§ 5. Дело Отрадных

 

Моральное негодование; хронология событий; первый шаг -стенограмма консультации; Пименов и Этим уступают место Соломяку и Чудаковой; коллективный отзыв вручается членам Ученого Совета; партбюро ищет виновных; Соломяк, Фельдман и Чудакова дают отпор партбюро; размышление об устройстве жизни

 

История борьбы против Филиппа Прокофьевича Отрадных, читавшего в 1946-1953 годах четвертому курсу матмеха "Историю математики", является эпопеей, изложение которой хоть в сколько-нибудь подробном виде потребовало бы отдельной главы, сопоставимой по объему с гл.1, а по остроте детективного интереса и трагичности переживаний в ней были бы места не хуже §13 гл.1. Одна лишь протокольная, не стенографическая запись встречи представителей партбюро со студентами, подписавшими отзыв против Отрадныха, занимает 15 листов, на обороте которых имеются рукописные вставки. Ясно, что я не могу ставить перед собой задачи воспроизвести перипетии этой борьбы во всех ее деталях. Главная Ленинград, 1948 г. моя здесь задача - обрисовать, какое место заняла эта кампания в формировании моей души, что она определила в моей жизни. И лишь попутно - дать эскиз жизни матмеха в те годы. При первом чтении лучше пропустить цитируемые ниже первый и четвертый документы.

У меня все началось с морального негодования. Ну, читал Отрадных дурацкий бессодержательный курс - так не менее дурацким был курс политэкономии. В последнем обсуждалось КАК при переходе к коммунизму будут отменяться деньги и денежные отношения, КАК будет осуществляться переход на прямой продуктообмен с ликвидацией товарообмена; давно все тогдашние учебники изъяты и перемолоты в макулатуре. Даже некоторые собственно математические курсы были на мой взгляд убогими, а их чтецы дураками (Н.М.Матвеев, по дифурам) или пьяницами (Д.М.Волков, по матфизике). Но когда где-то в середине курса я узнал, что Отрадных вымогает от студентов - почему-то меня особенно задело, что от студенток, - положительные отзывы о своем курсе, вымогает, держа их зачетку на экзамене перед собой, - я воспылал к нему ненавистью. И эта ненависть заставила заметить уйму деталей, вписывавшихся в его сволочизм: он придирался к студентам, очень заботился о своем авторитете, не допускал пропуска своих лекций. Другие лекторы с низким качеством лекций хоть "скромны" были - они сознавали свою греховность и прощали грехи студентов. Тут же был чваный дурак, бессовестный вымогатель, да еще вовсю использующий свой административный пост зам.декана! Война становилась неизбежной, если вспомнить вышецитированный отзыв Я.С.Фельдмана Ф.Л.Литвину обо мне.

Поначалу военные действия под девизом "Трест Даешь Филиппа!"²⁶⁴ носили партизанский характер: мы с Тушкиной и Этиным, а потом и с

 

другими стали тихонько переворачивать листы текста, по которому Отрадных читал лекции. Он единственный на матмехе ЗАЧИТЫВАЛ свои лекции по написанному тексту; текст большинства лекций был не просто написан, но литографирован. Возвратясь после перерыва, Отрадных не замечал, что лист перевернут, а шпарил с того места, на котором мы раскрыли. Затем мы затеяли уворовывать отдельные листы. Эффект был тот же - он не обнаруживал пропуска и читал подряд. В игру включались и прежде равнодушные студенты. Стали задаваться "провокационные вопросы" - он не умел дать ответа по поводу только что названных им самим терминов, фамилий, событий. Но здесь он увертывался профессионально: на все эти вопросы он, мол, ответит на предэкзаменационной консультации, а сейчас ответ на эти вопросы уведет в сторону от задачи сегодняшней лекции, и т.п. В сочетании с абсолютной глупостью и бессвязностью его курса - это была неграмотная компиляция популярных брошюр по истории математики с тщательным выметанием всего идеологически-подозрительного, в частности, иностранных источников - раздражение студентов росло. Пользуясь своей близостью с Данилычем, который уже стал ректором, я рассказал ему о недопустимости такого положения с курсом истории математики, рассчитывая на то, что Данилыч, который придает непомерное значение историко-генетическому подходу к математике, к РАЗВИТИЮ ее понятий и аппарата, должен разделить мое негодование примитивностью курса. Но Александров, став ректором, счел неприличным для себя вмешиваться в дела матмеха; последующие годы показали, что при его ректорстве положение матмеха лишь ухудшилось. Этого я тогда не знал, и услышав от него ответ:

