавших бы о том, что он ВЫЯВЛЯЛ ВОВНЕ свои, пусть вредные, взгляды; 2) Игорь недвусмысленно заявил об отказе от любой деятельности "против", приурочив датировку своего отказа к нашей ссоре 27 января¹⁴⁴; 3) в защиту Игоря активно выступил доктор физико-математических наук Николай Александрович Шанин. Об этом надо рассказать поподробнее.

В июне-июле, по-видимому, после срыва заступничества Шапиро - Соломяка - Даугавета, Шанин, хорошо знавший и меня, и Заславского с первых курсов (но Игорь работал у него, а я - нет), написал на имя Первого секретаря ЦК КПСС Н.С.Хрущева длинное послание о роли И.Д.Заславского с первых курсов в науке, советской и мировой. Помню явно выраженное в письме нежелание брать на себя неподобающие функции и судить о преступности-непреступности деяния Заславского. Мастер математической логики, рекомендовавший мне в 1951 году для штудирования "Эристику, или науку спорить" Шопенгауэра, Н.А.Шанин мотивировал свое заступничество так. Идет борьба между советской и американской школами математической логики и конструктивного анализа. Борьба очень напряженная, где каждое сражение выигрывается ценой исключительно трудных, сверхчеловеческих усилий. Если пропустить месяц-два, то соперники могут обогнать бесповоротно. Во всяком случае - потребуются

 

многие годы, чтобы их догнать. Одним из самых активных солдат на этом фронте войны наук советской и американской являлся Заславский. Без него, опытного полководца конструктивизма, нам не выиграть битв. Пока еще обучишь другого новобранца!.. Нужен, НАУКЕ НУЖЕН, ОТЕЧЕСТВЕННОЙ НАУКЕ нужен именно Игорь Заславский. Поэтому если, как он, может быть, того и заслуживал, его приговорят к лишению свободы, то я, доктор Шанин, прошу Вас, товарищ Хрущев, создать Заславскому такие условия, чтобы он мог по-прежнему контактировать с учеными и давать им указания, как выигрывать сражения. Н.С.Хрущев переслал письмо в ленинградскую прокуратуру. Она, конечно, не зачитывала его на суде. Более того, протестовала против ходатайства о приобщении к делу извещения Прокуратуры РСФСР о том, что письмо Шанина передано в прокуратуру Ленинграда. Суд удовлетворил протест. Но копию самого послания суд разрешил зачесть адвокату Шафиру, приобщив его к делу. В своей речи он обыгрывал ценность Заславского и просил освободить подзащитного.

Были реплики прокурора на речи адвоката и последующие ответы защитников на реплики обвинителя.

Пятого сентября мне предоставили произнести последнее слово. Я было начал его говорить быстрее, темпераментно, как всегда. Но запозднился секретарь суда, и Райхман ходатайствовал, чтобы председатель остановил слушание до ее прихода. В ожидании - минуты две-три - он подошел ко мне и объяснил, что в отличие от адвокатских речей, которые не протоколируются и не попадают в судебное дело, последнее слово непременно записывается секретарем и подшивается в дело. Поэтому его надо произносить с расстановкой, вразумительно, дабы секретарь (не стенограф!) сумел записать.

Памятуя это, я после возобновления судебного заседания начал медленнее, с паузами, как ответственную лекцию:

 

"Прежде всего, я хочу возразить на некоторые места в речи гражданина государственного обвинителя, младшего советника юстиции прокурора Демидова. Гражданин государственный обвинитель младший советник юстиции прокурор Демидов зачитывал туг мое письмо к отцу от 1954 года. Это, конечно, его право. Но неправильно характеризовать мой облик на основании одного этого письма. Я уже говорил, что это письмо написано в определенном, преходящем настроении и совсем не выражает моих действительных взглядов. Я полностью от этого письма отказываюсь.

Далее гражданин государственный обвинитель называл меня мракобесом и пытался вывести мои политические взгляды из философии Ф.Ницше. Но это -попытка с негодными средствами. Да, с негодными средствами, ибо мое заявление о выходе из комсомола подано в 1949 году, а с произведениями Ницше я впервые ознакомился лишь через несколько лет после этого.

Теперь перейду к тем эпизодам, которые мне инкриминируются. Прежде всего, я хотел бы сказать, гражданин судья, что не смогу принять ваш приговор как справедливый, если в нем будет ставиться мне в вину то, что я делал в период 1949-1954 годов: разговоры, записи в дневнике и т.д. Ибо все, что я тогда делал, я считаю оправданной реакцией на то, что сейчас называется "извращением культа личности". Самое дорогое для меня было - Октябрьская революция. И когда я видел, как искажается история Октябрьской революции (достаточно сравнить изложение истории Октябрьской революции в книге Джона Рида и в "Кратком курсе"), я, конечно, этим возмущался. Известно, сколько всяких беззаконий творилось в

 

период. Я не буду их перечислять. Всем известно, что в стране господствовала фашистская банда Берии. Возможно, что в моих записях того времени не все правильно: тогда было трудно отделить извращения политики партии от самой этой политики. Но в основном эти записи были оправданны. Далее, я ни в коем случае не смогу принять ваш приговор как справедливый, если в нем все будет ставиться мне в вину то, что я рассылал письма депутатам Верховного Совета СССР. Если я, как гражданин Советского Союза, как избиратель, не могу высказать свои мнения и предложения - будь они хоть трижды неправильные - депутату Верховного Совета, высшего органа государственной власти, то какой же путь мне остается? Только нелегальный. Я верю, что суд не захочет толкнуть меня на нелегальный путь. Что касается послесловия к докладу Хрущева "О культе личности и его последствиях", то здесь уже говорилось, зачем оно было написано, да и из самой статьи это видно. Статья представляет собой мою реакцию на доклад Хрущева. Основная ее мысль "Верные соратники Сталина должны нести ответственность". Во время суда из речей защитников и реплик свидетелей я узнал, что верные соратники разоблачены: по крайней мере, уже такие наиболее верные, как Маленков, Каганович, Молотов. Это очень многое, чего я только мог желать. Чего же мне еще желать больше?¹⁴⁵ Все остальное, что сказано в этой статье, я - фигурально выражаясь - перечеркиваю, и готов вести ответственность, если суд признает, что там есть что-то криминальное.

