НАЕДИНЕ СО СВОЕЙ СУДЬБОЙ

Темно-зеленый состав, на вагонах которого видна эмблема с серпом и молотом, все еще напоминающая об ушедшем в прошлое периоде истории, медленно ползет к Петербургу через земли Ингерманландии.

Империя серпа и молота рождалась, питая большие надежды. Долой угнетателей, долой этот малочисленный и алчный привилегированный класс — теперь народ сам будет решать свои дела!

Однако человеческие мечты о свободе и братстве таили в себе и зачатки угнетения, тирании и — самое страшное — тотального уничтожения. Сегодня мы знаем, каким путем осуществлялись великие мечты и на долю Йоханнесу выпало пройти весь этот трагический путь.

Из окна поезда мы видим зеленые пейзажи, купающиеся в лучах яркого солнца. Красивые, в резных орнаментах деревянные дома довоенной постройки стоят обветшалые, не ремонтированные и выглядят убого. Как их построили свыше полувека назад, так они и стоят. В некоторых окна заколочены картоном или досками вместо стекол. Во дворах валяются заржавленный сельскохозяйственный инвентарь. На всем печать какого-то безразличия, и, похоже, этот всеобщий упадок никого не беспокоит. Неужели система уничтожила в людях последние остатки инициативы и хозяйственности?

Местность, которую мы пересекаем, была раньше населена финнами; впрочем, и в XIX веке, и раньше здесь жили и другие народы. Люди переселялись сюда не только из Финляндии, здесь оседали немцы, поляки, шведы: Петербург с его предместьями был культурным и торговым центром, где бурлила красочная и интересная жизнь. Сюда перебирались из Финляндии люди, одержимые жаждой приключений и имевшие достаточно смелости, чтобы начать обустраивать жизнь в новых условиях. Возможностей добывать средства к существованию на родине было мало либо же вообще не было. Финляндия, боровшаяся за свои права в условиях российской тирании, была бедной и зависимой от могучего соседа страной. Но было и преимущество, ибо Финляндия, разбуженная выдающимися деятелями национального движения, начала укрепляться в своем национальном са-

 

мосознании, что в конце концов привело к провозглашению независимости.

Переезжающие сюда финны оседали на этих землях, строили здесь свои дома и создавали семьи. Они быстро овладевали русским языком, однако финский продолжал оставаться языком домашнего общения и был родным языком у тех, кто здесь родился.

Йоханнес был одним из таких.

На рубеже веков, когда в России еще правил царь, здесь повсюду переживали период пробуждения. Огни Божий зажглись сначала среди представителей имперской аристократии, в кругах благородных дам, офицеров и баронов. Знаменем пробуждения был барон финского происхождения, Пауль Николаи, чье пламенное воззвание пробудило в аристократах стремление искать более истинное, нежели только роскошь и светскую жизнь, содержание. Когда глаза открылись и увидели незримую действительность, эти люди начали смотреть на окружающий мир по-новому. Они увидели нищету и нужду, в которой жил простой народ. Вместе с пробуждением начали появляться мысли о равенстве и равноправии людей вне зависимости от размеров собственности и внешних различий. Святые понятия о человеческом достоинстве стали распространяться по мере того, как все громче и громче звучали выражаемые народными массами требования справедливости.

Приметами этого пробуждения стали именно милосердие и любовь к ближнему. Многие дворянки и молодые офицеры начали оказывать помощь терпящим нужду и проповедовать Евангелие беднякам. Так огонь Божий стал распространяться среди простого народа, как среди русских, так и среди финнов. Пробуждение было сильным, и многие, даже неграмотные люди из народа, принялись проповедовать Евангелие. Проповедники приезжали и из Финляндии, и для людей, начинающих заниматься этой работой, стали организовывать обучение.