— Раз студенты недовольны, пусть студенты идут к декану, - воспринял как указание шефом стратегии: дескать, ты направь студентов к декану П.М.Горшкову, а я со своей стороны обеспечу тебе поддержку или, минимум, благожелательный нейтралитет. Это было 23 мая 1952 года. Мы с Этиным прикинули, кто на нашем курсе сейчас самый авторитетный, решили, что Тамара Чудакова, и 27 мая я провел с нею переговоры. Вот хронология событий в тогдашней записи; с раскрытием инициалов:

 

"23.05.52. Шеф дает директивы. 27.05. Переговоры с Тамарой Чудаковой. 28.05. Организация комитета (Оля Александрова). 29.05. Организация комитета (Яша Фельдман). 30.05. Подготовка масс (Эмма Панкратова, Галя Федорова). 02.06. Организация комитета (Миша Соломяк, Юра Этин, Оля Александрова). Подготовка масс (Эля Ладыгина, Софа Княжицкая, Света Богачева). 06.06. Бегство Филиппа Последнего, Демонстрация и митинг. 07.06. Вооруженная демонстрация. Подготовка экстремалистами плана восстания (Р.П. и Ю.Э.). 08.06. Филипп Последний пускает в ход слезоточивое оружие. Партейтаг. Экстремалисты разбиты, но продолжают деятельность. Конференция экстремалистов и передача руководства умеренным (М.С.). 09.06. Заговорщики связываются с некими посольствами и миссиями. 10.06. Конференция четырех. Раскол. Подкуплены? Где же план восстания? 12.06. Саботаж партейтага. Экстремалисты собирают силы. 13.06. План вырабатывается! 16.06. Переговоры руководителей. 17.06. Комитет вырабатывает план. Назначен партейтаг. Четверо экстремалистов в правительственном учреждении. 18.06. План печатается. Центр качнулся влево. Партейтаг. План принят. Запись добровольцев. Раздача иностранных золотых рублей добровольцам. Переговоры с иностранными агентами. Погоня за добровольцами. Доброволец прыгает. Доброволец в постели. 19.06. Кошка и столп общества. Банка с салом, амбулатория и доброволец. Шеф снова грозит Филиппу Последнему. Доброволец на перроне. Сговор одного из руководителей с

 

центром против своего помощника. 21.06. Чудесная рецензия! 22.06. Снова раздоры.

25.06. Врукопашную с Анри Перельманом и Валей Пуниной. (Сговор трех). Ангелы-хранители. Филипп трусит: переговоры с Яшей Фельдманом. 26.06. Печатается воззвание. Связь с газетой. Попытка связаться с шефом. 27.06. Печатается приложение Брасу и ! под ногтем. Псевдособрание 41-й (17 человек). 28.06. Утренние приказания. Полководцы взаперти. Такси. Шеф получил воззвание. Послан вестник к президенту (так именовался декан). Пиво. Заговорщики стягивают силы. Удар по Филиппу. Конференция шестерых за прямоугольным столом, 29.06. Весь день напролет он печатал... А.А.Марков. 30.06. Парламент (так именовался Ученый Совет) взбудоражен. Посольство в газете. Конференция четырех за тем же столом. Легат уведомлен. Полководцы намечают план третьего акта. 01.07. Епископ вызывается в газету. Погода не благоприятствовала визитам. Конец второго акта. 03.07. Н.А.Шанин. Оля Александрова. 04-07.07. Поиски идей. Туман. 08.07. ВНФ (не могу расшифровать - ни Вера Николаевна Фаддеева, ни Владимир Назарович Фролов не подходят). Глаза и уши! Комиссия. 09.07. Яша Фельдман. Знак Венеры. Комиссия. 10.07. Яша Фельдман. Знак диеза. Эмма Панкратова, Перрон. 30.09. Есть сведения. Достать машинку. 01.10. У Яши Фельдмана. 02.10. В 25-й. 04.10. В 41-й. 05.10. Навстречу съезду. Иностранная миссия. 06.10. Информация. Поздний визит, 16.10. Тамара Чудакова - отчет. 20.10. Партбюро. Что делать? 21.10. Совещание прервано. 22.10. Подряд три съезда. 23.10. Дебаты. 24.10. Провал. Измена! Гвардия одержала победу. 25.10. Как насчет торжеств? О коррупции. 26.10. Конференция трех. О коррупции.