Теперь что касается тезисов "Венгерская революция". Пока я не видел фактов, которые бы заставили меня изменить мнение, выраженное в этих тезисах и в более поздней статье "Правда о Венгрии", написанной Шейнисом и отредактированной с моим участием.

Хочу отметить, что все это я говорил только о легальной борьбе за демократизацию, в строгих рамках закона, исключительно легальными средствами, как сказано в венгерских тезисах. Это было безусловно правильно, а моя ошибка, что после 21 декабря я от этой позиции отошел. Об этом я еще скажу позже.

Прокурор обвиняет меня в том, что я был инициатором, организатором и руководителем группы в Библиотечном институте. Я не хочу преуменьшать свою роль: я был руководителем этой группы. Не нужно мою роль и преувеличивать: инициатором и организатором я не был. Там никого не приходилось убеждать, агитировать и пропагандировать. Характерен эпизод, произошедший здесь во время допроса свидетеля Кудрявцева. Кудрявцев сказал что-то насчет того, что у нас не печатают многие статистические сведения, а газеты не всегда пишут правду. Гражданин младший советник юстиции прокурор Демидов сразу перебил его вопросом: "Это Пименов вас так учил?" - на что Кудрявцев ответил: "Нет, что Вы! Я и раньше так считал, да, впрочем, это всем известно, все так считают!" До 21 декабря у нас был разговор исключительно о легальной борьбе: письма в газеты и т.д. После 21 декабря стали раздаваться голоса: Красовскую арестовали, надо переходить на конспирацию. Моя ошибка в том, что я санкционировал эту нелегальщину. Почему я так сделал? Дело в том, что после 21 декабря у меня сложилось впечатление, что правительство, или по крайней мере ленинградские власти, встало на путь массовых репрессий.

Сейчас мне лучше чем кому бы то ни было видно, что это не так. Если бы действительно был курс на массовые репрессии, то по настоящему делу были бы

 

арестованы не 5 человек, а значительно больше, уж я-то знаю, как много! И уж во всяком случае были бы арестованы те 15 человек, которые перечислены в имеющемся в деле списке - постановлении о невозбуждении, о котором здесь говорилось. Дело, разумеется, не в том, что некоторые из этих лиц, как говорил прокурор, раскаялись, изменили свои взгляды и т.п. Дело просто в том, что правительство не хочет массовых репрессий. А если это так, то переход к нелегальной деятельности бы не только преступлением, но и ошибкой. Когда я говорю, что считаю свою деятельность после 21 декабря преступной, я этим не говорю ничего нового, это тавтология: раз нелегальная, значит преступная. Но эта деятельность была не только преступной. Она была неправильной, ошибочной и вредной для тех целей, к которым я стремился¹⁴⁶.

В заключение я хотел бы сказать еще вот о чем. Гражданин государственный обвинитель младший советник юстиции прокурор Демидов обвинял меня в распространении клеветнических измышлений, в фальсификации фактов. Это утверждение не соответствует действительности. Никогда моя совесть ученого не позволила бы мне сделать чего-либо подобного. Меня всегда интересовали лишь достоверные факты, и я не измышлял. Я не клеветал, не лгал заведомо.

Вот, пожалуй, все".

 

Вслед за мной последнее слово было предоставлено Игорю Заславскому, не в той же последовательности, в какой выступали защитники. Он сказал:

 

"Граждане судьи!

Гр.государственный обвинитель обвинил меня в том, что я вступил в преступную связь с Пименовым. Это неверно. Мои связи с ним были чисто научными. Кстати, если суд позволит, я хочу попытаться исправить одну несправедливость. Тут многое говорилось о моих научных работах, была зачитана подробная характеристика моих научных работ. В отношении Пименова такой характеристики не было сделано. Есть характеристика из института, в котором он работал; она чисто служебная, из нее не видно громадного значения работ Пименова. Я постараюсь, если суд не будет возражать, восполнить этот пробел. У Пименова нет опубликованных научных работ, но одна его неопубликованная работа стоит 6 моих неопубликованных работ. Постараюсь дать о ней некоторые представления, хотя это и трудно, ввиду того, что область, к которой она относится, чрезвычайно абстрактна.

Эта работа относится к области аксиоматической геометрии, начало которой было положено трудами великого русского математика Н.И.Лобачевского в 1820-е годы. Затем аксиоматикой геометрии занимались Римон и Гильберт, после чего многие считали, что в этой дисциплине все уже сделано и заниматься ею больше нечего. За несколько десятков лет, действительно, ничего существенно нового в аксиоматичной геометрии получено не было. И вот сейчас Пименов сделал большой шаг вперед в этой дисциплине. Это удалось ему благодаря тому, что он впервые ввел в геометрию время. Точнее, ввел аксиомы, из которых вытекает коренное отличие одного измерения мира (на геометрическом языке - пространство) от остальных. Эти аксиомы основаны на идее о том, что не все прямые одноименны, т.е. равноправны между собой; т.е. нет той однородности, как в обычной геометрии. Известно, что Н.ИЛобачевский открыл одну новую геометрию, и это было важным успехом науки. Из работ же Пименова вытекает существование девяти существенно различных

 

геометрий, из которых по крайней мере две - совершенно новые, никогда ранее не рассматривались ни математиками, ни физиками. Пименов называет их именами английского ученого Милна и бельгийского ученого Леметра, но по справедливости они должны были бы называться геометрией Пименова, ибо у Милна и Леметра имеются лишь слабые намеки на что-то похожее.