Почва, на которой прорастали всходы этого пробуждения, питала Йоханнеса в детстве и юности и была духовно благодатной. У мальчика никогда не было такого переломного периода, когда бы он поставил под сомнение основы веры и жизни своих родителей. Когда мать, лежа при смерти, передала ему Библию, Йоханнес понял, что ничего более дорогого, чем эта книга, быть не может. Начав читать ее, он нашел там слова, которые мать все время повторяла:

«Слово Твое — светильник ноге моей и свет стезе моей». Молитвенный дом Корпикюля был местом, где проводились богослужения и встречи с друзьями. Туда приходили люди из ближних деревень, из Вяяряоя туда тоже приходили, хотя дорога была неблизкой. И Йоханнесу это место тоже было знакомо.

 

Мать рано приобщила его к Слову Божиему. Сознание, что существует Бог и Его мир, укреплялось в нем на этих богослужениях, когда он воспринимал события еще сознанием ребенка.

И вот у него эта Библия, мамина Библия, которая давала ему утешение и защиту, ободряла душу* Через нее Слово Божие питало дух Йоханнеса, поражая возвышенностью, глубиной и всеохватностью. Он стал рассказывать Другим, что нашел в этой книге. Вскоре прихожане стали замечать, что в мальчике что-то есть: он говорит о Боге так, что люди с интересом его слушают. Кроме того, он умел играть да гитарек и петь.

Йоханнесу было всего пятнадцать лет, когда старшие начали приглашать его с собой проповедовать Евангелие в других деревнях, в частности там, где проживали ижоры.

Йоханнес рассказывает хорошо запомнившийся случай. Ему было тогда шестнадцать. В лютеранской церкви у реки Луги, что недалеко от Финского залива (очевидно, речь идет о деревне Б. Куземкино. — Прим. перев.), проходило богослужение, на котором присутствовали люди из Вяяряоя. Во время богослужения они сообщили пастору, что с ними пришел паренек из Вяяряоя, который может сказать проповедь.

И пастор предложил Йоханнесу говорить перед людьми, но мальчик несколько оробел в той торжественной обстановке, которая была в церкви.

«Я сказал, что никогда раньше не выступал с проповедями в церкви, только в молитвенном доме. Но пастор стал меня подбадривать, и, проведя литургию, объявил всем, что здесь есть мальчик, который будет говорить о Том Боге, Которого он любит и Который любит его. Мне все же пришлось выступить; колени, правда, дрожали немного», — так описывает Йоханнес это значительное для него событие, кусочек ранней юности, и на всю жизнь запомнившийся момент, когда он встал и рассказал о Спасителе другим. То был источник жизни, влияние которого сохранилось и годы спустя, в далеких уральских лагерях. Самостоятельное проповедование по Библии, завещанной матерью, было для Йоханнеса большой радостью, которая укрепляла его веру, продолжила формирование характера и личности.

Работа, за которую он взялся, была объемной, поскольку Йоханнес проповедовал и на финском, и на русском языках.

С этого он начал свою работу, которую продолжает и по сей день. «Я человек неученый, ни одного дня не был в финской школе», — замечает он. Его путь лежал через другую «школу», где требовалась иная мудрость, а не только знания, полученные из книг.

 

Йоханнес успел несколько лет проучиться в русской школе, а потом, вскоре после смерти матери, ее пришлось оставить. Жизнь вынуждала его, несмотря на молодость, самостоятельно добывать себе хлеб насущный и отправиться искать свою долю.

Но куда, да и как? Как найти место для жилья, где взять средства на жизнь?

«Это были трудные вопросы, поскольку я не видел тогда ни малейшей возможности обзавестись хозяйством. Денег не было, к тому же я был еще несовершеннолетним, мне было всего тринадцать лет. Перво-наперво надо было получить профессию, чтобы устроиться на работу и иметь возможность прокормить себя.

По соседству с нами жил Туомас, столяр. Наблюдая за его работой, я думал о своей будущей профессии. Туомас был хорошим столяром, он изготавливал мебель, а также разные небольшие поделки, предметы обихода, тем и содержал свою семью. Мне его работа представлялась интересной, но где я мог ей обучиться, кто мог меня научить?»

Вот в этом-то и заключался главный вопрос.