 

Несколько комментариев к этому конспекту. На 6 июня была назначена предэкзаменационная консультация Отрадных для нашей группы. Он не пришел по невыясненным причинам, а пока его часа полтора искали, собравшиеся 16 человек оживленно, возбужденно и раздраженно спорили, как бы его ущучить. Это были: Александрова, Быстрое, Кальниболоцкая, Колесова, Ладыгина, Панкратова, Пименов, Соломяк, Тушкина, Федорова, Фельдман, Чудакова, Шварцман, Шестаков, Шлионский, Этин. Был принят план: запротоколировать срыв Отрадныхом этой консультации; протокол подписал треугольник 42-й группы (Быстрое, Панкратова, Шварцман) и Федорова. Ту консультацию, которую все же проведет Отрадных позже, застенографировать, причем заранее заготовить вопросы, ответами на которые он бы продемонстрировал свое математическое невежество. Единым фронтом настоять перед Отрадных, что мы не станем писать порознь каждый рецензии-отзывы на его отдельные лекции, а напишем все вместе общий коллективный отзыв на весь его курс. При этом держаться не воинственно, чтобы не всполошить его, а смиренно, словно мы от робости не решаемся за своими индивидуальными подписями писать отзывов, прячась за спину "всех". Ну, на следующий день мы провели консультацию! Вопросики мы задавали ему - не моргнув глазом, невинно, но с многоходовой домашней заготовкой! Впрочем, по мере нашего оживления и роста его растерянности - мы старательно записывали каждое его слово - вопросы делались неприкрыто насмешливыми. К сожалению, мы и эти вопросы вписали в стенограмму. Нам бы ограничиться "отрывками из стенограммы", а мы по интеллектуальной честности представили "полную". Впрочем, насчет "полной" мы чуть не передрались друг с другом. Мою, составленную научно стенографическими закорючками, отвергли как никудышную, а составили объединение двух или трех, одной из которых была, кажется, запись Ларисы Кальниболоцкой. На консультации присутствовали те же, что

 

накануне, за вычетом Лины (Сталины) Шварцман, плюс Исакова " Княжицкая.

Затем мы с Этйным пришли ко мне домой - его мать уже терпеть не могла меня - и ночь напролет сочиняли рецензию позлее да похлеще. К слову сказать, Этин руководствовался несколько иными мотивами, нежели я. Вот цитата из его письма к своему другу Вадиму:

 

"... говоря серьезно, мы решили свалить ненавидимого многими поколениями студентов старого олуха. Для этого: 1. Требуется доказать, что он - невежда. 2. Требуется доказать, что он - дурак. При этом задача осложнена условием: мы должны уцелеть, дабы наши глаза могли увлажниться слезою восторга в радостный миг сокрушения тирана. (...) Артель "Трудовой логик", г.Пятиугловск, 23 июня 1952 г. Ю.Б.Этин."

 

Моя мать, ворочаясь в кровати (мы жили уже в одной комнате в коммунальной квартире на Серпуховской 2, кв.2, но квартира с таким номером почему-то помещалась на пятом этаже), ворчала:

— Сдали бы сначала экзамен, а потом бы уж и мордовали своего доцента.

Собственно, мы так и собирались - вручать ему отзыв после сдачи всеми до последнего экзамена. Когда на следующий день мы представили свое творение на всеобщее обозрение, нас разнесли в пух и прах. Под знаменем Пименова под водительством Этина наши сокурсники выступать не желали. Фамилии наши были одиозны: меня полгода назад исключали из комсомола, только райком почему-то отменил, на Этине висят выговора. Я предвидел такой поворот, а опыт прошлогоднего письма в защиту Шанина научил меня, что содержание петиции - вещь третьестепенная, важен сам факт оной. Никогда мной не двигало желание "значиться в числе вождей". Поэтому еще до собрания, где нас пощипали, я писал Юре:

 

"1.Я отсутствую для спокойствия. 2. Ты молчишь, пока тебя не спрашивают. 3. Ты разговариваешь с Тасей Тушкиной конфиденциально, имея в виду Олю Александрову. 4. Программа: добиться, не добиваясь, принятия проекта Мишки и Тамары, каков бы он ни был. В случае, если они просто не приготовят отзыва, то отложить его обсуждение до следующей консультации, но частным порядком договориться с Олей Александровой о написании общеубедительного отзыва. Если Мишка и Тамара категорически откажутся, то официально поручить написание Оле Александровой. Если Тамара Чудакова и Софа Княжицкая выступят против отзыва, то идти с тем, кто пойдет до конца. Шантажировать той группой. 5. От фразы: "Шанина выгнали, а его что же?"- я отказываюсь.

Может быть, меня подвела память, может быть, этого не было сказано (ведь это говорилось еще зимою, давно!). Фраза "обратиться к декану" должна быть истолкована как нежелание А.Д.Александрова заниматься самому этим делом."