Еще большее значение, чем с точки зрения математики, имеет работа Пименова с точки зрения физики и астрономии. И не случайно Пименова-геометра - пригласили (как мы сегодня слышали) на совещание по космогонии в АН СССР. В теорию Пименова входит как частный случай теория относительности - так называемая специальная теория относительности. Напомню, что теория относительности является одной из основ современной физики. Одной из причин ее создания явилось то, что в течение долгого времени не удавалось объяснить опыты Майкельсона. Майкельсон измерял в 1881 году скорость света в различных направлениях и установил, что она не зависит от движения системы отсчета. Этот результат казался совершенно необъяснимым до тех пор, пока Эйнштейн в 1905 году не создал свою теорию относительности, которая объясняла опыт Майкельсона. Таким образом, от опыта Майкельсона до его объяснения прошло 24 года. Теперь вернемся к тому, что сделал Пименов. Из его теории получается объяснение так называемого "красного смещения". "Красное смещение", т.е. смещение в сторону красного цвета спектральных линий в спектрах внегалактических туманностей, было открыто в 1917 году. До сего времени явление это не поддавалось объяснению. И только из работы Пименова 1956 года получается объяснение. Итак, прошло 39 лет. Это даст некоторое представление о трудностях и значении работы Пименова.

Итак, мои связи с Пименовым были исключительно научными, а от его "общественной деятельности" я всегда отмежевывался и сейчас отмежевываюсь. Правда, и Пименов и гр.государственный обвинитель упрекают меня за это в трусости, но это уж их дело.

Что же касается моих записей в дневнике, то я признаю, что там есть некоторые мысли, например, "коммунизм невозможен при свободе" и др., которые, если бы я стал их широко распространять, могли бы оказаться - независимо от того, правильны ли или нет эти мысли вообще - опасными для общества в данный момент. Именно в этом смысле я заявил в начале процесса, что частично признаю себя виновным. Но моя совесть спокойна в том отношении, что я этих мыслей не распространял и не собирался распространять, а, следовательно, ни один мой поступок, ни одна моя мысль не нанесла вреда обществу. Вот все, что я хотел сказать".

 

Выступление Игоря в мою защиту тронуло меня. Оно вообще прозвучало довольно неожиданно, особенно после того, как в судебном следствии мы с ним взаимно в целях облегчения его защиты выясняли, насколько скверными всегда, без малейшего просвета, были наши взаимоотношения. Мы выдумали даже ревность из-за Иры. Не будучи специалистом в области космологии, Игорь значительно преувеличил значимость моих работ. Но их содержание он изложил, а Эрнст записал практически без существенных ошибок; ведь оба они слушали мой курс лекций по космологии в 1955-м и мое выступление на математическом съезде в 1956 году. Правда, я не помню, чтобы употреблял термин "мир Леметра". Помнится, я говорил "мир де Ситтера", "мир Леметра", - это то, что называется антидеситтеровской моделью. Игоря, как и других

 

слушателей моих лекции восхищало, что в деситтеровской¹⁴⁷ космологии без каких бы то ни было предположений о распределении вещества и без принятия эйнштейновских уравнений тяготения получали следующий акт:

 

"Если источник света покоится относительно приемника света в дату испускания, то свет приходит к приемнику с красным смещением тем большим, чем больше расстояние в дату испускания".

 

Это он называл "объяснением красного смещения", "которого ждали 39 лет". Доминирующая сейчас из-за преобладания ядерных физиков космологическая модель Big Bang не нуждается в моей теории. А изяществом моей аксиоматической системы восхищался в 1965 году такой геометр, как Борис Николаевич Делоне.

Насчет трусости. В соответствии с избранной им тактикой, я, естественно, подтверждал, что Игорь всегда отмежевывается от моих крайностей, а тем паче - от намека на организационную деятельность. Прокурор, естественно, этому не верил. Дабы убедить прокурора и суд, я напирал на то, что Заславский и не мог бы участвовать в организации и в активном противодействии порядку вещей в силу своей прирожденной трусости. Раз уж я заговорил о трусости, пришлось подтверждать ее на ряде конкретных примеров. Прокурору было тем труднее спорить с такой аргументацией, что сам он называл Заславского трусом, но в другом смысле: Заславский-де делал то же, что Пименов, был его мозгом, а на следствии и суде перетрусил и, выгораживаясь, лжет, будто отмежевывался и отмежевывается.

Ира Вербловская в последнем слове произнесла всего одну фразу, в которую вложила всю свою обиду и весь вызов силам несправедливости - в том смысле, в каком я говорил о справедливости по поводу очной ставки Данилова и Невструева - держащим ее в тюрьме; этой фразе не хватало лишь искренности:

 

"Я много говорить не буду, хочу только сказать, что никогда не была и сейчас не являюсь врагом советской власти и всегда стояла и стою за социалистический строй, и не в чем не виновата".

 

Борис Вайль говорил подлиннее:

 

"Граждане судьи!

Прежде всего я хочу сказать о курском периоде своей деятельности, что я давно перечеркнул этот период. Еще задолго до ареста. И считаю то, что я делал тогда, ошибкой. Я уже говорил об этом.

Хочу добавить, что то, что я делал в Ленинграде, это тоже неправильно. Я просидел в тюрьме 5 месяцев и я все это передумал и осознал.

Во всяком случае, в мои намерения не входила борьба с существующим строем, а лишь борьба с недостатками. Каждый человек может совершить ошибку. Я еще совсем молодой.