— Потом я услышал, что в деревне Волойца (Валяницы. — Прим. перев.) живет швея Мария, хорошо знающая свое дело. Ее родители — они уже давно умерли — были торговцами, но Мария была довольно предприимчивой. Она выучилась швейному делу в Ленинграде и теперь иногда брала себе учеников, желающих научиться этой профессии. Мария учила их шить одежду и кормила, а ученики работали на нее бесплатно с утра до вечера, то есть своей работой оплачивали учебу и стол. Договор на учебу заключался на три года.

Я обрадовался, узнав о такой возможности и решил пойти договориться с Марией и начать учиться шитью.

От нашей деревни Вяяряоя до Волойцы было восемь-девять километров. В общем, не так уж и далеко. Всю дорогу я прикидывал, как изложить свою просьбу, благо времени поразмыслить было достаточно. Я волновался — и тем больше, чем ближе подходил к дому Марии.

Я уже умел находить с людьми общий язык — ведь набрался же смелости выступить в церкви перед прихожанами. Волновался же я прежде всего перед неизвестностью: как Мария ко мне отнесется, возьмет ли к себе в ученики.

Я пытался мысленно представить, какая работа у швеи. Может, я буду шить одежду для селян? Сумею ли я правильно раскраивать ткани? И как потом я буду эти куски соединять и сшивать, превращая в готовую одежду?

И вот передо мной дом, в котором живет тетя Мария со своей семьей. Мне и раньше доводилось бывать у людей в самых разных

 

домах и избушках. Когда родители были живы, я часто бегал и относил нуждающимся когда рыбу, когда хлеб. Это были очень приятные визиты. Радостно было видеть, с какой благодарностью люди принимали то, что я приносил. Теперь же сам я нуждался в помощи. Как меня встретит тетя Мария?

Я постучался в дверь и вошел в дом. Тетя Мария оказалась дома, и я стал говорить ей, что хотел бы научиться шить, приобрести эту профессию. Сказал, что родители мои умерли — сначала отец, а потом мать.

— Я беру только девочек, мальчики мне не нужны, — немного подумав, сказала она. Для меня это прозвучало как удар, и я некоторое время не мог ничего вымолвить, но, придя в себя, все же продолжал:

— Тетя Мария, я же не виноват, что родился мальчиком. Она улыбнулась и сказала:

— Да, в этом ты действительно не виноват.

Кроме нас, в комнате находилась также ее пожилая тетка, которая сначала молча слушала наш разговор, но потом вмешалась; взглянув на Марию, она произнесла:

— Мария, давай возьмем этого мальчика-сироту в ученики. Мария молчала. С трепетом в сердце я ожидал, что она скажет. Наконец она повернулась ко мне:

— Сходи домой, возьми свою одежду и вещи и приходи обратно хоть завтра.

Я несказанно обрадовался. Со слезами на глазах я поблагодарил их обеих и, когда закрывал за собой дверь, поблагодарил Господа за то, что он так чудно устроил мою жизнь, решив разом все три вопроса: теперь я могу жить три года в этом доме, у меня будет здесь жилье и стол, и я буду приобретать себе профессию.

Правда, нельзя сказать, что работа швеи меня очень уж привлекала, однако сердцем я был благодарен Богу и верил, что Он знает, кем мне придется работать, ведь мама передала меня Ему в объятия.

Для чего же мне тогда швейная профессия? Это я понял лишь спустя более десяти лет, в сороковом году, когда уже находился в заключении. Там меня определили на работу портным — шить форму для охранников. Вот тогда-то мне и пригодились навыки, полученные в обучении у тети Марии и благодаря которым я попал в лагере в более сносные условия содержания.

Без тети Марии я наверняка бы сгинул в лагере, не сомневаюсь.

С радостью на душе бодрым шагом отмеривал я километры обратно. Через пару дней я вернулся к тете Марии, принеся из дому гитару, немного одежды и мамину Библию — все мои пожитки. Это произошло в тысяча девятьсот двадцать девятом году, под Рождество. Так началась моя самостоятельная дорога по жизни.

 

Семья Марии состояла из пяти человек; помимо пожилой тети у нее был муж и две маленькие девочки, много младше меня. Я быстро свыкся со всеми в доме. К тетке Мария относилась как к матери, а меня сделала почти что хозяином; в особенности я им чувствовал себя летом, когда было много работы во дворе и в поле.