 

Но Этин не согласился, чтобы я отсутствовал, хотя согласился не настаивать на нашем отзыве. Поэтому мы без бою отказались от роли заводил, обещали не предпринимать никаких самостоятельных действий, не утвержденных собранием, обещали принять отзыв, который будет утвержден всеми. "Само собой" вышло, что собрание поручило писать отзыв Соломяку и Чудаковой, чему крайне обрадовался Фельдман, который боялся сотрудничества со мной, но который уже набрал большой момент движения против Отрадных. 18 июня на собрании, на котором

 

присутствовали те же, что 6 июня, минус Колесова и Ладыгина, плюс Антонюк, Матюшкин, Рейнер, Солнцева, Чернявский, был после прений, в которых участвовали Соломяк, Федорова, Фельдман и Этин, принят их отзыв. Не вижу возможности обойтись без воспроизведения его:

 

"На заключительной лекции доцент Ф.П.Отрадных просил студентов написать рецензии на лекции его курса и отдать их ему на экзамене. На консультации было сказано, что рецензию писать обязательно, но по нашей настоятельной просьбе сдача отзыва была отсрочена.

О КУРСЕ ИСТОРИИ МАТЕМАТИКИ

Курс истории математики в известном смысле завершает наше математическое образование.

Основная задача курса: проследить историю возникновения и развития теперешних общих положений математики, создать отчетливую картину диалектического процесса развития математических идей, методов, понятий.

Борьба материализма с идеализмом (как сложное отражение борьбы классов в человеческом обществе), определяя философское содержание курса, должна быть по-настоящему отражена в нем.

Однако эта сторона курса оставляет самое странное впечатление: борьба философских течений только названа (и особенно это относится к новому времени, когда крайне обострилась борьба материализма с идеализмом, в частности, в математике), а "классовая борьба в математике" "обнаружена" в споре Кардано и Тартальи: имел ли право Кардано опубликовать формулу решения кубического уравнения, которую доверительно сообщил ему Тарталья. Доц. Отрадных, приводя этот анекдот в качестве "яркого примера" "классовой борьбы" в математике, вместе с тем ни словом не обмолвился о борьбе многих математических школ, о борьбе, результатом которой было в некоторых случаях выяснение глубокого смысла фундаментальных понятий современной математики (например, борьба в вопросе о потенциальной и актуальной бесконечности).

В курсе ни в какой мере не разобраны основные философские вопросы истории математики: происхождение и закономерности развития математических понятий, предмет математики, критерий истинности в математике, место математики в системе наук.

Поверхностное изложение философских вопросов истории математики, сводящееся порою к совершенно непозволительным анекдотам, не убеждает слушателя в том, что история математики есть наука глубоко партийная, не воспитывает в нас действительно марксистского понимания истории математики.

Отсутствие в курсе идейного стержня привело к распаду его на отдельные лекции, посвященные преимущественно отдельным математикам. Поэтому остается невыясненной история развития математических идей. Периодизация истории математики в курсе кажется нам неверной: в историю математики механически перенесена периодизация истории развития общественно-экономических формаций.

Верно, что для выяснения истории развития современных общих положений математики нужно вернуться к древним грекам, но от греков "стоит вернуться" к современной математике, ради которой и предпринимается этот экскурс. В курсе же одним только вавилонянам посвящено столько же места, сколько его отведено советской математике. Это обстоятельство характерно для строения курса.

Известно, что понятия числа, бесконечности, пространства, операции суть фундаментальные понятия математики; они служат основными орудиями приложения математики к практике. Но история таких понятий прервана как раз перед

 

решающим для развития этих понятий местом. Стоит остановиться на этом подробнее.

А. Развитие понятия числа. Изложены взгляды древних греков, но уже в лекциях о средних веках встречаются лишь отрывочные указания и на развитие этого понятия. Новое время: одно только упоминание о декиндовом сечении, да и то - в лекции о древних греках. О современном понимании вещественного числа - ни слова.

Б. Развитие понятия бесконечного - доведено лишь до воззрений ХУП-ХУШ веков и прервано перед решающим местом - созданием теории пределов. Ничего не сказано об идеях теории множеств, пронизывающих всю современную математику, самый термин "теория множеств" мельком появляется в одной-двух фразах.

В. Развития понятия пространства в математике - нет. А ведь это понятие составляет фундамент современного анализа, алгебры, всех разделов геометрии!

Г. Хотелось бы видеть развитие понятия операции доведенным до нашего времени; но к сожалению, даже в наиболее элементарных частных случаях (функция, интеграл) изложение самое куцее: достаточно сказать, что нет даже термина "интеграл Римана".

В курсе нет истории развития важнейших разделов математики. В курсе нашли себе место: элементарная математика, начала анализа (до Эйлера включительно) - на этом и кончается последовательное изложение; в таком виде курс читается не первый год.