Граждане судьи! Дайте мне возможность кончить институт. Приговорите меня к условному наказанию!"

 

Не помню, про какое из своих последних слов - на первом или на втором процессе - Борис признался мне, что он просто зачитал текст, написанный ему адвокатом.

Так как было уже поздно, а по закону после окончания последнего слова судьи обязаны не выходить из совещательной комнаты, пока не напишут полностью приговора, - был объявлен перерыв до утра. Наутро Костя Данилов сказал:

 

"Граждане судьи!

Прежде всего хочу выразить свою надежду, что вы, находясь в совещательной комнате, объективно и беспристрастно рассмотрите все материалы дела.

Я надеюсь, что вы не забудете, что советский суд призван не только карать, но и воспитывать. Прошу вас распределить наказание по возможности равномерно.

Что касается того, в чем я обвиняюсь, то свою "деятельность", в кавычках, в 1955 году я считаю неправильной как по форме, так и по существу и давно пересмотрел свои тогдашние взгляды.

Что же касается того, что я делал в последние месяцы, то я признаю это неправильным по форме, но по существу правильным, ибо я стремился не к подрыву Советской власти, а к устранению недостатков".

 

Суд удалился на совещание. Нас свели вниз на лестницу, в караульную.

Стала сказываться усталость этих двенадцати дней. За день напряженной борьбы я изматывался не меньше, чем за сутки тяжелого физического труда. К тому же в судные дни нас кормили простывшим обедом, разлитым по мискам за много часов до нашего возвращения по камерам. И уже - все кончилось. Осталось только ждать не зависящего от нас решения. Я вдруг почувствовал себя исчерпанным и заезженным.

После сбивчивой, неубедительной - хотя с потугами на ораторские обороты - речи прокурора, ярких защитительных речей, проникновенных последних слов свидетели были убеждены, что Вербловскую и Заславского наверняка оправдают. Вайль получит условный приговор, о Данилове, за полным незнакомством с ним, гадали меньше, но в общем все склонялись к условному приговору. Обо мне... процитирую тогдашние слова Вайля:

— Если Револьту не дадут хотя бы двух-трех лет, то это будет самое страшное для него оскорбление и он вскроет себе вены теми самыми лезвиями, которые мы ему передали.

Сам я был уверен, что все мы останемся в тюрьме. Помню, еще в первый день суда мы обменивались предчувствиями, кто сколько получит. Костя рассказал про свой сон, из которого вроде следовало, что я получу больше всех бессчетно, а прочие - по году-два. Как-то я гадал в тюрьме о сроках, и у меня получались сбивчивые, но понятные указания: то 6, то 10, то опять 6 лет¹⁴⁸. Ира, помню, была уверена в своем освобождении, но я настолько не верил, что даже не давал ей никаких указаний и поручений на волю. Все кроме меня, твердили о предстоящей к 40-летию амнистии. В том, что амнистия будет колоссальной, уверены были и судьи, и прокурор, и конвой, и тюремные надзиратели. Поэтому, примеряя требуемые

 

прокурором сроки (что больше не дадут, были уверены), скашивали выдумываемые самими доли срока под амнистию и выводили, что заключение будет краткосрочным. Я же в амнистию не верил, исходя исключительно из прецедентов.

Часов в 8 вечера нас привели наверх. Не в прежний зал, а в большой. Поскольку приговор во всяком случае объявляется публично - согласно УПК - и поскольку в своем первоначальном ходатайстве о превращении процесса в открытый я так и сказал:

 

"Я поддерживаю ходатайство Вайля. Если же, в чем я нисколько не сомневаюсь, суд отклонит это ходатайство, то я настаиваю на соблюдении ст.21 УПК¹⁴⁹, по которой приговор во всяком случае объявляется публично".

 

Поскольку в зал были допущены все желающие, мне тогда казалось, что было около 400 человек. По воспоминаниям других - было человек 50, не меньше. Будем надеяться, что каждый из них напишет сам мемуары, и тогда простым сложением числа авторов установится, сколько зрителей присутствовало. Во всяком случае, достоверно, что сверх свидетелей было очень много друзей и даже довольно отдаленных знакомых свидетелей. Так, например, с Дубровичем пришел Л.Н.Гумилев. Ну, конечно, родные присутствовали.

К слову, насчет открытости объявления приговора. Примерно через год после нас судили Тарасюка (из Эрмитажа). Зал был пустым. Не знал подсудимый своих процессуальных прав. Свидетели и любопытные толпились снаружи двери. Там же толокся и Эрнст. Подошло время объявлять приговор. Запустили свидетелей (двух-трех человек). Держа в руках УПК, Эрнст Орловский отодвинул конвойного, ввалился в почти пустой зал.

— А Вы кто такой?

— Я — гражданин СССР.

— Назад! — вскричал часовой. Метнулся начальник конвоя. Орловский же зычным голосом прогремел по залу:

— Это почему конвой нарушает статью 21 УПК, согласно которой приговор во всяком случае объявляется публично?!

Председатель невнятно распорядился пустить и начал чтение приговора. Но никто из стоящих по ту сторону двери, включая друзей и родственников подсудимого, не осмеливался последовать за Эрнстом и войти в зал. Настолько они не знали своих законных прав. Они были уверены, что "этого человека" пропустили в зал только потому, что у него есть "особые полномочия". В самом деле, он обладал "особыми полномочиями": он знал свои законные права... И не собирался поступаться ими в угоду нарушителям, хотя бы те были с примкнутыми штыками!