Муж Марии был нездоров, — как он считал, из-за того, что ему пришлось много пережить в первую мировую войну. Вообще-то он находился еще в сравнительно бодром здравии и поэтому мог находиться не в больнице, а дома. Жену он не слушал, не говоря уже о других домочадцах, однако к дружеским замечаниям гостей, бывало, прислушивался и вел себя иногда довольно-таки разумно, сам того не замечая.

Мы с ним неплохо подружились. Когда я работал во дворе, например рубил дрова, он приходил мне помогать. Другим он помогать не хотел и даже не желал заниматься никакой работой, если его просили что-нибудь сделать, он отказывался. Но мне он почему-то доверял, и мы хорошо понимали друг друга.

Проработав в семье Марии год, я неожиданно получил от них на Рождество великолепный подарок: мне сшили совершенно новый выходной костюм. Надев его, я обнаружил, что он прекрасно сидит на мне, поскольку сшит точно по размерам. Я безмерно радовался, что теперь у меня есть новая прекрасная одежда, и вся семья радовалась вместе со мной. Я был воистину благодарен судьбе, что Попал в такое благодатное место, где мог с этими хорошими людьми делить хлеб и кров. Своей комнаты у меня не было, но мне было и так неплохо. По вечерам я читал мамину Библию и засыпал в кровати, которую мне выделили.

«Однако в этом мире часто все бывает не так, как бы мне хотелось», — говорит Йоханнес.

Доброе и счастливое время для многих быстро и внезапно закончилось, сменившись полосой трагедий и несчастий в стране, где ситуация в обществе была довольно неустойчивой. Эти перемены постигли и семью Марии и отразились на судьбе Йоханнеса еще до того, как истекли три года учения.

Бурные революционные события катились по всей огромной Советской России, и к концу 20-х годов жизнь становилась все хуже и хуже, особенно плохо стало в начале 30-х годов. У людей не стало спокойствия и уверенности в будущем. Простые крестьяне, возделывавшие свою землю, вдруг стали объявляться кулаками, грабящими бедных и держащими их под гнетом рабства. И ради свободы пролетариата у них начали отбирать дома и землю и отправлять далеко от родных мест, в лагеря принудительного труда. Та же судьба была уготована и мелким предпринимателям, а также всем старательным и работящим людям, которые фактически кормили всю страну; ведь на

 

них держались экономика, торговля и денежное обращение, они давали людям работу.

Последствия этих событий страшные. Мечта о свободе и счастье привела всю нацию к трагедии, от которой она не оправилась до сих пор. Люди все еще носят в своих душах отголоски тех ужасных событий. Тяжелое наследие прошлого никуда не делось и по прошествии многих лет продолжает напоминать о себе. Разрушить и уничтожить можно быстро, однако, чтобы восстановить разрушенное, потребуется много времени.

Семья Марии тоже была объявлена кулацкой. Первой причиной явилось то, что ее отец покупал у рыбаков рыбу и возил по деревням продавать. Другой причиной было то, что Мария использовала рабочую силу — своих учеников. Это не дозволялось новыми правителями и новой идеологией. Великим мира сего не приходило в голову, что ведь это хорошо, коль скоро мальчик нашел свое место в жизни. Судьба сироты не очень-то много значила для большой политики. Там, наверху, не думали о том, какие будут последствия, ибо руководители страны попросту торговали своей совестью.

У Марии и ее семьи конфисковали дом и все остальное имущество, позволив жить в бане. Йоханнесу пришлось уйти от них. Ему было тогда пятнадцать лет — то есть он был еще несовершеннолетний.

— Мы все тяжело переживали расставание. В течение неполных двух лет мы так привыкли и привязались друг к другу, жили и трудились в полном согласии. Тетя Мария была довольна успехами, которые я делал, постигая профессию портного. И конечно же, я очень старался. Мне, сироте, в этой семье дали кров, и я хотел всячески доказать, что заслуживаю доверия. Но вот обучение швейному делу пришлось прервать — это было большим горем для меня. Что все это может означать и что ждет впереди?