Пренебрежение к коренным вопросам развития математики делает курс малосодержательным: получающиеся "пустоты" заполняются анекдотами о математиках (например, о Лейбнице), описанием мелких и мельчайших подробностей их жизни (как в лекции о Ньютоне) и даже такими рассказами о математиках, которые сам лектор считает неправдоподобным (например, в лекции об Остроградском).

В итоге, в курсе истории математики по существу нет истории математики.

Ввиду всего этого естественно спросить: откуда брался материал, как он использовался? На эти вопросы можно ответить, внимательно прочитав лекции и просмотрев соответствующую литературу.

1. Материал преимущественно брался из научно-популярных изданий(Гнеденко, Выгодский, Шереметьевский) и Большой Советской Энциклопедии. Нетрудно понять, каков будет характер курса, созданного на основе книг, в которых формулы, содержащие знак интеграла, даются лишь в подстрочных примечаниях. Может быть, именно поэтому древняя и средневековая математика занимают 14 лекций, а остальная - 10.

2. Лекции состоят из отдельных отрывков, переписанных из тех же книг, лишь иногда с изменениями. Заслуживают быть отмеченными два факта:

а) при изложении периодизации истории математики по Колмогорову дается ссылка на статью "Математика" в 38 т. БСЭ. легко убедиться, что это изложение переписано даже не из БСЭ, а из описания статьи Колмогорова Юшкевичем("Математика в СССР за 30 лет", с. 997).

б) в лекции № 3 целые страницы переписаны (иногда с незначительными изменениями) из книги Г.Ф.Александрова "История западно-европейской философии" без ссылок на нее в тексте и без упоминания о ней в списке использованной литературы.

Нельзя пройти мимо того, как читается курс: лектор воспроизводит текст буквально: иногда вплоть до опечаток и грамматических ошибок. Такой метод чтения

 

курса привел, например, к тому, что Геннадий Михайлович Голузин был в мае этого года отнесен к числу ныне здравствующих математиков.

Создается впечатление, что доцент Отрадных зачитывает лекции, не вникая в их смысл.

На консультации доц. Отрадных неверно или вообще не ответил на некоторые математические вопросы. Например, на вопрос, что такое синус верзус, известно, что sinver х = 1 - соs х, - он ответил: "... для того же самого угла это косинус".

На лекциях на вопросы с мест почти никогда не давалось ответов.

Стоит привести один из немногих:

— Какое это (речь шла о том, почему Ньютон остался старым холостяком и т.п.) имеет отношение к истории математики?

— Вот Вы прослушаете курс, придете на экзамен, будете отчитываться в своих знаниях - тогда мы и поговорим.

К курсу истории математики могут быть предъявлены те элементарные требования, которые А.А.Жданов сформулировал в своем выступлении на дискуссий по книге Г.Ф.Александрова "История западно-европейской философии". Применительно к курсу истории математики эти требования выглядят так:

Первое. Нужно, чтобы в курсе был точно определен предмет истории математики как науки.

Второе. Чтобы курс был научным, т.е. основанным на фундаменте современных достижений как марксистской философии, так и математики.

Третье. Необходимо, чтобы изложение истории математики не было схоластичным, давало глубокое понимание развития идей, методов и понятий современной математики, освещало перспективы развития математики.

Четвертое. Чтобы приводимый фактический материал был бы вполне проверенным и добротным и

Пятое. Чтобы стиль изложения был ясным, точным, убедительным.

Остается добавить, что лектор должен быть в состоянии ответить на вопросы по своему курсу.

Мы считаем, что курс, составленный доцентом Ф.П.Отрадных, ни одному из этих требований не удовлетворяет.

Студенты 41 группы факультета Математики и Механики: В.Торопцева, К.Полосухина, Л.Петрова, Л.Царева, Н.Шидловская, Л.Леднева, Г.Тентюкова, Л.Савалина, А.Андреева, И.Платунова, И.Сверчкова, Г.Данович, З.Засухина, М.Кузнецова, В.Князева, Е.Кулакова, И.Сысоева, С.Ермаков, Н.Глинская, И.Варенцова, В.Буров, И.Клокачев, Ю.Сидоров, В.Пунина, Г.Цветкова, Л.Кухаренко, Л.Исакова".

 

Студенты 42 группы факультета Математики и Механики: М.Чернявский, Т.Тушкина, О.Александрова, Т.Чудакова, , Г.Шлионский, Л.Кальниболоцкая, Ю.Этин, Л.Шварцман, Р.Пименов, Г.Федорова, Э.Панкратова, М.Соломяк, В.Солнцева, Я.Фельдман, Н.Быстров, А.Матюшкин-Герке, А.Шестаков, В.Рейнер, Г.Антонюк, С.Богачева, Э.Ладыгина, Б.Скачков, С.Княжицкая, Е.Колесова

Итого подписались 51 человек из 57 списочного состава. Отсутствовали Ендовицкий, И.Леонова и Н.Леонов, Цветкова, а Перельман и Енальский категорически отказались подписываться. Это отдельная эпопея, как я гонялся за подписями, как вырвал подпись от Пуниной, но от ее мужа Анри Перельмана не сумел, как он потом и десять лет спустя каялся и грыз себя, что не подписался... Само собой, что как и в деле Шанина, я собирал подписи в двух экземплярах: один для декана, а один про запас.