Итак, нам зачитывался приговор со сцены, перед которой мы стояли отдельно, отделенные деревянными перилами-барьером от внушительных

 

размеров зала, набитого ныне сочувствующей и ободряющей публикой, прильнувшей к барьеру. Помню еще, Кудрова показывала нам только что вышедшую отдельным названием "Не хлебом единым". Кто-то (Адамацкий или Гальперин, или оба порознь) показывали "10 дней...", тоже только что выпущенную. Смотрите, дескать: то, за что вы боролись, - осуществляется! Ира прильнула ко мне, оперлась.

 

"ПРИГОВОР

Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики 6 сентября 1957 года Судебная коллегия по уголовным делам Ленинградского городского суда в составе:

председательствующего - Миронова

народных заседателей Чистякова и Солдаткиной

с участием прокурора т.Демидова

и адвокатов Райхмана, Зоркина, Лившица, Шафира, Кугель

при секретаре ЛОГИНОВОЙ -

рассмотрела в открытом судебном заседании дела по обвинению:

1.    ПИМЕНОВА Револьта Ивановича, 1931 г. рождения, происходящего из служащих, уроженца станицы Дундуковской, Майкопского района Северо-Кавказского края, беспартийного, с высшим образованием, ранее не судимого, холостого, до ареста работавшего ассистентом кафедры высшей математики Ленинградского технологического института пищевой промышленности и проживавшего в г. Ленинграде по улице Теряева в доме № 21/12, кв.56;

2.    ВАЙЛЯ Бориса Борисовича, рождения 19 февраля 1939 года, уроженца г.Курска, происходящего из служащих, со средним образованием, состоявшего членом ВЛКСМ с 1953 г., ранее не судимого, до ареста являвшегося студентом первого курса Ленинградского библиотечного института, проживавшего в г.Ленинграде поул. Халтурина, дом 3, ком. 111;

3.    ДАНИЛОВА Константина Григорьевича, рождения 1936 года, уроженца г.Курска, происходящего из служащих, с высшим образованием, состоявшего чл. ВЛКСМ с 1951 года, ранее не судимого, холостого, до ареста работавше гос.агентом у частного бюро на станции Курск, проживавшего в г.Курске, ул.Володарского, д.23;

4.    ЗАСЛАВСКОГО Игоря Дмитриевича, рождения 1932 года, уроженца г.Ленинграда с высшим образованием, состоявшего членом ВЛКСМ, холостого и, ранее не судимого, до ареста работавшего научным сотрудником в НИИТС и проживавшего в г. Ленинграде на ул.Восстания, д.20, кв.8;

5.    ВЕРБЛОВСКОЙ Ирэны Савельевны, рождения 1932 года, уроженки г. Ленинграда, происходящей из служащих с высшим образованием, состоявшей членом ВЛКСМ, до ареста работавшей преподавателем истории в школе рабочей молодежи и проживавшей в г Ленинграде на ул.Теряева, д.21/12, кв. 56

- всех пятерых в преступлении, предусмотренном ст.ст.58-10, ч.I и 58-11 УК РСФСР.

Судебным следствием и материалами дела вина ПИМЕНОВА, ВАЙЛЯ, ЗАСЛАВСКОГО, ДАНИЛОВА И ВЕРБЛОВСКОЙ установлена, в том, что они в течение нескольких лет занимались антисоветской деятельностью.

Переходя к установлению вины каждого подсудимого в отдельности, судебная коллегия считает вину ПИМЕНОВА установленной в том, что он, будучи враждебно настроен к Коммунистической партии и Советскому правительству, в 1954 году написал антисоветскую статью "Судьбы русской революции", в которой содержалась

 

клевета на Коммунистическую партию, Советское правительство, призывы к борьбе с существующим строем (т.5, л.д.255). Эту статью Пименов распространял среди своих знакомых.

В мае 1956 года Пименов написал антисоветскую статью "По поводу речи Н.С.Хрущева", в которой изложил свое враждебное отношение к Коммунистической партии, Советскому государству и руководителям КПСС и Советского правительства (т.6, л.д.26-30).

В ноябре месяце 1956 года Пименов написал тезисы "Венгерская революция", в которых с антисоветских позиций отзывался о внешней политике СССР, клеветал на КПСС и Советское правительство и призывал к борьбе с ним (т.6, л.д.36-44). Эти тезисы Пименов два раза обсуждал в кругу своих знакомых - Кудровой, Гальперина, Шейниса, Назимовой, Лейтмана и Вербловской. Один раз они обсуждали на квартире Кудровой и второй раз на квартире Вербловской. В результате обсуждений этих тезисов Шейнис написал антисоветскую статью "Правда о Венгрии".

Пименов, получив от Шейниса один экземпляр статьи, переработал ее в соответствии со своими тезисами и размножил в нескольких экземплярах на машинке, так же как статью "По поводу речи Н.С.Хрущева" (т.6, л.д.46-78).

Обе вышеназванные статьи Пименовым были распространены среди своих знакомых.

Кроме обсуждения статьи "Правда о Венгрии", в квартире Вербловской, с которой Пименов состоял в незарегистрированном браке, в период с ноября 1956 по март 1957 года Пименов систематически читал своим знакомым лекции и доклады по некоторым вопросам революционной борьбы в царской России и социалистического строительства в СССР с антимарксистских и антисоветских позиций.

13 февраля 1957 года Пименов в квартире Вербловской вместе с подсудимым Заславским и своими знакомыми Корбут, Зубер-Яникун обсуждал организационные программные работы совместно с антисоветской деятельностью, где Заславский отказался от предложения Пименова принять участие в антисоветской организации.

Кроме того, вина Пименова установлена в том, что он в декабре 1956 г., познакомившись с подсудимым Вайлем, вместе с последним пытался создать антисоветскую группу среди студентов Ленинградского библиотечного института, где в этих целях было проведено 4 нелегальных собрания, на которых присутствовали студенты Вишняков, Адамацкий, Бубулис, Кудрявцев, Кокорев, Греков и другие.