Беда пришла внезапно, без предупреждения, и ничего нельзя было поделать. И что теперь? Куда идти?

Идти мне было некуда. Обратно, в дом брата, я уже вернуться не мог, а паспорта не имел — был еще молод. В Ленинграде устроиться на работу без паспорта нельзя было, однако я все-таки решил отправиться в Ленинград — больше просто некуда.

Я рассказал о моем несчастье старосте деревни Вяяряоя; тот отнесся ко мне с сочувствием. Он был знаком с одним мелким начальником, который приходился мне дальним родственником по материнской линии. Этот начальник, которого я раньше никогда не встречал, выписывал паспорта. Староста придумал, что надо сделать: он выдал мне свидетельство, где было написано, что я родился в тысяча девятьсот двенадцатом году. Дал он мне и адрес этого начальника.

Я стал на год старше, шестнадцатилетним, и это давало мне право получить паспорт.

 

С тяжелым сердцем собирал я свои скромные пожитки в доме тети Марии. Взял принесенные из дому одежду, гитару и мамину Библию. Заботливо завернув, положил в сумку также новый костюм, подаренный мне на Рождество. Тетя Мария дала мне еще двадцать рублей денег и адрес, где меня могли приютить хотя бы на первое время, когда я приеду в Ленинград. В кармане у меня был еще один адрес, где тоже можно было попросить пристанище. Хоть на одну ночь, на неделю, а может, и на более длительное время. По этому адресу проживала одна женщина из Вяяряоя, которая, выйдя замуж за русского, переехала в Ленинград.

Да еще неизвестно, что будет, когда я постучусь к ним в дверь и расскажу, в каком положении оказался. Как они отнесутся ко мне, пустят ли пожить?

И вот я попрощался с семьей тети Марии. Мне было очень жаль расставаться с ними, ведь они очень помогли мне, взяв к себе. И после того как я, уходя, закрыл за собой дверь, мне уже больше никогда не привелось встретить их. По дороге я много раз оглядывался назад до тех пор, пока. ставший мне таким дорогим дом не исчез из виду. Навсегда.

Уже потом, много лет спустя, я узнал, что вся семья была вынуждена уехать куда-то в Россию. О том, как у них сложилась жизнь, мне так и не удалось отыскать известий.

Отправляясь в Ленинград, я мог только молиться, уповая на то, что Слово Божие и теперь будет светильником ноге моей и светом стезе моей, как было сказано в маминой Библии. Итак, я направился на станцию Каттида (Котлы. —Прим. перев.), которая была ближайшим местом, где останавливался поезд, как для жителей Волойцы, так и для жителей из деревни Вяяряоя. На этой станции я сел в ленинградский поезд.

Конечно, тот поезд выглядел попроще, если сравнивать с этим, в котором мы сейчас едем, — сравнивает Йоханнес эти две поездки. — Ну, а вид из окна не очень-то отличается от тех пейзажей, которые были тогда, несколько десятков лет назад.

И вот я приехал в Ленинград, на вокзал. Раньше мне приходилось бывать в этом городе, только не одному, так что фактически я впервые предпринял самостоятельную поездку. Я увидел большой зал ожидания, а за ним город. Кругом деловито спешили люди.

Глотая слезы, я с вокзала направился по адресу, листок с которым был у меня в кармане; слезы все время застилали мне глаза, и я ничего не мог с ними сделать. Правда, никто их и не видел: в большом городе не будут останавливаться и рассматривать тебя. Все спешат по своим делам. Время было тяжелое, повсюду ощущалась общая подозрительность и тревога — это были признаки сгущающихся над народом грозовых туч. Шагая по улицам, я молился про себя: «Отче наш. Сущий

 

на небесах, этот город огромен, но у Тебя вся власть и сила на небесах и на земле. Помоги мне».

И снова будто кто-то произнес: «Почему ты плачешь? Ведь мать твоя дважды отдавала тебя в объятия Господа — до твоего рождения и перед самой своей смертью. Разве кто-нибудь взял тебя обратно из объятий Господа?»

И сердце мое успокоилось, страх и тревога за будущее пропали. Я продолжал идти, но душа моя была спокойна.