С моей точки зрения, весь текст отзыва, кроме подписей и первых двух фраз до заголовка ("шапки"), - избыточен. Преподаватель, который от студентов до экзамена вымогает отзыв на свой курс лекций, должен, по моему нравственному пониманию, немедленно отстраняться от преподавания. Увы, эта моя позиция, как и многие другие мои воззрения, не разделялись господами членами Ученого Совета матмеха, не говоря уже про партбюро.

Организация у нас была продумана великолепно, и даже совершенные неизбежные сбои не помешали нам нанести удар точно по диспозиции. Мы разжились списком членов Ученого Совета, обвели кружочком фамилии тех, кто имел отношение к математике (т.е. проигнорировали астрономов и механиков, не читавших нам лекций), выделили по одному-двум-трем "ангелов-хранителей" из студентов, которые должны были вручать текст именно этому профессору. Текст был отпечатан (все нами же с Этиным. Я тогда впервые сел за пишущую машинку, и вид у меня был схвачен фразой Этина "барсук за работой") в нужном числе копий, с опечатками, но - как я смотрю сейчас - не так уж многочисленными. Конечно, ректору вручал я - ой, как он нахмурился! Разумеется, и самому Отрадных вручили, причем вся акция была так рассчитана по минутам, что ему вручили первому, затем декану и ректору, но с таким промежутком, чтобы он не успел связаться ни с тем ни с другим до нас. Названным лицам вручался текст отзыва, плюс текст стенограммы консультации плюс пара разгромных рецензий на отдельные конкретные лекции (разным, разным адресатам), написанные добровольцами уже не за полным набором подписей. Рядовым членам Ученого Совета давался один лишь коллективный отзыв с припиской: оригинал с такими-то приложениями находится у декана. Воспользовавшись старческим маразмом Горшкова, Отрадных выкрал у того оригинал, из-за чего у многих возникла мысль о мистификации.

 

Эту идею Отрадных муссировал, причем я невольно помог ему своей несдержанностью. Наш удар застиг его врасплох, он не понимал, что это интрига, мыслить он умел лишь в таких категориях, но в них мыслил неплохо. Администратором он был опытным, умел разговаривать с людьми, и тут же кинулся в фойе матмеха ловить всех проходящих студентов, плакаться, как его обидели, и по реакции собеседника вычислять степень причастности того к "коллективке". Припал на грудь Этину, но тот ничего не выдал, наоборот, выразил свое сочувствие Филиппу Прокофьевичу и пообещал ему, что если что узнает, то немедленно позвонит ему. Точно так же обнял Отрадных и меня, а я отрезал:

- Ваш курс возмутителен и с этим нужно бороться!

И тогда Отрадных подсунул Ученому Совету и партбюро модель происходящего: это все происки известного хулигана и антисоветчика Пименова, который либо фальсифицировал подписи студентов, либо ввел их в обман.

Поэтому, едва лишь я вернулся с Кавказа после каникул, как меня на дверях ждала записка от Этина, уведомлявшая, что через своего друга Дадаева, имевшего весомых приятелей в партбюро, стало известно, что готовится избиение и сокрушение хребта Пименову за очередное хулиганство и мошенничество. Эта информация помогла нам подготовиться к собранию, которое для соблюдения законности решило провести партбюро у нас на курсе 6 октября. На собрании к полному изумлению партбюры обнаружилось, что никакого заметного участия в этой истории ни Пименов, ни Этин не принимали, что нападки на Отрадных исходят от безупречных по сознательности Соломяка, Фельдмана, Чудаковой. В аудитории оказались несколько лиц, уже кончивших матмех в предыдущие годы - старшекурсники были в курсе военных действий и одобряли наши намерения; некоторые даже самоугрызались, что они вот в тряпочку ругались на Отрадныха, но ничего не сделали, а четверокурсники -молодцы взялись за дело всерьез - и вопреки истерике секретаря партбюро Ширяева они сумели высказаться с поддержкой наших действий и с критикой Отрадныха. Ширяев и их выступления попытался было передернуть, но его за руку поймал Соломяк:

 

"СОЛОМЯК. Нам делался упрек, что мы не смогли указать на положительные стороны курса. Александр Васильевич сказал, что будто бы окончившие отметили эти положительные стороны в курсе истории математики. Я сидел здесь и слушал их одновременно с А.В.Ширяевым, однако я не слышал, какие положительные стороны они отметили. Сами вы не могли указать никакой положительной стороны курса, кроме, разве лишь того, что курс потребовал много работы. Укажите, пожалуйста, положительные стороны курса, о которых вы говорите.