На собраниях этой группы обсуждались вопросы организованной борьбы против мероприятий, проводимых КПСС и Советским правительством, вопросы изготовления и распространения антисоветских листовок, изыскание средств для антисоветской деятельности, вопросы конспирации этой деятельности и сбора различных информации тенденциозного характера.

При обсуждении практических вопросов распространения антисоветских листовок и изыскания средств, вышеназванные участники группы отказались размножать и распространять антисоветские листовки и вносить денежные взносы, в связи с чем группа распалась и прекратила свое существование.

В январе 1957 г. Пименов написал тезисы программы своей антисоветской деятельности и передал ее подсудимому Вайлю для ознакомления с ними лиц, которых Вайль намеревался привлечь к антисоветской деятельности.

В феврале 1957 г. Пименов изготовил антисоветскую листовку и пытался ее размножить и распространить накануне выборов депутатов в местные Советы депутатов трудящихся - 3 марта 1957 года.

 

В марте 1957 г. Пименов написал антисоветскую статью "Что такое социализм?", в которой путем тенденциозно подобранных фактов пытался опорочить историю и деятельность КПСС и социалистическое строительство в СССР (т.6, л.д. 105-128).

Вина Пименова доказана приобщенными к делу вышеназванными документами с антисоветским содержанием, дневниками Пименова, его письмами к отцу, объяснениями Пименова в суде, в частности, с частичным признанием своей вины, объяснениями подсудимых Заславского и Вайля, показаниями допрошенных в суде свидетелей Корбут, Кудровой, Шейниса, Зубер-Яникун, Гальперина, Рохлина, Вишнякова, Кудрявцева, Дубровича, Бубулиса, Громова, Адамацкого, Райского и Кузнецова, которые подтвердили вышеизложенные обстоятельства.

На основании вышеизложенного судебная коллегия находит, что подсудимый Пименов своими действиями совершил преступление, предусмотренное ст.ст.58-10, ч. 1 и 58-11 УК РСФСР.

Обвинение Пименова в попытке создания антисоветской группы в Москве через Заславского и Машьянову, а также создания нелегальной группы в Ленинградском инженерно-строительном институте через студента Кузнецова, в судебном заседании не нашло достаточного подтверждения, т.к. Машьянова и Кузнецов в суде показали, что они от Пименова такого задания не получали, других доказательств по этим эпизодам в материалах дела нет, поэтому это обвинение Пименова нельзя признать обоснованным и подлежит исключению.

Вина подсудимого ВАШ1Я установлена в том, что он в силу антисоветских настроений в 1955 году по договоренности с подсудимым Даниловым и неким Невструевым составил антисоветского содержания листовку с призывом к интеллигенции, которую они пытались размножить и намеревались распространить среди населения г.Курска, но впоследствии от этих действий и намерений отказались и листовку уничтожили.

Кроме того, вина Вайля установлена в том, что он, вступив в преступную связь с Пименовым, по предложению последнего пытался создать в Библиотечном институте антисоветскую группу.

В этих целях в период с декабря 1956 г. по февраль 1967 г. организовал 4 нелегальных собрания с участием студентов института Вишнякова, Адамацкого, Бубулиса, Кудрявцева и других, на которых обсуждались вопросы организованной нелегальной борьбы против мероприятий, проводимых КПСС и Советским правительством, вопросы изготовления и распространения антисоветских листовок и другие вопросы антисоветской деятельности.

Имея преступную связь с Пименовым, Вайль получал от последнего антисоветскую литературу, хранил и распространял ее среди своих знакомых, а в январе 1957 г., находясь в г.Курске, установил преступную связь с подсудимым Даниловым и пытался там создать антисоветскую группу, в целях чего встречался и имел беседы с Ревкиным, Синицыным и Рыковым.

В феврале месяце 1957 г. Вайль в целях привлечения к антисоветской деятельности своего знакомого Желудева с ведома Пименова выезжал в г.Новгород.

Вина подсудимого Вайля доказана показаниями допрошенных в суде свидетелей Бубулиса, Вишнякова, Палагина, Кузнецова, Кудрявцева, Грекова и Адамацкого, объяснениями подсудимых Пименова, Данилова и самого Вайля с признанием своей вины.

В январе 1957 г. ДАНИЛОВ, приняв предложение Вайля об участии в антисоветской организации, в период с января по март 1957 г. систематически

 

занимался сбором различных провокационных слухов и в виде информации посылал Вайлю в Ленинград для размножения и распространения, а в своих письмах требовал от Вайля выслать ему антисоветских листовок, для распространения в г.Курске.

В июле 1956 г. Данилов написал Вайлю в Ленинград письмо антисоветского содержания, в котором выражал намерение вести борьбу с существующим строем в СССР.

Вина Данилова доказана приобщенными к делу письмами, блокнотами и другими документами (т.8, л.д.11-29), объяснениями подсудимых Вайля и Данилова с полным признанием своей вины.

На основании вышесказанного судебная коллегия находит, что Данилов своими действиями совершил преступление, предусмотренное ст.58-10, ч.1 УК РСФСР.

Обвинение Данилова по ст.58-11 УК РСФСР судебная коллегия находит недоказанным, т.к. судом не установлено, что Данилов состоял членом антисоветской организации или предпринимал какие-либо организационные меры к созданию таковой, и поэтому Данилов по ст.58-11 УК РСФСР подлежит оправданию.

Вина ЗАСЛАВСКОГО установлена в том, что он, будучи знаком с Пименовым, весной 1955 года вместе с последним составил вопросник под названием "Анкета страны", в соответствии с которым должны были собираться различные сведения из неофициальных источников об общественно-политической жизни страны, для использования в антисоветских целях (л.д.219-223, ст.6).