ШИРЯЕВ. Товарищ Кустова не говорила, правда, здесь о положительных сторонах, но зато она, в отличие от студентов, стояла на объективных позициях. Вы очень пристрастны."

 

Бедной Тамаре досталось!

 

"Зачем было задавать вопросы, на которые вы заранее могли быть уверены, что не будет ответа? (...) Что, Чудакова не знает, что такое группа? (...) Конечно, консультация была издевательством!"

 

Почему-то простая мысль: как смеет лектор - читающий математикам о математике - употреблять термины, которых он сам не понимает, не была произнесена вслух. Годовой курс - годовое издевательство над студентами!

На состоявшемся через недельку курсовом комсомольском собрании Тамара Чудакова, секретарь курса, взяла реванш:

 

"В течение трех лет руководству факультета поступали сигналы о вопиющих недостатках курса истории математики. Однако партбюро не обратило на это должного внимания. Когда же математики нашего курса выступили с критикой курса истории математики, то партбюро первоначально отнеслось к критике отрицательно, считая ее несерьезной и чуть ли не клеветнической. И вместо того, чтобы сразу поставить вопрос о положении с курсом истории математики, партбюро заинтересовалось тем, кто печатал, да кто раздавал отзыв и т.п. вопросами."

 

Ее отчет в этой части был поддержан всеми 69 присутствующими, сидевшие в президиуме начальники не возразили, и на этом оборвались попытки преследований.

Ну а был ли толк? "Сухой остаток" каков? Один бесспорно положительный результат был достигнут: хотя Отрадных остался читать этот же курс, не внеся в него ни одного нового слова и не выучив ни одного математического термина, он не осмелился больше держаться со следующим курсом - курсом Заславского и Нагорного - столь нагло, как с нами и нашими предшественниками. Никаких отзывов он больше не вымогал и не просил, да и на данные в предыдущие годы отзывы перестал ссылаться. На пропуски своих лекций закрывал глаза. Спрашивал максимально либерально.

Меня, как известно, меньше чем через полгода исключили из университета. Более того, даже в шестидесятые-семидесятые годы Д.К.Фаддеев пребывал в уверенности, что "Пименов злой человек. Он в свои студенческие годы затравил Филиппа Прокофьевича до смерти от грудной жабы". Свою уверенность он не держал при себе, но сообщал и другим лицам. Соломяка по окончании не оставили в аспирантуре, как предполагалось было, а сколько-то лет он работал в Пушкине ассистентом.

Задамся вопросом - тридцать лет спустя - могло ли начальство что-нибудь сделать? Ну, конечно, могло не держаться по-хамски, но этого Шер-хану (как мы звали Ширяева) не было дано при рождении. А всерьез, могли ли бы они, например, отстранить Отрадных от чтения курса? Разумеется, мы, студенты, в свои 21 год были правы, что не задавались таким вопросом, но в нынешнем возрасте не задаться им было бы глупо. А ведь ответ однозначен - не могли. Не могли, во-первых, потому что в Советском Союзе вообще практически невозможно никого снять с работы за глупость и невежество, а во-вторых, потому что КУРС ЧИТАТЬ НАДО - по программе. Никого нет, кто согласился бы читать этот курс, кого можно было бы хотя бы насильно, в порядке партпоручения, заставить его читать. Конечно, имеется И.Я.Депман, который превосходно знает историю математики, но в разгар антисемитизма 1952 года менять Отрадных на Депмана?! Кажется, даже и беспартийного в довершение природной идеологической незрелости?! И снабжающего студентов книжками на иностранных языках?! Поэтому в условиях ситуационной безвыходности, при отсутствии альтернатив, совершенно естественно, что гораздо более, нежели мы, притерпевшиеся к нравственным несправедливостям профессоры предпочли не заметить бессовестности Отрадныха, а вцепиться в неудачные формулировки, содержащиеся в нашем отзыве. Текст же этого отзыва говорит сам за себя: он дитя того времени, со всеми своими

 

ссылками на Жданова, с его озабоченностью классовой и прочей ахинеей. Мы поневоле говорили на языке, который звучал вокруг нас. Тут нет вины, тут беда и ужас нашего косноязычия²⁶⁵. Прибавлю, что в отвергнутом нашем с Этиным проекте ссылок на Жданова и иже с ним было не меньше, чем в соломячьем.

Для воспитания во мне навыков общественной деятельности история с Отрадных дала очень много, и когда через несколько лет мне пришлось организовать коллективку в БАМе, я играючи вырвал победу. Я окончательно пришел к выводу, что бессмысленно препираться насчет текста "программ" и "требований"; имеет значение лишь факт их выдвижения и срок представления, а не содержание - и этим потом я руководствовался при написании "Правды о Венгрии" и т.п.

Внушительно подтвердилось мое уже сложившееся представление о коренной несправедливости устройства. Пожалуй, задержусь на этом в паре пунктов. Я уже отошел к тому времени от "сине-розового тумана" мечтаний об идеальном обществе. И не в том НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬ ОБЩЕСТВА, что в этом обществе возможны - и даже крупные -несправедливости. Общество без несправедливостей так же немыслимо, как человек без испражнений. Суть в том, имеется ли в обществе механизм для устранения-исправления несправедливостей, когда они обнаруживаются? И общество, по моему мнению, в корне несправедливо устроено, если такого механизма в нем нет. В истории с Отрадныхом несправедливость была не бог весть какая уж крупная, но и ее невозможно было устранить, так эта кучка испражнений и осталась на матмехе, пока не иссохла и ветер ее не разнес по всем коридорам и аудиториям. А второе в этой связи - литературоведческое замечание. Наш отзыв на Отрадныха по своей идейности хоть бери и вставляй в повесть Ю.Трифонова "Студенты". Именно такими словесами поносили трифоновские передовые студенты своего реакционного профессора. Но те слова в повести сработали, а у нас - нет. Почему? И вот тут я в корне расхожусь и с Трифоновым и с анализирующими его литературоведами. Трифонов усматривает беду времени в том, что студенты оказались нетерпимыми, были нетерпеливы, чем породили гонения на безвинных профессоров. Отсюда он даже доразвивается до перечеркивания Желябова, но мне это тут ни к чему. Мне важно лишь, что Трифонов не желает видеть предобреченности жертв. Даже если бы студенты у него все молчали или писали бы дифирамбы гонимому профессору, профессора-"космополита" все равно выгнали бы с работы так же, как никакие наши высокие и нетерпеливые слова не могли способствовать изгнанию "проверенного товарища" Отрадныха. В несправедливой ситуации студенты по-человечески нетерпеливо выкрикивают слова невпопад. Трифонов делает отсюда вывод, будто бы в возникновении этой ситуации повинна их нетерпеливость и нетерпимость, и дальше строит свой духовный мир, из которого хочет изгнать эти человеческие реакции. А увидеть, что повинна ситуация - у него смелости не хватает.

Что еще дало мне участие в "деле Отрадных"? Я воспитал в себе умение уходить на второй-третий план, лишь бы дело делалось. Я постиг, что при контакте с Учреждением все твои намерения и чувства ОСТАЮТСЯ ЗА ЧЕРТОЙ, а имеет значение только то, что НАПИСАНО В ПРОТОКОЛЕ. Это стало ясно из того, как партбюро использовало представленную нами

 

стенограмму консультации. И это мне весьма помогло в контактах со следователями.

Позже сопоставление БУКВАЛЬНОГО ТЕКСТА нашего коллективного отзыва - под которым значится и моя подпись! - с нашими намерениями и целями, спокойное и объективное сопоставление помогло мне в историческом анализе других, более крупных конфликтных ситуаций в науке послевоенных лет. И другие порядочные люди, движимые мотивом прогнать бессовестного невежду, вооружались философско-марксистскими дубинами. И один лишь факт наличия в их вооружении сталинских палиц еще не свидетельствует ни об их подлости, ни об их мракобесности, ни даже о приверженности партии Ленина-Сталина.

Впечатления мои от реакции матмеховского начальства на выступление студентов против Отрадныха хорошо стыковались с впечатлениями Данилыча от другого начальства - от ленинградского обкома, - которыми он поделился сосвежа на своем геометрическом семинаре. Его тогда как ректора по должности ввели в состав обкома. И, повращавшись там, он на одном из заседаний осенью 1952 года, когда мы все по традиции обступили его и внимали каждому его изречению, вымолвил:

- Я попал в змеевник. Там не люди, а ядовитые змеи. И с ними невозможно разговаривать, по-человечески общаться. Нужно застыть в неподвижности, чтобы не проснулась и не ужалила. А шевельнуться можно только, когда бьешь ее по голове и насмерть, мгновенно.

И он в лицах изобразил: как застывает неподвижно в неудобной позе и как потом, размахнувшись, убивает ядовитую гадину.

Все-таки он был искренней и непосредственной личностью.