В 1955-1956 гг. Заславский написал и хранил 2 статьи антисоветского содержания "О строительстве коммунизма в нашей стране" и "Коммунизм в России до и после второй мировой войны" (л.д. 3, 4, т.7).

В 1956 году Заславский в ответ на антиправительственные, антисоветские тезисы Пименова "События в Венгрии" написал свою статью с антисоветским содержанием и передал ее Пименову (л.д. 5, 6 т.7).

С ноября 1957 г. по март 1957 г. Заславский систематически посещал квартиру Вербловской и Пименова, где с антимарксистских и антисоветских позиций обсуждались вопросы истории революционной борьбы в России и социалистического строительства в нашей стране, а также обсуждались вопросы борьбы с Советским правительством.

13 февраля 1957 г. Заславский на предложение Пименова отказался от составления антисоветской организации, а дал согласие оказывать Пименову материальную поддержку.

Вина Заславского доказана имеющимися в материалах дела документами (л.д. 7-70, т.7), показаниями допрошенных свидетелей Райскина, Корбут, Шейниса, Назимовой, объяснениями подсудимых Пименова и Заславского с частичным признанием своей вины.

На основании вышеизложенного судебная коллегия находит, что Заславский своими действиями совершил преступление, предусмотренное ст.58-10, ч.1 УК РСФСР.

Обвинение Заславского по ст.58-11 УК РСФСР и по эпизоду выполнения задания Пименова об организации в Москве через Машьянову антисоветской группы в суде не нашла надлежащего подтверждения, т.к. Машьянова показала, что она никакого задания от Пименова по организации антисоветской группы не получала, участвовать в антисоветской группе Заславский отказывался и никаких организационных мер к созданию таковой не предпринимал, а поэтому по ст.58-11 УК РСФСР подлежит оправданию.

 

Вина подсудимой ВЕРБЛОВСКОЙ установлена в том, что она, находясь с Пименовым в незарегистрированном браке, с мая месяца 1956 г. и до дня ареста совместно с Пименовым занималась антисоветской деятельностью.

В июне месяце 1956 года Вербловская, узнав, что у их знакомого Райхлина был изъят органами госбезопасности отпечатанный ею и Пименовым машинописный текст доклада "О культе личности и его последствиях" и опасаясь обыска в квартире, оставшиеся экземпляры этого доклада вместе с антисоветской статьей Пименова "По поводу речи Н.С.Хрущева" отвезла на хранение к своей знакомой Левиной, причем один экземпляр доклада и статьи дала Левиной для ознакомления. С ноября 1956 г. этот экземпляр доклада и статьи хранился у сына Левиной, гражданина Грузова Е.Н.

8 ноября и в начале декабря 1956 г. Вербловская принимала участие в обсуждении антисоветских тезисов Пименова "Венгерская революция" и антисоветской деятельности, отнесла к своему отцу на хранение различные письма, рукописи, машинописные тексты, принадлежащие Пименову, среди которых имелись материалы антисоветского содержания.

После ареста Пименова эти документы Вербловская передала своей знакомой Шрифтейлик. В период с января по март 1957 г. Вербловская неоднократно принимала участие при обсуждениях политических вопросов, устраиваемых Пименовым, и однажды в кругу своих знакомых прочитала стихотворение антисоветского содержания (л.д. 466 сб., т.1).

В марте 1957 года Вербловская после ареста Пименова по просьбе последнего пыталась установить связь между подсудимым Вайлем и Кудровой. Вина Вербловской в антисоветской деятельности установлена показаниями допрошенных в суде свидетелей Кудрявцева, Орловского, Рохлина, Грузова, Шрифтейлик, объяснениями самой подсудимой, в которых Вербловская не отрицает фактов чтения своим знакомым стихотворения антисоветского содержания и передачи гражданке Левиной доклада "О культе личности и его последствиях", показав при этом, что не заметила статьи Пименова.

Это объяснение Вербловской суд находит убедительным, т.к. оба эти произведения были отпечатаны на машинке одновременно и статья Пименова является как бы продолжением вышеназванного доклада, с порядковой нумерацией листов (л.д. 32-60, т.7).

На основании вышеизложенного судебная коллегия находит, что Вербловская своими действиями совершила преступление предусмотренное ст.58-10, ч.1 УК РСФСР.

Обвинение Вербловской по ст.58-11 УК РСФСР суд находит необоснованным, т.к. в материалах дела нет данных, свидетельствующих о том, что Вербловская состояла в антисоветской организации или предпринимала организационные меры к созданию таковой.

Переходя к определению меры наказания, судебная коллегия, принимая во внимание степень опасности совершенного подсудимыми преступления и смягчающие вину обстоятельства, а также учитывая все данные, характеризующие личность каждого подсудимого, руководствуясь ст.319-320 УПК РСФСР,

ПРИГОВОРИЛА:

ПИМЕНОВА Револьта Ивановича и ВАЙЛЯ Бориса Борисовича на основании ст.58-10, ч.1 и 58-11 УК РСФСР подвергнуть лишению свободы в исправительно-трудовом лагере - Пименова Р.И. сроком на шесть (6) лет и Вайля Б.Б. сроком на три (3) года, обоих без последующего поражения в правах.

 

ДАНИЛОВА Константина Григорьевича и ВЕРБЛОВСКУЮ Ирэну Савельевну на основании ст.58-10, ч.1 УК РСФСР, а также ЗАСЛАВСКОГО Игоря Дмитриевича на основании ст.58-10, ч.1 УК РСФСР подвергнуть лишению свободы в общих местах заключения сроком на два (2) года каждого без последующего поражения в правах.

Данилова К.Г., Заславского И.Д. и Вербловскую И.С., обвиняемых по ст.58-11 УК РСФСР, считать по суду оправданными.

Зачесть в срок отбытия наказания предварительное заключение под стражу Данилову К.Г. с 24 марта 1957 г., Пименову Р.И. и Вайлю Б.Б. с 25 марта 1957 г., Заславскому И.Д. с 26 марта 1957 г. и Вербловской И.С. с 28 марта 1957 г.

Приговор может быть обжалован в Верховный суд РСФСР в течение 72 часов с момента вручения копий приговоров осужденным.

Председательствующий                                                        /МИРОНОВ/

Народные заседатели                                                             /СОЛДАТКИНА и ЧИСТЯКОВ/

Копия верна: Председательствующий                                 /Д.Миронов/

Гербовая печать суда.

отпечат. 10 экз.

Печат. Бравцева

экз. № 7".

 

В момент чтения приговора я думал в основном об Ире, поэтому успел заметить мало. С удовлетворением отметил оправдание по 58-11 троих: ее, Игоря, Костю. Хотя юридически эта статья без собственной санкции, она, как мне рассказывали, означает содержание в более строгих лагерях и вечный отказ в прописке в крупных городах после освобождения. Кроме того, оправдание по 58-11 человека, давшего согласие участвовать в (пусть несуществующей) организации (Данилов) - это юридически очень важный момент. Помню, Ира задала - после традиционного вопроса председательствующего "Понятен ли приговор?" - вопрос:

— Какая разница между "исправительно-трудовым лагерем" и "общими местами заключения"?

Миронов ответил, что это разъяснит нам лагерная администрация. Но не грубо, а словно извиняясь, что сам толком не знает. Меня это, вспоминаю, удивило. Суд приговаривает нас к известного рода наказанию: меня и Бориса в ИТЛ, а прочих к двум годам общих мест лишения свободы; суд сам проводит различие между двумя видами заключения, и суд же не знает толком, в чем оно, это различие¹⁵⁰. Но эта мысль мелькнула тогда, не задерживаясь. Помню, Миронов и Демидов, проходя мимо меня после чтения приговора, с почти дружелюбной улыбкой спросили:

— Ну, как, довольны ли Вы, Пименов, приговором? - но не помню, что я им ответил. Потом, при внимательном чтении приговора (кстати, пестрящего опечатками и редакционными несогласованностями), я сообразил, что они имели в виду изъятие из моего обвинения эпизодов с [...]1949-1954 гг. и с письмами депутатам; то есть суд удовлетворил моим необходимым требованиям справедливости, выраженным в последнем слове. При очень внимательном чтении видно, что суд сделал это как милость: он не оправдывает меня по этим эпизодам, как по эпизоду с Машьяновой, например. Он просто не вписывает в "признан виновным" этих двух эпизодов, но дает понять, что мог бы и признать, ибо "материалы

 

дела" по эпизоду 1949-1954 годов упоминаются как доказывающие вину. Но, конечно, в тот момент мне было не до такого анализа. Помню возмущенную жестикуляцию Аллы Назимовой, которая, как и Шейнис, слыхом не слыхивала об Игоре Заславском, но на якобы показания которых суд по небрежности сослался, обосновывая доказанность вины Заславского. Помню руки друзей, тянувшихся к нам на всем пути вниз по лестнице.

Помню, что на обратном пути Иру везли в "воронке", и ее здорово укачало. Она и так плохо переносила бензин и даже поездку в такси. А в "отдельном боксе" "воронка" дай бог поездить тем врачам, которые находят устройство его медицински допустимым. По выходе из "воронка" во дворе тюрьмы ее вытошнило, и она, пока я ее отхаживал, пока надзиратель бегал за водой, все беспокоилась: "Вдруг они - конвойные -подумают, что меня тошнит оттого, что я испугалась строгости приговора?!"

Когда в камеру мне принесли копию приговора - не помню, через день или два - начал я с того, что возмутился словом: "в открытом судебном заседании". Психологически описку судей я понимал: в зале суда все время было несколько десятков человек, и они успели позабыть, что процесс был закрытый по их же собственному определению. Но это было покушением на историческую точность, и я рвался протестовать. Но в тот же день пришел Райхман договариваться о тексте кассационной жалобы, велел мне не хулиганить. Назавтра под расписку всем нам объявили, что в тексте приговора опечатка и ОТКРЫТЫЙ следует читать ЗАКРЫТЫЙ. С согласия Райхмана я сделал было попытку и написал в суд просьбу, чтобы мне - в соответствии с такими-то процессуальными нормами, отраженными в советских юридических журналах - разрешили ознакомиться с протоколом судебного заседания на предмет принесения замечаний на оный¹⁵¹. Получил ответ, что "сторона", т.е. мой защитник, уже познакомился с протоколом, следовательно, я утратил права по защите - ему. Мы с Ирой взаимно обменялись текстами проектов наших кассационных жалоб (само собой, нелегально, ни о какой законной переписке между заключенными речи быть не может!), причем, как обычно, я согласился почти со всеми ее редакционными исправлениями в моей, а она отвергла все мои соображения, касавшиеся текста ее жалобы.

Но надо всем этим витало:

ПРОКУРОР РОНЖИН ОПРОТЕСТОВАЛ ПРИГОВОР ПО МОТИВАМ НЕОПРАВДАННОЙ МЯГКОСТИ ПРИГОВОРА, ЯВНО НЕ СООТВЕТСТВУЮЩЕЙ ТЯЖЕСТИ СОДЕЯННОГО. И ВВИДУ НЕПРАВИЛЬНОГО ОПРАВДАНИЯ ДАНИЛОВА И ВЕРБЛОВСКОЙ ПО СТ.58-11¹⁵².